Особенное пристрастие питал Афанасьев к устным, рукописным и печатным материалам антикрепостнического и антицерковного содержания. Такого рода материалы он не только старательно разыскивал, но при возможности публиковал и определенным образом истолковывал. Детальному разбору подвергает он так называемую «Адскую газету» — рукописный сатирический памятник, известный по спискам первой половины XIX в. Однако, сравнивая «Адскую газету» с аналогичными народными рассказами, Афанасьев отдает предпочтение последним: «Вообще в сатире этой довольно грубых выражений, но мало соли; она чужда той меткой наблюдательности, которая умеет охватывать типические стороны людских отношений и которую не раз мы замечали в чисто народных сатирических рассказах»[873].

Не только в исторических и фольклорно-этнографических, но и в литературоведческих работах Афанасьева проявлялась его демократическая позиция ученого-просветителя, живо интересовавшегося духовной жизнью народа и проблемами народной жизни. Решительно выступил он на стороне Белинского в защиту А. В. Кольцова, когда воронежский краевед М. Ф. Де-Пуле опубликовал свою статью, где неодобрительно отзывался о поэте[874]. На заявление автора статьи, что он имел целью «поставить Кольцова на историческую почву», Афанасьев отвечает: «Мысль прекрасная, но чтобы достойно и правдиво выполнить ее, необходимо ближе ознакомиться со всеми подробностями жизни поэта, необходимо основательно собрать как можно более новых материалов и с должною осторожностью проверить их критически»[875].

В биографическом очерке об А. Н. Афанасьеве А. Е. Грузинский, подробно перечислив использованные им разнообразные источники, предупреждал, что «предлагаемый труд отнюдь не исчерпывает всего, что можно сказать об А. Н. Афанасьеве на основании вышеуказанного материала. Здесь читатель найдет лишь небольшой биографический очерк. Цели издания и ряд внешних условий (курс. наш. — Л. Б. и Н. Н.) помешали нам представить личность и деятельность А. Н. Афанасьева здесь и теперь же в возможно полном виде»[876]. Не оставляет сомнения, что под «внешними условиями» Грузинский имел в виду царскую цензуру, не позволившую ему сколько-нибудь подробно коснуться общественных позиций Афанасьева. Впрочем, в самой общей форме он все же мог сказать об Афанасьеве как о человеке «совершенно определенного образа мыслей и полной самостоятельности в суждениях», в котором «общественный интерес проявлялся ярко в течение всей жизни» и который «горячо откликался на всякий важный вопрос текущей действительности»[877]. О том, что Афанасьев принимал «к сердцу живые вопросы общественной жизни», несколькими годами ранее Грузинского говорил и А. Н. Пыпин[878].

Однако признание живой связи Афанасьева с действительностью — ценное само по себе — еще не решение вопроса содержания этой связи, ее идейной и социальной направленности и активности. Грузинский утверждал, что Афанасьев «стоял значительно в стороне от главного потока, идейного и общественного» и, будучи солидарен с «западниками» по всем крупным тогдашним вопросам, «не принимал деятельного участия в выработке и проведении в литературе и жизни основ миросозерцания, к которому примыкал; в нем не было задатков борца и проповедника»[879]. И Пыпин, и Грузинский усматривали в Афанасьеве общественного деятеля либерального толка, труды которого по археологии «не сделали его ни консерватором, ни национальным мистиком»[880].

Кабинетный ученый либерального толка, замкнутый в узком кругу научных интересов, человек, далеко стоящий от политики, от злобы текущей жизни, — этот довольно устойчивый взгляд на Афанасьева дожил до наших дней среди некоторой части фольклористов и этнографов[881]. Сторонники этого взгляда главным своим аргументом выставляли научные интересы Афанасьева, будто бы лежащие исключительно в далеком прошлом, в разработке древнейшей славянской мифологии. При этом не учитывались другие стороны его деятельности.

В советское время первую попытку определить общественные воззрения Афанасьева предпринял Ю. М. Соколов во вступительной статье к первому тому пятого издания «Народных русских сказок» Афанасьева. Он намечает два этапа в духовном формировании личности Афанасьева: первый (конец 40-х годов, студенчество) — «умеренное западничество и сдержанный либерализм», второй (50-е — 60-е годы) — «умеренный либерализм». Общей же чертой для первого и второго этапов, по его мнению, является демократизм, усиливающийся в 60-е годы[882]. Полная зависимость Соколова от фактического материала, содержавшегося в биографическом очерке Грузинского, отказ от дополнительного привлечения печатных и рукописных источников, в том числе «Дневника» собирателя, известного еще Грузинскому, но не использованного им, безусловно помешал исследователю по-иному взглянуть на Афанасьева. Ознакомившись со статьей Соколова до того, как она была напечатана, М. К. Азадовский упрекал его в том, что он не обратился к новым материалам об Афанасьеве, а ограничился традиционными сведениями[883].

Первую попытку отказаться от термина «либерал» применительно к Афанасьеву сделал В. А. Тонков в статье «Александр Николаевич Афанасьев (К 120-летию со дня рождения)»[884]. «Разночинец..., с детства усвоивший неприязнь к барам-крепостникам и служителям культа, Афанасьев тянулся к наиболее передовым по своим взглядам профессорам и демократически настроенной части студенческой молодежи», — таков по определению автора статьи был общественный облик молодого Афанасьева[885]. Что касается 60-х годов, то, приветствуя освобождение крестьян, он в то же время «не был всецело захвачен реформистскими иллюзиями», хотя до конца не понял «революционной возможности изменения существующего строя»[886].

Нельзя представить целостный мировоззренческий облик Афанасьева — разностороннего научного и общественного деятеля — во всей значительности, не обратившись к рассмотрению его роли в журналистике, его дружеских связей, его высказываний по злободневным политическим вопросам в «Дневнике» и письмах.

Склонный к библиографическим разысканиям, Афанасьев, обладая большой эрудицией, острым чувством критицизма и публицистическим темпераментом, относился резко отрицательно к кабинетным библиографам, далеким от общественных проблем. В одном из писем он сетовал: «... увы, с нашими библиографами, каковы Соболевский, Ундольский и прочие таковые, далеко не уедешь. У меня давным-давно свербят руки взяться за перо и составить едкого свойства заметку о бесполезности библиографов, не видящих ничего далее формата книги и места их печатания...»[887]

В 1858 г. Афанасьев с Н. Щепкиным, сыном знаменитого артиста М. С. Щепкина, приступил к изданию собственного журнала «Библиографические записки». Журнал выходил в 1858 (вышло 24 номера), 1859 и 1861 гг. (по 20 номеров в год) — незначительным тиражом: в 1859 г. имел всего 250 подписчиков[888]. Официально редактором-издателем сначала числился Н. М. Щепкин (до 1860 г.), а фактическим был Афанасьев (в 1861 г. он передал редактирование В. И. Касаткину): служба в министерском Архиве считалась несовместимой с самостоятельной издательской деятельностью. Афанасьев участвовал в нем как автор. Статьи и заметки свои он редко подписывал полной фамилией; они шли или без подписи или под псевдонимом «И. М-к»[889]. В журнале принимали участие многие видные литературоведы, историки и библиографы.