Жил у нас раньше в Ратном Пентюх – у него забор сам по себе через два года на третий падал. Его-то самого этой весной пришибли, но забор остался, а забор в этом деле главное! Потому как ежели об такой забор девка с размаху и треснется, то хотя бы не убьется, а вместе с забором и рухнет в крапиву али в сугроб, смотря по погоде. Вот на Пентюховом-то подворье испытание в последние годы и проводят. Сотник о том даже указ отдельный огласил – во как!

«Признайтесь, сэр, давно вы такого высокохудожественного трепа не слышали: театр одного актера, да и только. Врет и не краснеет – как раз про него сказано. С другой стороны, «красиво не соврать – истории не рассказать», тем более что он врет в нашу, так сказать, пользу: девичий десяток рекламировать все равно заранее предстоит. А что издалека к делу подходит, так творческие люди все не без тараканов в голове».

А «мастер художественного слова» промочил горло сбитнем и продолжил разливаться соловьем:

– И была у нас в Ратном одна девица – ныне-то она баба уже и даже вдова, Аленой звать. В ту пору она еще в девках ходила, но и тогда статями среди прочих девиц выделялась: иного мужа, если тот не воинского звания, одним своим видом в робость могла ввести! Такую не каждый забор удержит. Где бы в другом месте, так жениха подходящего и вовсе не сыскала бы, но у нас-то ратники! Нашелся, конечно, и ей парень подходящий, и она ему глянулась.

А вот отец жениха – ну ни в какую не соглашался! Не нравилась ему невеста сына, и все тут! Хотя, – почесал бороду Илья, оглядывая притихших слушателей, – понять-то его, конечно, можно, потому как у него самого жена почти такая же. С него самого ростом… ну пальца на два ниже, а в ширину – в ее рубаху двух таких засунуть, и еще место останется. И шел разговор среди сельчан, что в делах домашних, хоть он и ратник не последний, а баба его руки распустить не стесняется, и случается, что муж от нее ущерб терпит. Но с другой стороны, понять его можно: коли такая с разбегу налетит и к стенке припечатает, то никому мало не покажется. Не мечом же ему от жены отбиваться! А он еще как-то сам по пьяни жаловался, что она и на ногу при этом наступить привычку имеет…

Вот, видать, он и решил, что ему одной жены хватит, а если еще и невестка такая же попадется, да, не приведи господи, они промеж себя договорятся, то вообще сгинешь или калекой останешься – уж лучше с половцами рубиться, чем такое домашнее побоище! И потому зарекся он той женитьбы не допустить.

Настал срок испытывать, как положено, пришли все к Пентюху, бражки ему поднесли по обычаю. Пентюх-то, не будь дурак, за просто так свое подворье на испытания не отдавал, а за бражку соглашался с радостью. Поставили Алену в угол двора, отмашку дали, ну и побежала она! А шапку-то кидать будущий свекор должен! И кто же знал, что он, сволочь эдакая, в шапку песку насыплет?! Чтоб, значит, наверняка. Вот он ка-а-ак метнет в нее эту шапку! Алена-то девка в самом соку, да и замуж ей горело, потому на ногах она устояла, но с направления на ворота он ее все ж таки сбил – мимо пролетела! Как раз до забора и добежала.

Ну, на такой-то случай, как я уже говорил, потому на Пентюховом подворье и собирались – забор-то хлипкий, а уж при Алениных-то статях и крепкий нипочем. Так что беда вроде и небольшая, но с другой стороны забора, как выяснилось, две девки подглядывали: уж больно им любопытно стало… Вот и прихлопнуло их как мух!

Несмотря на гогот и ржание довольных слушателей, Мишка несколько раз клевал носом: слишком уж богатым на события и переживания выдался день. В очередной раз с трудом разлепив глаза, он сообразил, что раз «квартирмейстер» Илья спокойно развлекает туровских купцов, значит, все его подопечные уже помыты, переодеты в чистое и сухое и вообще видят, по крайней мере, второй сон. Посему сотник поманил за собой сидевших за столом ближников, как и он, боровшихся со сном, и в кои-то веки со спокойным сердцем отправился на боковую.

Боярин Федор, не просто озабоченный, а явно пребывающий в самом мрачном расположении духа, появился на подворье Никифора на следующий день ближе к вечеру и сразу же заперся с хозяином в горнице. Пива себе Федор подавать не велел, ограничился квасом и «чем-нибудь пожрать». Совещание их длилось недолго, но после него не в духе оказался и Никифор, хотя он и без того попытался с утра наехать на племянника, оскорбленный поведением толпы вооруженных гостей.

На этот раз проблема выросла из воинской дисциплины, точнее, из того, что Дмитрий накануне вечером, как и всегда перед отбоем, назначил караульных. Из-за огромных псов, которых спускали с цепи с наступлением ночи, часовые по двору не ходили, а ограничились бдением у входов в сараи и амбары, где на эту ночь поспешно разместили десятки как на голову свалившихся хозяевам отроков. Никифор же воспринял это как недоверие к нему и сомнение в его способности защитить своих гостей. Мишке даже пришлось призвать на помощь Егора с Арсением, чтобы разъяснить дядьке особенности несения воинской службы в походе. Все возражения купца, что, дескать, поход закончился, они у своих, пришлось отмести: Туров не Ратное и тем более не крепость.

Вечернее же неудовольствие, как показалось Мишке, было вызвано не столько новостями, которые сообщил Никифору боярин Федор, сколько самим боярином, какими-то его поступками или словами. Во всяком случае, обе высокие договаривающиеся стороны выглядели недовольными то ли ситуацией, то ли друг другом, и когда Мишка зашел в горницу, где они заседали, боярин хмуро покосился на него и скривился, как от зубной боли.

«По глазам видно, что у боярина так и чешутся руки заняться вашим, сэр Майкл, воспитанием, в смысле по шее надавать. А не получится, герр Теодор; перед вами не сопляк, а сотник, пусть и Младшей стражи, и вы мне не дед. Если есть какие претензии по службе – высказывай, а нет, так и пойду я, некогда, дел полно».

Боярин и сам понимал, что с пацаном придется считаться, тем более в доме его родичей, да еще при поддержке Егорова десятка, а потому свой педагогический порыв, сколько смог, пригасил и только буркнул недовольно:

– Заварил ты кашу – теперь всем хлебать, пока из ушей не полезет… – Чувствовалось, что непривычно боярину с отроком обсуждать такие вещи, да деваться некуда. – Князя Вячеслава ожидают к исходу недели, тогда основное хлебало нам и готовить. Но вот княгини… Сегодня-завтра княгиня Агафья с дороги отдыхает, а послезавтра с утра они с Ольгой в Варваринский монастырь собрались – за свое спасение молебен заказать. Ну и с матерью-настоятельницей Варварой свидеться.

Мишка кивнул, понимая, что не зря Федор заговорил про планы сиятельных особ, правда, и не понимал пока, чем тот так недоволен? Эка невидаль – пожелали высокородные дамы паломничество в монастырь совершить! Им это по протоколу положено.

– А настоятельницей в том монастыре мать Варвара, – продолжал между тем боярин с таким видом, словно не по своей воле выкладывал необходимую для понимания положения информацию, а под грузом неопровержимых улик сознавался в совершении особо тяжкого преступления. – Имя Варвара она приняла, когда от мира удалилась, а вообще-то она Ирина, византийка из рода Комнинов, вроде родня императору, хоть и дальняя.

«Да что ж он кота за хвост тянет? Какая мне разница, кто в этом бабьем царстве правит?»

Боярин выдержал почти театральную паузу и брякнул – как в холодную воду нырнул:

– А еще она вдова великого князя Киевского Святополка[15]. Твоего… э-э-э… прадеда.

«Охренеть – не встать! Нет, ну везет вам на родню, сэр Майкл! То, понимаешь, с одной стороны соседские короли затесались, то с другой аж цельный император через прабабушку прибился! Однако, живучая старушка…»

– Святополк на ней женился, когда второй раз овдовел. Сам он уже сильно в возрасте был, она намного его моложе, – ответил Федор на невысказанный вопрос Мишки. – Со Святополчичами она сейчас никак не связана – с пасынками у нее особой любви нет, и они ее не часто вспоминают, а вот тут, в Турове, ее слово не последнее. Княгиня Ольга в монастырь часто наведывается, настоятельницу почитает и советами ее не пренебрегает. А тебе с десятком отроков велено княгинь сопровождать.