– Это мой кинжал, любовничек, – тихо произнес Тарион в нескольких дюймах от лица Доша. – Я выну кляп, но, если ты издашь хоть звук, я перережу тебе глотку, прежде чем ты успеешь пискнуть второй раз.

Тряпку убрали. Дош сглотнул и попытался смыть слюной мерзкий вкус.

– Да, господин, – прошептал он.

– Отлично. А теперь слушай внимательно. Мне надо уехать. Мою дорогую матушку призвали занять место на небесах среди светил.

– Мне очень жаль, господин.

– Не жалей – мне ее не жалко. Сегодня уже бедродень, а она померла в стоподень, так что наш любимый полководец получит это известие еще до заката. Я хотел бы смыться раньше – на случай, если он примет неверное решение.

– Но как…

Дош скорее ощутил, чем услышал смешок Тариона.

– Скажем так, у меня было предчувствие. Я совершенно уверен, что она умерла в стоподень. Монархия не может оставаться без монарха дольше, чем это необходимо. И я никак не могу взять тебя с собой, мой милый мальчик, ведь у тебя нет моа, а нам придется очень спешить. И что мне с тобой делать, м-м?

Дош испустил чуть слышный стон, но горло его, казалось, совершенно слиплось.

Его носа коснулся кончик мокрого языка.

– Я так люблю тебя, – послышался ужасный насмешливый шепот, – я не перенесу мысли о том, что ты можешь принадлежать другому. Но мы были так счастливы вдвоем, что как-то нехорошо бросать тебя спящим. Хочешь сказать что-нибудь по этому поводу?

Дош верил. Он не сомневался, что принц вполне способен убить его прямо здесь, на полу шатра, хладнокровно, одним движением кинжала.

– Я люблю тебя! – Голос его дрогнул.

– Я тоже люблю тебя, дорогой. Я думал, не перерезать ли мне твою прекрасную шейку, пока ты спишь, но есть кое-что, что мне хочется узнать, очень хочется. На смертном ложе, знаешь ли, не врут, а те, кто поумнее, не врут, чтобы не попасть на смертное ложе. Так что скажи мне, любовничек: на кого ты шпионишь?

– Но я же говорил тебе! На любого, кто мне платит!

– Ба, да ты вспотел! Я знал, что ты потеешь, дорогой, но не так же! Надеюсь, ты понимаешь, что я убью тебя, если ты и дальше будешь мне лгать? Твой последний шанс, Дош Прислужник. На кого ты шпионишь?

Дош попытался говорить, но обнаружил, что только плачет. Всхлипывать под весом Тариона на груди было нелегко.

– Ни на кого.

– О, ну это совсем уже глупо! Право же! Все на кого-то шпионят. В день, когда я нанял тебя, ты спрятал две звезды и немного мелочи под ниолийской вазой у меня в спальне. Теперь у тебя лежат пять звезд – на дне моей сумки с гребнями. Три звезды за три с половиной месяца? Не слишком много для такого пройдохи, как ты. Конечно, ты мог заработать это, продавая свое хорошенькое тело дворцовым гвардейцам, но получил бы гораздо больше, передавая сплетни обо мне кому-нибудь из местных. Значит, ты работаешь на кого-то со стороны. На кого?

– Я люблю тебя, – всхлипнул Дош. – Я никому и ничего не говорил!

Внезапная боль пронзила его шею, и он подумал, что умирает…

– Это так, неглубокий порез, – сообщил Тарион. – По крайней мере мне так кажется. Трудно сказать в темноте. В следующий раз я могу перестараться. Ты жив еще?

– Да.

– Вот и хорошо. Как-то это затягивается. Кто-то послал тебя в Наг внедриться в мое окружение и шпионить за мной. Боюсь, ты плохо продумал свою легенду. Ты представился нарсианином, но ты не из Нарсии. А теперь я снова вставлю кляп и вспорю тебе пузо, и ты умрешь очень мучительной смертью – если только не скажешь мне, кто послал тебя.

Весь ужас заключался в том, что Дош знал: он не может ответить на этот вопрос. Он вообще шпионил не за Тарионом, только за Освободителем, но и этого он тоже не мог объяснить.

Его вытащили из шатра на рассвете. Ему полагалось бы стыдиться своей наготы, слез, запекшейся крови, но боль во всем теле заглушала остальное. Он не держался на ногах, и когда его поставили перед Каммаменом Полководцем, он бесформенной грудой рухнул на землю.

– Ну и дерьмо! – произнес генерал. – Это все, капитан. Можешь идти.

Полог шатра закрылся. В шатре было еще двое, и они остались. Сквозь слезы Дош узнал по росту Колгана Адъютанта. Второго отличала раскраска на лице и кожаная набедренная повязка; наверняка это был Освободитель.

– Все в порядке, поганец, – сказал Каммамен. – Говори! Когда он сбежал?

Рот Доша совершенно пересох, в нем стоял омерзительный вкус пропитанной потом тряпки, находившейся там несколько часов, но он сумел выдавить из себя хрип:

– Где-то посреди ночи, господин. Не знаю точно, в каком часу.

– Кто принес ему известие?

Будь он в нормальном состоянии, Дош соврал бы в ответ на такой вопрос или потребовал бы за ответ денег – или и то, и другое вместе, но сейчас он был слишком слаб для этого, да и ненависть к Тариону сводила его с ума.

– Я не думаю, чтобы его вообще извещали. Он сказал, что королева умерла в стоподень, так, словно это было подстроено.

– Что ж, вполне возможно, – буркнул джоалиец. – Ты согласен. Адъютант?

– Согласен.

– А ты. Военачальник?

– От этого можно ожидать чего угодно, господин.

Значит, это действительно Освободитель. Вряд ли это было известно кому-нибудь еще, но Дош знал, что Д’вард и был обещанным Освободителем.

Каммамен сердито нахмурил брови:

– Если верить этому поганцу, они уже слишком далеко, чтобы мы могли догнать их. Пошли за вторым, Военачальник.

Полог шатра приподнялся, и Освободитель сказал что-то кому-то на улице. Потом он вернулся, подошел к Дошу и протянул ему бутыль с водой. Увидев, что руки Доша еще не действуют, он опустился на колено и приложил горлышко к его губам так, чтобы тот смог напиться. Вода пролилась, но часть ее все-таки попала в его пересохшее горло. Блаженство!

– Мне не жаль избавиться от этого королевского ублюдка, – пробормотал Колган, – но отсутствие кавалерии может нам здорово помешать. У нас не так уж много сил.

Каммамен буркнул что-то в знак согласия.

– Но если я пошлю отряд вдогонку, будет еще хуже. – Джоалийцы отошли и уселись на стулья в дальнем конце шатра.

Освободитель все вглядывался в лицо Доша.

– Почему он тебя так изрезал?

– Просто таковы у него понятия о развлечении, господин, – пробормотал Дош, надеясь, что никто не поставит перед ним зеркало. Он боялся увидеть свое лицо. Порезы на горле ничего не значили, но Тарион порезвился и над его щеками, и над лбом, и вокруг глаз.

– Гм? – тихо произнес Освободитель. Краска на его лице покрылась трещинками. – Ты сказал ему, что он хотел?

Дош вздрогнул и мотнул головой. Он пытался! Он пытался изо всех сил, но его настоящий хозяин сделал это невозможным. Имя его настоящего хозяина не может быть произнесено. Дошу трудно назвать его даже в мыслях.

Разумеется, Освободитель не знал этого, так что понял все не так.

– Молодец! – пробормотал он. – Странно только, почему он тогда тебя не убил.

Действительно, странно! Дош вздрогнул от одной только мысли об этом и снова лишился дара речи.

– В отряде из Рареби есть ученик лекаря. Он зашьет твои порезы так, чтобы не осталось шрамов.

– Я был бы весьма признателен, господин, – пробормотал пораженный Дош.

Освободитель сухо усмехнулся.

– В конце концов твоя внешность – главное в твоем ремесле, верно? – Он встал и отошел к остальным.

Кто он такой, чтобы насмехаться? Воин тоже продает свое тело, только куда худшим образом. Красота – это талант вроде силы или отваги. Если боги оделили ими кого-то, от него ожидают, что он использует их на благо себе и другим людям, разве не так? Тогда почему же с красотой по-другому?

Что еще мог поделать Дош – брошенное отродье племени Лудильщиков? Его народ вышвырнул его. Ему нечего было предлагать, кроме своего тела. А его нужно кормить, как и любое другое. Он обслуживал женщин так же охотно, как мужчин, – на самом деле охотнее, ибо они не так опасны, – но до сих пор ему еще не встречалось женщины свободной и с деньгами, способной предложить ему постоянную работу.