Это ж сколько я был в отключке, что им пришлось ставить мне капельницу?

Сбоку кровати слышится какой-то шорох, и, преодолевая боль, я медленно поворачиваю голову в ту сторону. На полу у кровати спиной ко мне сидит девочка. Она выглядит угловатой и нескладной, как и большинство подростков этого возраста. В ней есть что-то странно знакомое, может, это кто-то из соседских детей? Но что она забыла в моей комнате?

Девочка возится с набором «Сделай пайкена», разбросанном вокруг нее на полу. Это одна из нескольких «игр», которую могадорцам позволили сделать по подобию земных. Я слишком слаб, чтобы говорить, да и пустыня во рту никак не хочет уходить, поэтому я молча наблюдаю за девочкой, пока она надрезает скальпелем дождевого червя вдоль тела. Затем набирает в пипетку прозрачный раствор и выливает его в открытую рану.

Червяк поначалу только извивается, но затем его тело начинает меняться. Мягкая плоть в ране, куда попал раствор, бугрится. Тогда девочка хватает пинцет и аккуратно вытягивает из этой массы шесть отросточков, формируя из них тонкие паукообразные ножки. Запинаясь, мини-пайкен кое-как засовывает получившиеся лапки под покореженные останки червя и шустро припускает по полу, но очень быстро падает.

Склонив голову к плечу, девочка наблюдает, как червяко-пайкен снова пытается подняться на ножки. Но у него не выходит, и он, завалившись на то, что можно назвать спиной, начинает беспомощно дрыгать лапками в воздухе. После нескольких секунд тщетных стараний ножки замирают, и пайкен обращается в пепел. Девочка стирает его останки влажной тряпкой и достает из ближайшей коробочки еще одного червяка.

Почему-то это зрелище вызывает у меня невероятную жалость. Не к червям, а к девочке. Неприятно смотреть, с каким равнодушием она превращает и уничтожает их. Мне не по себе от осознания, как мало мой народ ценит жизнь. Вслед за этим внутри появляется странное, болезненное ощущение. Мои мысли идут вразрез с тем, что написано в Великой Книге, со всем, во что верят могадорцы.

Видение наколотой на могадорское лезвие Первой вновь встает перед глазами. Отбрасываю его.

Пытаюсь пошевелиться чуть сильнее, отчего раздается шорох. Девочка резко оборачивается, ее глаза расширяются, когда она встречается со мной взглядом.

— Ты проснулся! — кричит она в восторге.

Келли. Эта девочка моя сестра. Вот только… она выросла. Когда она вскакивает на ноги, становится ясно, что она стала сантиметров на тридцать выше, чем когда я видел ее в последний раз… то есть всего лишь вчерашним вечером, хотя по ощущениям гораздо дольше. Так и есть, по-видимому.

— Как… — я закашливаюсь, горло дерет. — Как долго? — выдавливаю я.

Но Келли уже выскочила в коридор, во все горло зовя маму. Сестра бросается обратно ко мне.

— Три года, — отвечает она. — Во имя Ра, ты спал целых три года!

Разглядываю себя в зеркало в своей спальне. Я стал выше и еще более тощим, хотя полагал, что дальше уже некуда. К чему бы ни подключали меня родители на время комы, это определенно не помогало нарастить мускулатуру. Делаю глубокий вдох и смотрю, как ребра четко проступают под чересчур бледной кожей.

Даже просто стоять у зеркала и разглядывать свое повзрослевшее на три года тело отнимает силы. Наверное, я выгляжу так, будто вот-вот упаду, потому что мама подхватила меня под локоть и усадила обратно на постель. Мама не произнесла ни слова с тех пор, как вытолкала Келли с ее бесконечными вопросами за дверь, давая мне возможность прийти в себя. За что я ей благодарен. В нашей семье лишь мама всегда проявляла мягкость, к нередкой досаде Генерала.

По тому, как мама на меня смотрит, могу сказать, что она уже не верила, что я когда-нибудь проснусь. Мама гладит меня по волосам.

— Как ты себя чувствуешь? — спрашивает она.

— Странно, — отвечаю я честно. Собственное тело кажется слабым и чужим, выросшим без моего участия. Но это не все. Странно вернуться сюда, к моему народу, после всего, что я теперь знаю. Даже мама, поглаживающая меня по голове, в душе жестокий воин, зацикленный на убийстве Гвардейцев.

Вспоминаю Первую в окружении роя могадорцев и заново ощущаю ее страх и злость. Против воли вместо лица одного из солдат вижу лицо своей матери. И когда мама нежно берет меня за руку, мне мерещится, что это она погружает меч в спину Первой.

Внезапно понимаю, что больше не доверяю своей родной семье.

— Я ничего не помню, — говорю я, хотя мама об этом даже не спрашивала. — Прибор не сработал.

Мама кивает.

— Отец будет разочарован.

Решение соврать пришло ко мне еще когда я жил в памяти Первой, когда мы вместе сидели на пляже. Я не расскажу нашим ничего из того, что видел. К тому же я сомневаюсь, что мои знания как-то повлияют на исход войны — Могадор и так победит. Да и что мне им сказать? Что в отличие от могадорцев, лориенцам позволено проявлять индивидуальность? Что их свобода от жестких установок, подобных тем, что провозглашает Великая Книга, является одновременно их величайшей силой и наибольшей слабостью? Что я видел, ЧТО мой народ сотворил с Лориен и что теперь планета выглядит как дерьмо?

Ага, моя речь будет иметь огромный успех.

Так что я благодарен за возможность попрактиковаться во вранье на моей матери. Когда придет черед объясняться с Генералом, он не будет со мной так нежничать.

— Наверное, доктору Ану придется вернуться к чертежам, — осторожно проверяю, купится ли мама на это.

— Это вряд ли, — отвечает мама. — Когда ты не проснулся…

Она не договаривает, но мне это и не требуется. Представляю, как Генерал в гневе, врывается в лабораторию Ану и вытаскивает меч.

— Твой отец никогда не любил Ану. Честно говоря, если вспомнить, как старикашка с ним разговаривал, я удивлена, что это не случилось раньше.

С лестницы доносятся тяжелые, приближающиеся к моей двери, шаги. Вот и Генерал явился. Идет выслушать доклад своего единственного чистокровного сына и, вероятно, укорить, что не проснулся раньше.

— Как дела, задохлик?

Иван с улыбкой прислоняется к косяку. Сколько ему теперь — четырнадцать? А выглядит так, будто уже может играть полузащитником в футбольной команде колледжа. Как и я, Иван стал выше за последние три года, а также значительно крупнее. Представляю, сколько силовых и боевых тренировок он прошел без меня, не удивлюсь, если узнаю, что его натаскивал сам Генерал. Любопытно, что же стало с его оценками по Могадорской истории, после того, как я больше не смог ему помогать?

— Ну как, хорошо вздремнул? — спрашивает он.

— Ага, — бурчу я. — Лучше не бывает.

— Прелестно, — говорит он. — Так или иначе, отец хочет, чтобы ты спустился.

Мама напрягается.

С каких это пор Иван стал называть Генерала «отцом»?

— Адамусу нужно отдохнуть, — возражает мама.

Иван фыркает.

— Он только и делал что отдыхал, — отвечает он, а затем поворачивается ко мне. — Давай, одевайся.

Его голос звучит со знакомой властной интонацией. Весьма похоже на Генерала.

Я ожидал, что Иван поведет меня к отцу в кабинет, но вместо этого мы садимся в лифт и спускаемся к туннелям под поселком.

— Ты проснулся как раз к одному дельцу, — говорит Иван.

— Отлично, — отвечаю я, прилагая усилия, чтобы не звучать равнодушно. — А что случилось-то?

— Скоро узнаешь, — отвечает Иван. — Назревает большая операция.

Когда двери лифта с шипением раскрываются, Иван чувствительно хлопает меня по спине. Из-за слабости я, спотыкаясь, делаю пару шагов вперед. И упал бы, но Иван подхватывает меня. Он сжимает меня в братских объятьях, только вдобавок к невероятной силе, я чувствую некую угрозу в той грубости, с которой Иван меня похлопывает. Мои ладони покрываются потом.

— Честно, — шепчет он, — я так рад, что ты проснулся. Отец будет доволен, что его любимый сын наконец-то на ногах.

Иван ведет меня в конференц-зал. Там две дюжины могадорских воинов сидят полукругом перед Генералом. Мой отец все так же огромен, один его устрашающий вид приковывает внимание всех собравшихся, никто и не замечает нашего с Иваном появления.