Еще одним основанием для недовольства политикой короля, был его выбор министров. Из последующих выступлений стало ясно, что и Сесилы и представители фамилии Ховардов отнюдь не пользуются популярностью у своевольных жителей столицы.

— Все они находятся на жаловании у дона Сармиенто, — кричал один. Доном Сармиенто лондонцы прозвали ненавистного им Кондомара, испанского посла. Кто-то выкрикнул, что Его Величеству следует сделать министром Арчи Армстронга, мол государственные интересы от этого не пострадают. Шутка эта вызвала всеобщий смех.

— Да здравствует Арчи! — провозгласил кто-то. — Он настоящий мудрец по сравнению со многими слугами в королевском дворце.

Я стоял в дверях и буквально впитывал все эти речи. Я был удивлен отвагой этих людей, и все происходившее укрепляло меня в принятом решении.

Я заметил, что Ник неотрывно глядит на стол, находившемся в углу зала. Я тоже взглянул туда. За этим столом сидел лишь один человек. Это был довольно толстый мужчина с маленькими быстрыми глазами на широкой круглой физиономии. Одет он был очень богато как придворный щеголь, и сильно напоминал молочного поросенка, зажаренного на Рождество и украшенного яблоками и ягодами. Несомненно это была важная персона, так как за стол его не осмеливался присесть никто. Кроме того, за другими столами поблизости располагались люди, внимательно наблюдавшие за всем происходящим в этой части зала. Судя по всему, это были телохранители.

— Ник, — прошептал я, — что это там за мясная туша? Кто этот человек, который ведет себя, словно он император Индии.

Мой спутник взглянул на меня как на святотатца.

— Это Барнаби Клауд, — тихо произнес он, — Справедливый Хозяин из Уоппинга. Очень опасный тип. Думаю, нам скоро придется всерьез с ним схлестнуться. Смотри-смотри. Похоже, он собирается что-то сказать.

Ник оказался прав. Хозяин из Уоппинга поднялся из-за стола и сразу же зал затих. Все взгляды устремились на него. Когда он начал говорить, я был очень удивлен. Эта мясная туша обладала хорошо поставленным голосом и изъяснялась если не изысканно, то вполне грамотно.

— Добрые горожане Лондона, — начал он, — пришло время дать понять советникам Его Величества, что мы не одобряем их политику. Налоги, которыми обложили купцов и других деловых людей…

— Чересчур велики и те не в силах их уплачивать после того, как рассчитаются с тобой, — выкрикнул кто-то из дальнего угла зала. Раздался громкий смех.

— Протестую, — раздраженно возразил оратор из Уоппинга, — я сам деловой человек и обеспечиваю защиту лондонским купцам от разного рода злоумышленников

Со всех сторон зала послышались негодующие голоса.

— А кроме того, ты защищаешь чернокнижника и чародея Саймона Формена, и отравителей, и проституток, и грабителей, и карманников! Хорошенькое дело! Король преступников поднимает голос против короля Англии!

— Наш трусливый монарх… — продолжал Справедливый Хозяин, покрывая голосом общий шум.

Но тут снова вскочил моряк, выступавший первым. Было ясно, что ему совсем не по сердцу пришлась поддержка одного из столпов лондонского преступного мира.

— С каких это пор грабители и хозяева шлюх узурпировали право говорить за честных людей? Неужели, мои отважные парни из Девоншира, вы будете спокойно сидеть и глядеть на наглое поведение этого злобного пса?

— Я же говорил тебе — быть беде, — сказал Ник. Он побледнел и я вспомнил, что он всегда праздновал труса при первом признаке опасности.

Этот призыв не остался без ответа. Тотчас же со всех сторон зала к Справедливому Хозяину двинулись дюжие моряки. Вокруг него кольцом сомкнулись телохранители, нервно сжимая рукоятки своих кинжалов. Я глазами поискал Ника. Но его не было. Он куда-то исчез.

Схватка была короткой. Натиск моряков смял охрану. Барнаби Клауд и его люди очутились на полу под обломками стола. Блеснули кинжалы. После недолгой возни на полу, два здоровенных морских волка рывком подняв Барнаби с пола, заломили ему руки за спину, грубо проволокли через весь зал и вышвырнули на улицу. Охрана его была обезоружена и жестоко избита. Я и сам с удовольствием бы принял участие в этой схватке, ибо за короткое время пребывания в Лондоне эти властители преступного мира опротивели мне чрезвычайно, и по моему глубокому убеждению им следовало преподнести хороший урок.

Когда все было закончено, и некоторый порядок восстановлен, я разыскал владельца таверны и попросил сдать мне комнату. Глаза у него были совершенно безумные, пот лил градом и поначалу он никак не мог понять, что мне от него нужно. Наконец, уразумев, в чем дело, он подозвал толстую служанку в фартуке не первой свежести и та отвела меня наверх в просторную спальню, из окон которой были видны крыши близлежащих домов.

— Я вижу ты деревенский паренек, — дружелюбным тоном произнесла она. — Так вот, если ты взглянешь во-он туда, прямо, а потом налево, то увидишь здание, в котором заседает король и его парламент. Вот так-то, паренек. А хочешь увидеть тюрьму и площадь, где совершаются казни, и преступникам отрезают их детородные органы да прямо там же перед ними и сжигают? У нас в Лондоне есть на что поглядеть. А может хочешь прямо сейчас малость позабавиться?

Я заверил ее, что забавляться сейчас желания у меня нет и нужны мне только бумага и перо. Она принесла мне просимое, и я уселся за письмо матери и тетушке Гадилде. Я был уверен, что моя нежная и деликатная мать поймет меня и, быть может, даже в какой-то степени испытает сочувствие, но с тетей Гадилдой дело обстояло иначе. Обеспечить мне придворную карьеру было высшей целью ее жизни. Слишком много жертв принесла она ради этого. Мое решение разобьет ей сердце. Когда она прочтет письмо, ее худое поблекшее лицо побледнеет от горя и непонимания. Я старался написать как можно мягче, но нужные слова не находились.

Я с ожесточением грыз перо, стремясь сделать свое послание более сердечным, но на бумагу ложились какие-то жалкие сухие слова. Я перепачкал себе чернилами все пальцы, но все мои усилия были тщетны, и я понимал, как мало утешения доставит мое письмо двум существам, которые любили меня больше всего на свете. Однако ничего поделать было нельзя. Наши жестокие времена требовали мужественных и решительных поступков. И разве мог сын Марка Близа в такое время не занять свое место рядом со славным Джоном Уордом. Я закончил письмо, запечатал и отнес вниз, чтобы его отправили. Я испытывал какие-то смутные чувства: с одной стороны — сожаления, ибо моей прежней жизни пришел конец; с другой — предвкушение новых неизведанных событий, и в первую очередь самостоятельное знакомство с Лондоном.

В ближайшей харчевне я плотно пообедал аппетитными ломтями горячего ростбифа и добрым куском пудинга. Очистив свою тарелку я принялся наблюдать через запотевшее окошко за тем, как цирюльник в своем заведении напротив с помощью горячего утюга завивает длинные локоны какому-то щеголю. Перед его заведением был установлен высокий столб, выкрашенный белой и красной краской. На длинной бечевке, свисавшей с него я увидел великое множество зубов, которые почтенный цирюльник вытащил у своих пациентов. Судя по их количеству, мастером он был отменным.

Утолив голод, я первым делом спросил, как мне пройти к парламенту и отправился прямо туда. Некоторое время я провел в Вестминстерском аббатстве. С глубоким уважением разглядывал я величественные памятники, размышляя о благородных и великих людях, чей прах захоронен здесь под надгробными плитами. Я смотрел на здание старой церкви, где теперь заседала палата общин и на королевский дворец. Король в нем больше не жил и теперь здесь помещалась палата лордов. Все это время, однако, меня так и подмывало последовать за другими прохожими, которые, удостоив беглым взглядом все эти архитектурные достопримечательности, спешили по направлению к Мосту Королевы. Я уступил своему любопытству и влился в эту процессию. Через некоторое время я оказался перед каменным зданием.

Я и без всяких расспросов знал, где нахожусь. Это совсем неказистое здание являлось пристройкой к крылу палаты лордов. В его холодных мрачных стенах было замышлено самое громкое преступление нашего времени — Пороховой заговор. С тех пор прошло уже несколько лет, но до сих пор эта тема будоражила воображение всех англичан. Не было поэтому ничего удивительного в том, что все приезжие в первую очередь спешили именно сюда.