5 августа. Река напомнила мне некоторые места протока Жабуру: ее стеснили две стены леса, достигавшие по меньшей мере сотни футов в вышину, а очертания деревьев повсюду скрывались густой завесой из лиственных ползучих растений. Впечатление буйной роскоши, растительного изобилия усиливалось с каждым шагом. В глубокой и узкой долине Купари климат более влажен, нежели на берегах Тапажоса. Тут часто шли сильные дожди, между тем как в Авейрусе все было выжжено солнцем.

Покинув последнее ситиу, мы прошли еще миль 8 и остановились в доме сеньора Антониу Малагейты, поселенца-мамелуку, которого нам советовали навестить. Обширный дом и надворные службы, хорошо очищенный от сорняков сад — все производило впечатление комфорта и зажиточности — явление в этой стране довольно редкое. Берег из уплотненной белой глины отлого поднимался от осененной деревьями гавани к дому. С обеих сторон простирались грядки столовых трав с деревьями (редкое зрелище!) розы и жасмина в полном цвету. Как только мы бросили якорь, в гавань спустился сеньор Антониу, довольно высокий мужчина средних лет со светившимся добротой лицом. Я был для него человеком совершенно посторонним, но он слышал о предстоящем моем приезде и, кажется, приготовился к нему. Никогда не встречал я более искреннего радушия. Когда я вошел в дом, жена его, у которой в оттенке кожи и чертах лица было больше индейского, чем у мужа, приветствовала меня так же тепло и искренно. Сеньор Антониу провел юность в Пара и с тех пор питал глубокое уважение к англичанам. Я остановился здесь на два дня. Хозяин сопровождал меня в моих экскурсиях; знаки внимания с его стороны, а также со стороны его жены и множества родственников всех степеней, составлявших его семью, оказались весьма докучливы, так как все эти люди с утра и до ночи ни на минуту не оставляли меня одного.

Мы успешно совершили несколько дальних прогулок по узкой тропинке, которая тянулась на несколько миль в глубь леса. Я встретил здесь новое насекомое — крайне неприятного паразита; туземцы должны быть благодарны, что оно не распространилось широко по стране: это была большая коричневая муха из семейства слепней (рода Pangonia) с хоботком в полдюйма длиной и острее самой острой иглы. Мухи ненадолго садились по две-три к нам на спину и кололи кожу сквозь толстые хлопчатобумажные рубашки, заставляя вздрагивать и вскрикивать от внезапной боли. Я поймал дюжину-другую в качестве образцов. Как пример чрезвычайно ограниченных пределов распространения некоторых видов, могу упомянуть, что я встречал это насекомое только на расстоянии одной какой-нибудь полумили по этой сумрачной лесной дороге, но не видел нигде в другой части страны.

Нас забавляла исключительная и почти нелепая фамильярность красивой индейки мурум, или гокко, которая бегала около дома. Это был крупный блестяще-черный вид (Mitutuberosa) с оранжевым клювом, увенчанным бобовидным наростом того же цвета. Индейка считала себя, по-видимому, членом семьи: посещая все трапезы, она, чтобы поесть, обходила циновку кругом, переходя от одного человека к другому, и задабривая, терлась головой о щеки и плечи людей. Ночью она садилась на сундук в спальне, рядом с гамаком одной девочки: к ней индейка была особенно привязана и следовала за ней повсюду по саду. Я обнаружил, что этот вид гокко весьма распространен в лесу по Купари;. однако он редко встречается на Верхней Амазонке, где преобладает родственный вид (Craxglobicera), у которого мягкий нарост на клюве не бобовидный, а круглый. Птицы эти в естественном состоянии никогда не спускаются с верхушек самых высоких деревьев, где живут маленькими стаями и вьют гнезда. Mitu tuberosa откладывает два белых, с шероховатой скорлупой яйца; ростом она ничуть не меньше обыкновенной индейки, но вареное мясо ее суше и не так вкусно. Трудно объяснить, почему индейцы не одомашнивают этих великолепных птиц, тем более что их так легко приручить. Препятствие, возникающее в связи с тем, что они не размножаются в неволе, — видимо, вследствие их древесного образа жизни, — можно, пожалуй, преодолеть настойчивыми экспериментами, однако у индейцев, вероятно, не хватает на это ни терпения, ни сообразительности. Причина не может заключаться в том, что индейцы не понимают ценности подобных птиц: они высоко ценят обыкновенную индейку, ввозимую в страну.

В то время как мы стояли на якоре в гавани Антониу Малагейты, нас посетил незваный гость. Я лежал в маленькой каюте, когда вскоре после полуночи меня разбудил сильный удар о борт челна у самой моей головы; за ударом последовал звук падения в воду чего-то тяжелого. Я поднялся, но все опять стихло, только слышалось кудахтанье кур в клетке, висевшей за бортом судна футах в 3 от двери каюты. Я не мог найти объяснения этому обстоятельству, люди мои находились на берегу, и я снова улегся и проспал до утра. Наутро обнаружилось, что куры разбежались по челну, а на дне клетки, которая висела футах в 2 над поверхностью воды, оказалась большая дыра; двух кур не хватало. Сеньор Антониу сказал, что грабителем была сукуружу (индейское название анаконды — гигантской водяной змеи Eunectes murinus), которая в последние месяцы охотилась в этой части реки и унесла много уток и кур из бухт около домов. Я был склонен усомниться в том факте, что змея бросается на свою добычу из воды, и считал более вероятным виновником аллигатора, хотя до сих пор мы не встречались с аллигаторами в этой реке. Несколько дней спустя молодые люди из различных ситиу сговорились отправиться на поиски змеи. Они разделились на два отряда, в трех-четырех челнах каждый, и, начавши с мест, отстоящих на несколько миль одно от другого, постепенно сближались, обыскивая все небольшие протоки по обоим берегам реки. Пресмыкающееся нашли, когда оно грелось на солнышке на каком-то бревне в устье мутного ручейка, и убили острогами. Я увидел змею на другой день; это был не очень крупный экземпляр, имевший всего 18 футов 9 дюймов в длину и 16 дюймов в окружности в самой широкой части туловища. Впоследствии я измерил кожу анаконды: в ней оказался 21 фут в длину и 2 фута в обхвате. Вид у пресмыкающегося самый отталкивающий, потому что оно очень широко в середине и резко суживается к обоим концам. Анаконда очень часто встречается в некоторых частях страны, особенно в Лагу-Гранди, близ Сантарена, где нередко можно увидеть, как змея лежит, свернувшись где-нибудь в углу двора; жители ее ненавидят, потому что она пожирает домашнюю птицу, молодых телят и вообще любое животное, какое только ей попадется.

В Эге жертвой крупной анаконды чуть не оказался мальчуган лет десяти, сын одного из моих соседей. Отец с сыном отправились, как обычно, на несколько миль вверх по Тефе за дикими плодами; они высадились на отлогом песчаном берегу, где мальчик остался присмотреть за челном, а отец ушел в лес. Берега Тефе покрыты рощами дикой гуйявы и миртовых деревьев и в продолжение ряда месяцев в году местами затоплены рекой. Пока мальчик играл в воде под тенью деревьев, огромная анаконда бесшумно обвила его своими кольцами, а когда он заметил пресмыкающееся, бежать было слишком поздно. Услышав крики, отец поспешил на выручку; он ринулся вперед, смело схватил анаконду за голову и разодрал надвое ее челюсти. По-видимому, не приходится сомневаться в том, что эта страшная змея вырастает до, огромных размеров и достигает почтенного возраста: я слышал, что были убиты экземпляры в 42 фута длиной, т.е. вдвое больше самого крупного из тех, которые я имел случай осмотреть. Во всем Амазонском крае туземцы верят в существование какой-то чудовищной водяной змеи, как говорят, во много десятков фатомов длиной, которая появляется то тут, то там, в разных местах на реке. Ее называют маи д'агуа — матерью, или духом, воды. Этот миф, связанный, без сомнения, с тем, что иногда встречаются сукуружу необыкновенно больших размеров, имеет множество разнообразных форм, и об этих фантастических легендах толкуют стар и млад у костров в глухих поселениях.