Нет ничего странного в том, что территориальные конфликты сопровождают всю писаную и неписаную историю человечества. Для нас более интересно, всегда ли они рациональны, оправданны или зачастую инстинктивные программы срабатывают без должной необходимости. Как выяснили этнографы, у некоторых племен войны стали главным занятием в жизни. Ученые изучали такие застойные племена и установили, что, как правило, эти войны давно лишились всякого смысла и пользы для воюющих сторон. Эти вояки не способны дать своей воинственности сколько-нибудь разумное объяснение. Очень похоже на господство инстинктивных программ над обыденным групповым менталитетом.

На подобной почве легко образуется группа воинов, которая, с одной стороны, существует как бы для защиты общества, а с другой — сама для себя. Большую часть времени они проводят в военных упражнениях, а время от времени находят повод повоевать с соседями. Так бывало в древние времена, та же участь постигла и некоторые народы на некоторых континентах в наше время, и дай бог, чтобы эта участь — появление воинственной, ни на что больше не способной прослойки населения — миновала народы бывшего СССР.

Если занятых «ратными трудами» воинов общество берется кормить, открывается путь к возникновению паразитических военных каст. Каста может разрастаться, как раковая опухоль, истощая ресурсы общества. С древности до наших дней действует этот механизм излишней милитаризации, во многом определивший ход истории человечества. Да что история! В наши дни всяк с удивлением осознал, что военно-промышленный комплекс вкупе с правящими идеологами, преувеличивая опасность, исходящую от других стран, оседлал все ресурсы социалистического лагеря и направил их на все большее свое разрастание.

В связи с этим очень интересно образование военных каст у общественных насекомых, когда-то вставших на путь войн и шедших этим путем десятки миллионов лет. У многих из них касты воинов не только сами не желают добывать пропитание, но и разучились самостоятельно принимать пищу, их кормят сестры — рабочие. У некоторых видов воины изменились морфологически, превратившись в живые инструменты для войны. Есть воины — танки, воины — артиллерия, воины — противотанковые средства, воины — химические мины, воины — фортификационные сооружения и т. д. У некоторых видов термитов каста воинов распалась на несколько подкаст, для разных целей войны предназначенных и по-разному выглядящих. Вот до каких крайностей может довести естественный отбор генетические программы вида, вставшего на путь избыточной милитаризации!

Подведем итоги. Мы взялись с вами, мой читатель, попробовать ответить на совсем не праздный вопрос: война между людьми — это проявление их свободной воли, решение тех же политических задач силовыми средствами или она имеет иррациональные корни в одних случаях хотя бы отчасти, а в других — в основном? И решили поискать эти иррациональные мотивы лишь в одной из возможных областей — в генетически фиксированных программах поведения, инстинктах, доставшихся нам от предков, как человеческих, так и до-человеческих. И нашли довольно много того, что может иметь отношение к обсуждаемому вопросу. Теперь упорядочим эти новые сведения и посмотрим, что из этого вырисовывается.

Общий вывод: противоречие между порождением разума — оружием — и изначальной слабой моральной оснащенностью человека привело к тому, что он стал редкостным явлением в биосфере: вид, страшный и смертельно опасный для себя самого.

Тут меня обрывает мой благосклонный читатель:

— Ну, хорошо. А выход-то какой? Ты, автор, нам выход, выход укажи!

— Казалось бы, выход ясен: привести силу моральных запретов в соответствие с мощью оружия.

— Значит, полное разоружение?

— Хорошо бы, но это утопия. Ведь разоружиться надо до последнего топора, ножичка, заточки, дубины. Даже случись это, вооружение начнется вновь: таким объемом разума, чтобы сделать оружие, наделен даже последний дурак.

— Тогда поднятие моральных запретов с помощью культуры, просвещения, религий?!

— Да, но вся предыдущая история показала, что этот путь малоэффективен. Дело в том, что перечисленные продукты разума и духа сами находятся под скрытым влиянием все тех же инстинктивных программ и вовсю им служат, а в результате сами же размывают то, чего добились.

— А можем ли мы уповать на естественный отбор, что он со временем приведет инстинктивные моральные запреты в соответствие?

— Можем, но лишь в масштабах биологического времени эволюции. И лишь в том случае, если будем сохранять особей, для которых неприемлемы насилие, кровожадность, мстительность, противопоставление людей по любым признакам.

— А что же делать в масштабах человеческой жизни?

— Уповать на разум.

Тут мой благосклонный читатель замолкает, и подает голос неблагосклонный:

— Что же, мне поддерживать всех этих чокнутых пацифистов, разоруженцев, противников смертной казни, интернационалистов, космополитов?…

— А почему бы и нет? В конце концов, сохранение генетического разнообразия — самый надежный, миллионами видов проверенный путь сохранения вида, это я вам как биолог могу заявить с полной определенностью.

Совершенно очевидно, что кардинальный для России вопрос о земельной собственности в окончательной, бесповоротной форме будет решаться не указом или законом, данным представительной властью, а референдумом. А это значит, что голосовать придется и нам с вами, мой городской читатель, людям от сельского хозяйства крайне далеким, заниматься им не собирающимся. Если бы мы были канадцами, немцами, шведами, финнами или даже японцами, то заранее можно предсказать, что большинство из нас проголосовали бы за частную собственность на землю: в мире много народов, для которых незыблемость ее столь самоочевидна, что и думать не о чем. Но для русских это мучительный вопрос. Кто-то из нас примкнет к логическим аргументам либо сторонников, либо противников частной собственности. А многие проголосуют, руководствуясь неким собственным внутренним чувством. Когда мы обращаемся к нему, это значит, что мы обращаемся либо к усвоенной нами культурной традиции, либо даже к своим врожденным, инстинктивным программам, перешедшим к нам с генами наших предков, как человеческих, так и дочеловеческих. Обычно то, что незаметно для нас подсказывают нам генетические программы, кажется нам естественным, правильным, нормальным, справедливым. Изучает врожденные программы поведения наука этология. А что, читатель, если нам обратиться к ней, выяснить, какие нормы «земельного права» естественны для тех или иных животных? Покопаться в инстинктах приматов, особенно стадных? И на фоне этих новых знаний взглянуть на восприятие пространства человеком? Попробуем сформулировать такой вопрос: как воспринимают и используют окружающее пространство животные? Ответ на него вводит нас в мир доселе почти неведомый, неожиданный, интересный и поучительный.

Посмотрите, как рассаживаются ласточки на телеграфных проводах — как нотные знаки на нотных строчках, соблюдая между собой определенную дистанцию. Вот подлетела еще одна ласточка и сразу села с краю, но не рядом с крайней птицей. Вот еще одна подлетела и села внутрь группы, посередине широкого пробела между двумя птицами, словно специально для нее оставленного. А вот эта подлетела слишком близко к крайней ласточке, села и тут же, перебирая ножками, отбежала на некоторое расстояние. Еще одна подсела слишком близко к товарке и намерилась тут и остаться, но товарка повернула к ней клюв, приподняла крыло, и вновь прибывшая отбежала на положенное расстояние.

Наблюдая, можно дождаться и такой сцены: слишком близко подсевшая ласточка в ответ на демонстрацию клюва и крыла сама совершает те же действия. Обе ласточки раскрыли клювы навстречу друг другу, заверещали, затрепетали крыльями, и одна из них слетела с провода и перелетела на другое свободное место. Отталкиваясь от этих всем знакомых картин, вы могли бы сделать этологическос открытие (для себя, конечно, ибо этологи это знают): оказывается, ласточки подсаживаются друг к другу только на определенном расстоянии и не любят, чтобы эту дистанцию нарушали другие. Оказывается, птица как бы окружена невидимой, но ощущаемой ею самой и другими сферой, вторжение в которую отношение к партнерам по группе из доброжелательного или нейтрального делает неприязненным. А неприязнь — это, согласно этологии, легкая форма страха и агрессивности, зародыш конфликта.