Потянувшийся к прозрачному кубику Ушамва и беззвучно повторяющий слова пророчества Ваджирол были поражены и не сомневались, что Рашалайну удалось вступить в контакт с чудесным кристаллом. Побледневший и осунувшийся старец был уверен, что юноша обладает неслыханно сильным, потрясающим даром внушения. И только сам Гиль был не в состоянии найти объяснения случившемуся. Он мог создать мираж или, точнее, заставить людей увидеть то, что они ожидают увидеть. Достаточно трудно, но возможно было манипулировать предметами, в которых не было железа, например подправить усилием воли полет стрелы с бронзовым или кремневым наконечником или уронить кувшин, стоящий на краю стола. Однако здесь было нечто совсем иное. Каким-то образом его мысленное усилие вызвало ответную реакцию кристалла и позволило Рашалайну заглянуть в грядущее, Прозрение, впрочем, могло быть вызвано одновременным воздействием на старца как Гиля, так и кристалла, но сам-то кристалл разбудил именно он! И значит, речь, произнесенная бывшим отшельником о магическом контакте с изделиями древних мастеров была не такой уж бессмысленной, как представлялось юноше…
Ярунды, справившись с первым потрясением, набросились на Рашалайна, требуя растолковать изреченное им предсказание, а Гиль мысленно возблагодарил Самаата и всех добрых духов его за то, что не ему, а хитроумному старцу придется отдуваться и выкручиваться из создавшегося положения. Тщательно продуманное «пророчество», которое собирался огласить Рашалайн, было не менее туманным, чем только что произнесенное им, но смысл его, после непродолжительных размышлений, стал бы ясен каждому. С прозвучавшим предсказанием дело обстояло сложнее, однако чем-то оно, как это ни странно, напоминало придуманное. Кроме того, в чем-то оно оказалось созвучно задаваемым Гилем самому себе вопросам и внушало надежду, что остаток жизни он не проведет в каком-нибудь дворце в качестве любимого ученика многомудрого прорицателя.
Ливень, обрушившийся на степь, превратил Ситиаль в бурный клокочущий поток бурого цвета, и первое время Эмрик не мог отделаться от ощущения, что они плывут по реке грязи. Несмотря на то что плот, связанный из множества наполненных воздухом бурдюков, служивших основанием для помоста из жердей, сделан был на редкость добротно, несколько раз его едва не разорвало на части, и установленный на нем шатер, который должен был укрывать путешественников от дождя, им уже на второй день плавания пришлось разобрать и пустить на починку своего неповоротливого судна. Проделанная работа не позволила плоту развалиться; хотя разочаровавшийся в собственной затее Лагашир был уверен, что этим дело и кончится, однако плавание с утратой шатра даже привыкшему к превратностям бродячей жизни Эмри-ку начало представляться поистине кошмарным испытанием. О том, какие мучения испытывали маг и Ми-саурэнь, он мог лишь догадываться по их искаженным страданием лицам, ибо запас ругательств и проклятий они давно исчерпали и вот уже третьи сутки почти не раскрывали рта.
Потоки дождя низвергались сверху, грязь заливала снизу, причем в лучшем случае бурые воды Ситиали покрывали ноги путешественников по щиколотку, а в худшем, когда русло реки сужалось, волны дохлестывали до колен. Спуская плот на воду, Эмрик скинул с себя всю одежду, оставшись в одной набедренной повязке, и с тех пор не пытался укрыться от дождя. Мисаурэнь, а затем и Лагашир тоже избавились от влажных лохмотьев, и теперь все трое, мокрые, грязные и злые, походили больше на легендарных вишу, чем на обычных людей. И ни хитроумие Эмрика, ни магические заклинания Лагашира, ни колдовские способности Мисаурэни не могли помочь им обсушиться и согреться в этом пропитанном водой мире. Даже когда дождь ненадолго прекращался, не имело смысла причаливать к раскисшим, тестообразным берегам, ибо невозможно на них было отыскать ни сухой травинки, ни клочка твердой почвы, пригодных для разведения костра.
Все было почти так, как говорил Нжиг, и в точности так, как говорила Жужунара, твердо уверенная в том, что в сезон дождей степь можно пересечь либо на гвейре, либо на плоту. Эмрику, родившемуся на Солончаковых пустошах, трудно было поверить россказням пьяной старухи, но Лагашира ей каким-то образом удалось убедить, что единственный способ достичь скалы Исполненного Обета, на которой нгайи приносят жертвы Сыновьям Оцулаго, — это спуститься к подножию Флатарагских гор по течению Ситиали. Выходцу из северных степей казалось, что лошади пройдут везде, рекам же положено течь с гор, а не к их подножию, о чем он и заявил Лагаширу. Однако Нжиг, появившийся вслед за ним в трапезной, где маг беседовал со старухой, встал на сторону Жужунары, подтвердив, что Ситиаль и Сурмамбила в самом деле катят свои воды к Флатарагским горам. У подножия их обе реки сливаются и, согласно одним легендам, рассекая их надвое, а по другим проходя под ними, устремляются к земле Истинно Верующих.
Особого доверия слова Нжига не вызывали: старик не мог не сознавать, что, надумай его гости отправиться по реке, ему представится возможность не только сохранить своих, но и прибрать к рукам их собственных лошадей. Старосте ничего не стоило сговориться с Жужунарой, и все же Лагашир почему-то поверил им и так загорелся идеей плыть по реке, что уже на рассвете путешественники двинулись к Ситиали, ведя в поводу лошадей, навьюченных всем необходимым для изготовления плота. В сопровождении трех деревенских парней они под проливным дождем достигли реки, а на следующее утро началось это ужасное плавание, во время которого Эмрика утешала только мысль о том, что каждый проведенный на плоту день приближает его к встрече со Мгалом.
Ловко орудуя рулевым веслом, он зорко вглядывался в громадные валуны, которые все чаще стали попадаться на низких берегах и несомненно свидетельствовали о том, что плот приближается к подножию гор. За время плавания Эмрик убедился, что Жужунара была права: сколь ни отвратительным было их путешествие по реке, Мгалу, Лив и Бемсу, отправившимся в путь на лошадях, должно быть, приходится еще хуже. И хотя северянин способен был совершить многое, представлявшееся невозможным любому другому человеку, временами Эмрик начинал думать, что, бросившись в погоню за Девами Ночи, его могучий друг взялся за дело, которое окажется не по плечу даже и ему. Чем дальше плыли они по Ситиали, тем безнадежнее казалась ему затея с освобожденим Батигар, но теперь уже изменить что-либо было совершенно невозможно. Вернуться в Бай-Балан они сумеют лишь похитив у нгайй единорога, а сделать это, по-видимому, проще всего будет у скалы Исполненного Обета, поскольку до сих пор путешественники не видели еще ни одной Черной Девы, а искать их в степи было заведомо бесполезно…
— Эмрик, будь осторожен, впереди утес! — крикнула Мисаурэнь, стоявшая на носу плота с шестом в руках.
— Вижу, но это не утес. Скорее топляк.
— Это плот! — уверенно заявил Лагашир, который, давно уже оставив шест, вглядывался вдаль, прикрываясь ладонью от дождя.
— Вот не ожидала, что кому-то еще придет охота в такой грязи валандаться! — проговорила Мисаурэнь, брезгливо кривя губы. — Ну, этот, верно, тоже не по своей воле в путь отправился.
— Их там двое, — заметил Лагашир и принялся отвязывать от жерди, высящейся над залитым водой настилом, сверток с оружием.
Вглядываясь сквозь мелкий дождь в фигуры, зашевелившиеся на полускрытом водой плоту, Эмрик испытал одновременно радость и беспокойство. Приятно было увидеть человека в этом насквозь промокшем и раскисшем мире, где вымерло все живое: птицы и рыбы, звери и гады ползучие, не говоря уж о людях, — значит, не такая это всеми богами забытая сторона, как кажется. И тревожно, потому что было в одной из фигур что-то неуловимо знакомое…
— Да это же Батигар! — воскликнула Мисаурэнь и, потрясая шестом, завопила: — Ба-ти-гар! О-эй!
Большой плот, будучи меньше нагружен, двигался быстрее маленького и чем ближе подплывал к нему, тем яснее становилось, что ведьма не ошиблась: одна из девушек была в самом деле исфатейской принцессой из рода Амаргеев, хотя наспех намотанные вокруг бедер лохмотья и покрытое разводами грязи тело явно не соответствовали высокому титулу наследницы престола Серебряного города, каковой Батигар имела полное право носить после гибели Чаг на Глеговой отмели. Чернокожая спутница ее, воинственно поднявшая копье, которое использовала прежде в качестве шеста, чтобы выводить плот на середину реки, была, безусловно, нгайей и, похоже, намеревалась отбиваться от невесть откуда взявшихся чужаков до последнего вздоха.
