Madre de Dios — матерь божья (исп.).

— Да.

— И вы позволили мне плавать с мертвецами? — возмущенно воскликнула она. — С отвратительными мертвыми трупами?

— Но вы же сами захотели, — попытался напомнить я.

— Ноги моей здесь не будет, — выпалила она.

Долетев до каноэ, она в считанные секунды взобралась на борт.

— Ну и слава богу, — философски заметила Ли, — представляю, какую бы она закатила истерику, если бы мы нашли труп.

Время поджимало, нам нужно было торопиться, чтобы успеть на самолет. Утопленника мы так и не нашли и к тому же смертельно обидели мисс Копакабана. Позднее, вспоминая об этом, я думаю, мы поступили тогда по меньшей мере глупо. Что может быть лучшей приманкой для акул, чем плавающее в море упитанное тело мертвого индейца?

Наше путешествие на катере к лежащему в Панамском канале острову Борро-Колорадо заняло полчаса, дав возможность сделать беглый обзор места, в котором мы собирались работать. С пыхтением разрезая желтовато-коричневую воду, катер плыл мимо плотной стены разноцветных деревьев. Лиственный шатер, густой и узорчатый, словно старинное вязанье, был расплывчатых зеленовато-красно-коричневых тонов; то здесь, то там верхнюю кромку леса нарушали ажурные бледно-зеленые деревья, серебристо-белые ветви которых были усеяны звездами алых и изумрудных эпифитов и спутанными кистями пурпурно-розовых орхидей. В одном месте наш путь тяжело и лениво пересекла пара туканов, поблескивая огромными бананово-желтыми клювами, а когда катер вынужден был прижаться к берегу, чтобы не сесть на мель, мы увидели порхающих среди цветущих деревьев, похожих на пригоршни опалов колибри. Небо было густо-синего цвета, и, хотя утро еще только начиналось, солнце палило так, что по спине под рубашкой струйками стекал пот. Дивный, пряный, сладостный лесной запах обволакивал нас; едва уловимое благоуханье миллионов цветов, сотен тысяч грибов и плодов, аромат квадриллиона гниющих листьев перемешивались в горячем, вечно меняющемся, вечно умирающем и вечно возрождающемся лесном котле.

Вскоре показался остров. Холмы походили на заросшие лесом до самых вершин равнобедренные треугольники; их неясные, отражавшиеся в бурой воде очертания казались рисунками пастелью. Когда мы причаливали, подлетела размером с ласточку бабочка-морфина, похожая на оживший кусочек неба; сделав над нами пируэт, она унеслась прочь, в глубь темно-зеленой лесной чащи. Выгрузив оборудование, мы очутились перед бесконечным, уходящим ввысь лестничным маршем, вызвавшим в моей памяти неприятные ассоциации с крутым и утомительным подъемом на ацтекские пирамиды в Мексике, который я и Ли предприняли несколько лет назад. Рядом с лестницей была проложена монорельсовая дорога, по которой ходил похожий на поезд с плоской крышей фуникулер. Погрузив на него наши вещи, мы устремили взгляды на прятавшиеся где-то высоко среди деревьев домики.

— Так и быть, — мрачно заметил я, — на сей раз я поднимусь пешком, хотя бы для того чтобы унять злые языки, но уж в следующий раз, будьте любезны, — только Восточный экспресс.

Пожалуй, никогда мне не приходилось так жалеть о своем решении. Не пройдя и полпути, я смертельно устал и был мокрым как мышь. Когда же я добрался до вершины, у меня только и хватило сил, чтобы дотащиться до стула и одним махом осушить кружку пива, заботливо предложенную Паулой. Следует добавить, что, к моей большой досаде, Ли прекрасно справилась с восхождением и даже ничуть не запыхалась.

Прибыв на место, наша кинематографическая группа тут же занялась просмотром и отбором подходящих съемочных площадок. Большинство животных на острове примирилось с постоянным присутствием снующих по лесу от зари до зари ученых, поэтому появление еще одной группы чужаков вряд ли произвело на них большое впечатление.

— Материал у нас отменный. Говоря «отменный», пожалуй… режут пол, хотя… а вообще-то недурно, сойдет вполне, да, а если сюда же этих, как их… ну ревут еще… обезьян, вспомнил, ревунов и много-много таких огромных деревьев, покрытых эпитетами, — делился Аластер.

— Эпитетами? — удивился я, думая, что, возможно, он имеет в виду новый вид растения-паразита, произрастающего на Барро-Колорадо, о котором я ничего не слышал.

— Да, — ответил Аластер, — знаешь, такие гроздья, как у орхидей.

— Может быть, ты имел в виду эпифиты? — спросил я.

— Ну, конечно, именно о них я и говорил, — с неописуемым апломбом произнес Аластер. — А потом там были еще такие с длинными… носами, смешно называются.

— Тапиры?

— Нет, длинные носы, свистят, забавные, — уточнил Аластер, дивясь моей тупости: уж он ли не дал подробное биологическое описание.

— Муравьеды?

— Да нет же, ходят по земле.

— А муравьеды тоже ходят.

— Они называются что-то вроде «носсля», — сказал Аластер.

Я глубоко задумался. Общение с Аластером всегда было делом непростым, но если он, паче чаяния, забывал какое-то название или сообщал неверное, то вы начинали чувствовать себя в роли человека, пытающегося прочесть «Рукописи Мертвого моря» с помощью португало-эскимосского словаря.

— Может, ты имел в виду носуху? — спросил я, осененный внезапной догадкой.

— Наконец-то, — ликующе воскликнул Аластер. — Длинный нос, свистит, лазает по деревьям.

Вскоре мы совершили первый набег в глубь острова для осмотра выбранных Аластером съемочных площадок и знакомства с будущими героями картины. Сколько бы вам ни приходилось бывать в тропическом лесу, каждый раз, когда вы вновь попадаете в неясный полумрак гигантских деревьев, душа ваша наполняется трепетом. После яркого солнечного света вы вначале ничего не видите. Первое, что вы ощущаете, — это прохлада, освежающая влажность масленки в жаркий день; но вскоре вы понимаете, что прохлада весьма относительна, так как потеете ничуть не меньше. Глаза, привыкнув к лесному сумраку, начинают разбегаться от обилия древесной и травянистой растительности. Всюду, куда ни брось взгляд, вы не найдете ни одного похожего растения, и, хотя это впечатление обманчиво, вам кажется, будто вся зеленая масса вокруг вас постоянно шевелится. Великаны-деревья, сотни футов высотой, опирающиеся на воздушные корни (похожие на контрфорсы средневековых соборов), так оплетены со всех сторон густой сетью ползучих растений и лиан, что напоминают гигантские мачты потерпевших кораблекрушение шхун с изорванными в клочья зелеными парусами; кажется, только плотно окутавший их саван лиан не дает им упасть.

В некоторых местах лесная подстилка казалась живым, шевелящимся зеленым ковром. Эффект создавался за счет полчищ спешащих к своим гнездам муравьев-листорезов, несущих на спинах трофеи — маленькие, величиной с ноготь, треугольные кусочки зеленых листьев. Иногда от гнезда до облюбованного ими дерева (которое они деловито анатомировали) насчитывалось несколько сотен ярдов, и на всем расстоянии зеленая колонна прокладывала себе путь по темной лесной подстилке, под кустами и через упавшие бревна; при близком рассмотрении этот непрерывный поток казался лилипутской регатой,

— только все паруса у яхт были зелеными.

Углубившись в чащу, мы услышали раздававшийся прямо над головами низкий раскатистый рев, означавший приближение черных обезьян ревунов. Звук, издаваемый ими, совершенно особенный — нечто среднее между воем, ревом и громким бульканьем, сотрясающим и наполняющим собой весь лес. Вскоре мы увидели самих возмутителей спокойствия — маленькую семейную группу черных, как смоль, созданий; одни беззаботно раскачивались на деревьях, другие грелись в пробивавшихся сквозь лесной полог лучах солнца, не забывая при этом запихивать в рот листья и почки, третьи, уцепившись хвостом за ветви, висели вниз головой, созерцая свой висячий сад. Увидев людей, они насторожились и начали подозрительно нас разглядывать, а когда мы, свернув с тропинки, направились в лес и оказались прямо под ними, обезьяны пришли в еще большее волнение и агрессивность и стали обстреливать нас ветками, листьями и другими, более серьезными боеприпасами.