– Нет-нет, не уходи.
Александр никогда еще не говорил с ней так сурово! Он глубоко вздохнул. Наверное, еле сдерживался, чтобы не закричать. Шарлотта совсем приуныла.
– Мы должны поговорить, – отрывисто произнес принц. – Я еще вчера хотел начать этот разговор, но…
Шарлотта завороженно уставилась на свои ноги, словно видела их впервые в жизни. Впрочем, в выкрашенных хной ногтях, выглядывавших из-под подола кафтана, и впрямь был какой-то магнетизм.
– О… о чем? О том, что мы… делали? – еле слышно спросила она.
– Нет. Боюсь, об этом говорить нечего. Разве что я должен был бы попросить прощения. Но я не могу… я не раскаиваюсь.
Шарлотта изумленно вскинула голову. Он должен просить прощения? Но за что? У нее захватило дух. Может, Александр вовсе даже не сердится на нее? Она вспомнила слова Нассары… А вдруг Александр так страстно желал ее, что не заметил, какая она была бесстыдная? О, если бы это было возможно!.. Шарлотта замечталась и не сразу сообразила, о чем он говорит, когда услышала:
– Мне давно пора объяснить тебе, чем я занимался в Англии. От успеха моей миссии зависит жизнь многих людей, и я не могу быть с тобой совсем откровенным. Но все же скажу, что меня полностью поддержал мистер Каннинг, английский министр иностранных дел. И надеюсь, султан тоже, пусть и без большой охоты, но окажет мне поддержку.
– Почему ты говоришь «надеюсь»? Разве ты не знаешь наверняка?
Шарлотту искренне заинтересовал этот разговор, но одна тайная мысль все время мешала ей сосредоточиться. Ах, как было бы чудесно, если бы Александр откинул покрывало и предложил бы ей лечь в постель! Она бы прижалась к нему, а он снова бы ее поцеловал…
– Увы, в этой стране нелегко узнать мнение правителя. – В улыбке Александра не было и тени юмора. – Он буквально облеплен придворными. Даже аудиенции у него добиться непросто, порой для этого требуются сложнейшие маневры, на которые уходят недели. А теперь из-за происков сэра Клайва Боттомли я ни на миг не могу выйти из дворца. Отец уверяет, что это небезопасно.
– Небезопасно? Но почему?
– В последние годы великий визирь постоянно ставил мне палки в колеса, а сэр Клайв Боттомли – его приспешник. Когда мы приплыли в Стамбул, нас всех спасла только сообразительность моего отца. Великий визирь намеревался бросить нас в темницу, но отец перехватил письмо, которое пытался передать визирю сэр Клайв, и прислал в гавань своих людей. Они схватили сэра Клайва и прежде, чем великий визирь успел что-либо предпринять, привезли нас сюда. Однако моему врагу известно, что я в Стамбуле, и меня схватят, если я попытаюсь покинуть дворец эмира.
– Да, но что это означает на деле? Ты же не можешь надолго оставаться в четырех стенах?!
– Конечно, не могу, но пока придется запастись терпением. Отец ведет сложные переговоры, добиваясь, чтобы султан принял меня. Даже визирь не посмеет меня похитить, если я пойду на аудиенцию к султану.
Шарлотта облегченно вздохнула.
– Твой отец – важный сановник. Он наверняка сможет добиться аудиенции.
– Ах, если бы все было так просто! – Александр долго колебался, но потом продолжил: – Ты до сих пор не можешь понять, что здесь не такие порядки, как в английском парламенте…
Он старался не смотреть на Шарлотту. Грудь ее четко обрисовывалась под шелковым кафтаном в лучах рассветного солнца. Александру неудержимо хотелось нагнуться, потянуться к ней губами… При одной лишь мысли об этом кровь ударяла ему в голову… Нет, он не должен, не может… Лучше думать и говорить о политике султана! Александр нерешительно потянулся к своей одежде. Пожалуй, впервые разговоры о независимости Греции казались ему такими неинтересными.
– Я тебе уже объяснял: доступ к султану невероятно затруднен. Даже мой отец, а он, между прочим, ведает финансами всей Оттоманской империи, не может запросто прийти к султану. Но есть и другой момент… личного свойства…
– Твои отношения с отцом? – тихо спросила Шарлотта, удивив Александра своей проницательностью.
– Да. – Он запахнул кафтан и подошел к окну. Сад был залит ярким утренним солнцем. – Отец еще не решил, стоит ли ходатайствовать за меня перед султаном. А я пока не убедил его, что моя борьба в Греции в конечном итоге пойдет на пользу Оттоманской империи. Он всегда считал, что я напрасно сражаюсь в Морее. И говорил, что лучше бы я стал советником султана по внешней политике. Я ведь знаю несколько иностранных языков.
– Но ты бы поговорил с эмиром… с твоим отцом… Ты ведь прекрасно умеешь убеждать. Вспомни, как ты заставил меня поверить всяким небылицам.
Александр усмехнулся. Когда его жена говорила таким сухим тоном, она становилась прежней Шарлоттой, которую он знал в Англии. Право, кажется, с тех пор прошла целая вечность!
– Увы, за тридцать лет нашего совместного существования отец привык не поддаваться этим чарам. И он вполне обоснованно считает меня сумасбродом. Покидая Стамбул, я мечтал стать героем, был целиком во власти романтических иллюзий, бредил стихами лорда Байрона. Поэтому теперь мне придется убеждать эмира, что я повзрослел и поумнел.
– А это действительно так?
Александр посуровел.
– По-моему, да. Когда полежишь несколько месяцев на мерзлой грязи, это охладит и самую горячую голову. Война удивительно быстро лишает человека радужных иллюзий.
– И все-таки ты по-прежнему поддерживаешь борьбу греков за свободу?
– Они борются за правое дело, – тихо ответил Александр. – Почти четыреста лет их страной правят корыстные властители чуждой им империи. Греки должны иметь собственную государственность и свое правительство.
– А твой отец с этим не согласен?
– Он колеблется. Говорит, оттоманские законы сдерживают воинственность греков. И действительно, пять греков, собравшись вместе, обычно высказывают пять разных мнений о том, как следует управлять страной. А если греками овладеет дух противоречия, мнений будет не пять, а шесть или даже семь.
Шарлотта рассмеялась.
– Может, тогда вам с отцом следует найти золотую середину? Скажем, выступайте не за свободу всей Греции, а за освобождение какой-нибудь провинции.
– К сожалению, это невозможно, Шарлотта. Войска султана разложились и не способны сражаться с греками, поэтому он призвал армию из Египта. Египтяне считаются верными слугами Оттоманской империи.
– Но на самом деле это не так?
– Пока что они нам верны. Но я знаю египетского пашу и его сына, и у меня нет ни тени сомнения, что они рано или поздно предадут султана. Как только Греция будет завоевана, египетский паша двинет свои войска на Стамбул. Единственный выход – начать переговоры с европейскими державами о создании независимого греческого государства.
– Как странно, что отец не разделяет твою точку зрения!
– Видишь ли, наши отношения с эмиром осложняются разногласиями насчет… насчет моей личной жизни. В юности я наделал ошибок, и ему, подобно многим отцам, трудно увидеть во мне зрелого мужчину. – Принц помолчал и тихо добавил: – Женщины наверняка сказали тебе, что моя жена Фатима умерла при родах. Отец хотел, чтобы я женился снова. Ему хочется иметь внука, а Аллах предпочел забрать моего новорожденного сына себе. Я не смог выполнить желание отца и уехал из Стамбула, чтобы избежать постоянных споров на эту тему.
«Он не мог снова жениться, потому что беззаветно любил Фатиму, – с горечью подумала Шарлотта. – А теперь из-за коварства сэра Клайва ему пришлось жениться на мне, хотя он вовсе этого не хотел».
Шарлотта отвернулась, скрывая слезы, так некстати навернувшиеся на глаза. Ладно, она не будет мучить его вопросами про Фатиму. Лучше вернуть беседу в более спокойное русло и поговорить о политике. Обсуждать бои в Греции и Египте гораздо безопаснее, чем вспоминать любимую жену, безвременно отошедшую в мир иной.
– Однако я до сих пор не понимаю, что вы делали в Англии, – с трудом сдерживая слезы, говорила Шарлотта.
Александр помрачнел, решив, что у нее нет ни малейшего интереса к его личной жизни. А он-то надеялся рассказать про свои сложные отношения с религией и обычаями предков! Впрочем, если рассуждать логически, то какой ей резон обременять себя ненужным знанием? Какая Шарлотте разница, что он всю жизнь разрывается между желанием остаться верным отцу и обещанием исповедовать христианство – обещанием, данным когда-то матери? И какое Шарлотте дело до того, что он чувствует себя виноватым в гибели преданной ему малышки Фатимы? Шарлотте хочется одного – поскорее вернуться в ее любимую, родную Англию. И разве можно ее за это осуждать?
