— Эгей, бывший муж! Пора вставать. Родина зовет!

— Какая родина? Кого зовет? — спросонья пробормотал Кит. И, как когда-то, накрылся сверху подушкой, чтобы не мешали.

— Американская родина зовет своего американского гражданина. Машина будет у подъезда через 40 минут. Самолет ждать не станет.

Никита сел на кровати и пятерней расчесал свои ничуть не поредевшие, разве что поседевшие волосы.

— Димка расстроится, что тебя не увидел. Если б он знал, что ты здесь, сбежал бы из своего космоса.

— Сколько ему там еще осталось?

— Три недели. Особо настойчивые барышни уже обрывают телефон, в солдатки записываются.

— К его возвращению и я постараюсь вернуться.

— Так не бывает.

Мне не хотелось говорить о том, что между нами снова случилось. Мне даже думать об этом не хотелось. Пусть все это просто будет. Просто будет. А что дальше, то дальше. Прошлой ночью Кит начал говорить, что ему потребуется время, — обязательства перед компьютерной компанией, перед Джил и ее тринадцатилетней дочкой, которая считает Никиту отцом, проблемы с закладной по дому и прочее, и прочее… Но для меня это все было уже неважно. Когда человека долго не кормили и вдруг дали наесться до отвала, в момент этой опьяняющей сытости не приходит в голову спрашивать, насколько регулярно будут кормить дальше. Глупо, наверное, что не приходит.

— Подумай, а может, лучше в Америку? И для Димки там больше простора, — снова предложил Никита.

— Эх, папаша, ребеночек-то вырос! А вы и не заметили, что Джойка давно уже может обходиться и без моей груди.

— Я не могу, — не поддержал моего шутливого тона Кит. — Как оказалось…

Отвернулась к стенке, чтобы скрыть улыбку. Такую дурацкую, такую глупую, безнадежно счастливую улыбку для тетки моих лет.

Однажды, словно разложив камешки на ладошке, я пыталась сосчитать крупинки собственного счастья. И каждый раз оказывалось, это было не само счастье, а лишь его предчувствие или сожаление о нем. Думала, что только начинаю путь в гору, и успевала опомниться, только когда заканчивала спуск. Или же счастье случалось с каким-то существенным «но». То «мама не велит», то грудному Димке пеленки надо стирать, то «как он мог мне изменить», то «посмотри, что в стране делается»…

И сейчас для этого «но» оснований было предостаточно. В ответ на мой звонок лекарю последовало уклончивое: «Вам перезвонят». Лешкина охрана буквально приклеилась ко мне. Не удивлюсь, если они сняли комнату у Лидии Ивановны и наслаждаются интершумом нашего с Киткой внезапного воссоединения. Моя соседка в эти дни обихаживала внезапно обретенного японского внука и радовалась: «Будет кому квартиру оставить, хоть умру спокойно!» Арата, чтобы не повредить моему внезапно склеившемуся браку, тактично переселился к женщине, которую так любил его дед. Кажется, всю чехарду наших невероятных приключений этот японский мальчик воспринял как должное. Может, подумал, что в этой загадочной соседской стране так принято?

Но мне было хорошо. И спокойно. Разве этого мало?

Отчетливо слышные в воскресной тишине куранты на Спасской башне били одиннадцать.

— Опоздаешь.

В унисон с последним ударом кремлевских часов, за время жизни в этой квартире ставших для нас обычным уличным шумом, раздался телефонный звонок.

— Вы просили о встрече…

— Я ни о чем не просила. Насколько понимаю, это меня просили, если так можно назвать все, что со мной делали или пытались делать…

— Завтра вас пошлют на ответственную съемку. Захватите с собой то, что вы должны вернуть.

— Меня каждый день посылают на прорву ответственных съемок, откуда я узнаю…

— Эту не перепутаете…

Еще через пятнадцать минут, в разгар нашей «любви на дорожку», позвонили из агентства.

— В 12.00 в Белом доме у тебя съемка министра. Вход через восьмой подъезд.

Служебное задание слушала невнимательно, не до того было. И только когда мы с Никитой остановились, сопоставила два последних звонка. Так! Значит, господа раз-бойнички ждут меня в Белом доме.

Посмотрела на жемчужину. Брать — не брать? Последние три дня мы с Никитой очно и с Лешкой по телефону спорили, отдавать ли ее вымогателям. Мужики настаивали — категорически не отдавать. «Чтобы не поощрять всякую нечисть!» И хотя удовлетворять нездоровую алчность моих преследователей мне тоже не хотелось, но слова из письма Араткиного дедушки о приносимых этой жемчужиной несчастьях вертелись в голове. Глупость, конечно, суеверие. Но лучше уж без драгоценной жемчужины, чем с тяжелой душой.

Подумала и на всякий случай положила всю коробку исторических конфет в кофр.

Черт бы побрал этих «фашихтруссй»! Мало того что столько нервов мне попортили, так еще и проводить Никитку из-за них не удастся. Впрочем — долгие проводы, лишние слезы. Из-за незадернутой шторы смотрела, как он выходит во двор, садится в такси. Не выдержала, выбежала на балкон. И Никита высунулся из открытого окошка машины. Так и смотрели с ним друг на друга, пока такси не выехало со двора.

Паспорт, пропуск…

Подъезд, охранник.

Как давно я здесь не была. На «паркет», то есть на протокольные съемки, ходить не любила никогда, а в БД особенно. После 93-го совалась сюда раз пять, не больше, но новые ощущения не перебили старых. Белый дом так и остался в памяти с ледяной водой в кранах, минералкой и полукопченой колбасой в буфете, с тех пор вызывающими у меня желудочный спазм. И с «желтым Геббельсом» на углу. Пропагандистский бэтээр фосфоресцирующего канареечного цвета той осенью лупил такими децибелами, что диву давалась, как у жителей окрестных домов не лопались барабанные перепонки и крыша не ехала. «Атас! Атас! Атас! Малина-ягода, атас!»

Здесь давно ничто не напоминает о тех днях. Большие города на удивление быстро забывают о собственных ранах. Вот и теперь на Тверской вставили все стекла. Отбуксировали с глаз долой все покореженные автомобили. И прохожий, случайно появившийся на Манежной площади утром в понедельник, даже включив все свое воображение, не смог бы догадаться, что здесь творилось накануне. Так и с этим домом. В его новом холодном нутре невозможно представить себе былое кипение страстей. Или это мне только кажется, оттого что тому давнему публичному политическому кипению я была свидетельницей, а на кипения новые аппаратные прессу, как правило, не допускают.

Этаж. Приемная — вас ждут.

Кажется, в этом кабинете в 91-м я кого-то снимала. Или этажом выше? Кабинеты все похожи. Тогда Руцкой здесь сидел. Дядя Женя меня к нему затащил — чтобы запечатлела историю.

Кто ж нынешний хозяин? Тот «министр хренов», сосед дяди Жени по Астахово. Следовательно, «Синей Бородой» через подставных лиц владеет.

Вошла.

На тебе!

За столом вместо министра знакомая, хоть и подзабытая женщина.

Серая кардинальша. Как там ее? Лилия? Лилия Кураева.

Вот оно что!

Сознание мое, как в компьютерной навигации, скачет со ссылки на ссылку.

Ссылка…

Лиля знала Григория Александровича. В тот день, когда мы с ним случайно познакомились, мадам проезжала мимо в Кремль! И Г.А. говорил что-то о роли таких вот серых мышек, вдруг разом превращающихся в львиц.

Ссылка…

Про то, что «тихоокеанская императрица» была влюблена в Григория Александровича, знали всего несколько человек. Связанных с соответствующими органами, разумеется. Мадам была среди этих «нескольких» — работала в Кремлевке в то время, когда Ими навещала Г.А.

Ссылка…

Лиля могла помнить меня с тех пор, как я делала ее парадный портрет в интерьере — в Грановитой палате во время одного из съездов.

Лиля знала меня. Лиля знала Г.А. Лиля знала о его встрече с диктаторшей. Лиля вообще много чего знала. И знает. Куда больше, чем знаю я.

Даже не говорит ничего. Уверена в себе. И в моей беспомощности. Протягивает руку, жестом показывая — давай!

Достаю из кофра коробку с портретом диктаторши. Кладу на ближний к себе край стола. Жду.

Мадам не остается ничего, как встать и обогнуть огромный стол. Иначе не достать. Не секретаршу же звать ради такого случая.