Но вот Кроль перестал бывать. Совсем. Звонил изредка, говорил мрачно: «Прости, мать, зашился» или «Бегу, мать, некогда, держись, пожалуйста» — и клал трубку.

Он перестал бывать, а она перестала спать.

Смотрела в светлый от фонарного света потолок, в светлые стены и видела картинки общей их с Кролем жизни. Вместе обедают. Вместе едут на рынок. Вместе идут в кино. Вместе смотрят телевизор.

То, что Кроль перестал приезжать, совпало с выездом из дома старых жильцов (так, Зошка с матерью обменялись — взяли квартиру меньшей площади и доплату) и въездом в дом людей совсем иной породы, которым подходит одно слово — «хозяева».

Одновременно с исчезновением Кроля усилилась инфляция.

Почему так сильно растут цены? Почему на один доллар приходится сто рублей, триста… пятьсот… тысяча… полторы? Неужели это всерьёз? Вот сейчас всё вернётся к привычному и, как прежде, можно будет заработать на жизнь своим трудом.

Но к прежнему не возвращалось. И — заработать не получалось. Зарплату платить перестали. «Дворники нам не нужны», — сказали ей в ЖЭКе. А пенсии с каждым очередным повышением цен хватало всё на меньшее количество еды. Если раньше на пенсию можно было жить неделю, то теперь она расходилась в три дня. Мясо, рыба подскочили в цене.

Дора ничего не понимала. Как — «дворники не нужны»? А сугробы зимой, заваливающие дороги? Ведь машине не проехать же, человеку не пройти! И она продолжала чистить, скрести, разбивать ломом лёд… Делала всё, как прежде, но двор перестал быть её работой.

Многие старые жильцы поменяли специальности. Так, Мадлена и Сидор Сидорыч превратились в фотографов. Домой большинство людей возвращалось теперь лишь к ночи.

Из двора исчезли мальчишки. Теперь они торгуют сигаретами, дисками, билетами в кино и прочим ходовым товаром — зарабатывают.

Из двора исчезли пенсионеры. Они пытаются что-то прибавить к пенсии: кто делает плюшевых зайцев и ёжиков, кто шьёт одежду, кто в сторожа пошёл, а те, кто ничего не умеют или не смогли пристроиться, лежат по домам — голодные.

Её перестали звать убираться и стирать — каждая копейка ощутима даже для тех, кто неплохо получает.

Наступил день, когда нечем стало накормить зверей, даже крупа кончилась.

Дора сидела у своего роскошного стола в своей роскошной гостиной, а вокруг неё кричали кошки и не сводил с неё глаз отощавший и какой-то облезший Стёп. Она не плакала, она думала: что делать?

Попросить у Наташи? Наташа несколько раз сама приносила еду. Но вот уже пару дней не приходит. А две недели назад с ней случилась истерика.

— У меня было много тысяч рублей, — на высокой ноте зазвенел голос. — Я была такая счастливая: не зря копила — внучка жить начнёт. А сейчас… эти тысячи с каждым днём теряют свою силу, скоро совсем станут мусором; Что у Сони в чулке, что у меня — в сберкассе… один итог — всё, что заработали за целую жизнь, истаяло… Куда делось? Никто руками не дотронулся… а — нету.

— Хочешь дам совет? Сегодня сними все деньги, до копеечки, пошли внучке прямо сейчас, а на остальные накупи какой сможешь еды, пока ещё есть возможность сделать запас, крупы, консервы, бутыли с маслом… Если так пойдёт дело, деньги скоро совсем обратятся в ноль.

— Я во всём отказывала себе, — говорила Наташа. Слышала её — не слышала…

— Наверное, напрасно…

— Нам в исполкоме перестали платить зарплату. Я всё хожу туда, тянет меня…

— А в магазине?

— В магазине платят, потому что теперь он — от какой-то совместной компании или предприятия. Но русским платят копейки…

— А кому платят хорошо?

— Не знаю, — Наташа опустила голову. Посидела молча, ушла.

Вернулась в тот день поздно вечером. Принесла рыбы, мяса, круп и положила перед Дорой деньги.

— Это тебе. Может, ты лучше моего потянешь. Давай вместе есть. — Смотрела в окно пустыми глазами. Говорила как заведённая кукла. — Я послушалась твоего совета — изловчилась, отправила почти все деньги внучке с верным человеком. Никогда не видела её… девчонка родилась на севере. За восемь лет сын так ни разу и не выбрался ко мне. За что он меня так? Скажи. — И она заплакала. Её плач — на одной ноте — напоминал скорее вой деревенской бабы по покойнику.

Ни валерьянка, ни горячий чай, которые Дора силком влила в неё, не помогли — Наташа сидела на одном месте, смотрела в одну точку и на одной ноте выплакивала свою судьбу.

Глубокой ночью улеглась на диван и уснула.

Ежедневно Дора затаскивала Наташу к себе, кормила чуть не с ложечки — с уговорами, криками и мольбами. Наташа есть не могла — давилась.

А теперь пропала. Два дня не появляется. И деньги её кончились.

Вот он, чёрный день, когда она сидит — перед своими плачущими от голода животными и не знает, что делать.

Наташа ждёт: сын вернётся. Остался всего год по контракту… Радость же впереди у Наташи!

Скулы обтянуты пергаментом. Глаза ввалились, заволоклись серой мутью. Губы посинели. За несколько лет перестройки Наташу стало не узнать.

Лицом к лицу были, не замечала, а с расстояния разлуки увидела.

И голос Наташин: «А что, не превратятся мои — тысячи в труху по дороге к внучке, а? А не превратятся в труху тысячи, что Алик заработал таким тяжёлым трудом? Такой ценой они ему достались! Я должна дождаться Алика и Алёну. Засыпаю с мыслью о них, просыпаюсь… всегда мечтала иметь дочку, а теперь вроде у меня комплект».

Наташа говорит. Кошки орут. Стёп жалкими глазами смотрит на Дору.

Что делать? Где заработать деньги? Куда кинуться?

Оглядела комнату. Нет, только не это. Не сможет она продать мебель. Каждую вещь вместе с Кролем выбирали. Не вещи, близкие друзья.

— Замолчите! — закричала исступлённо. Никогда так резко со своими зверями не говорила. Встала, накинула пальто и выскочила из квартиры.

Ей срочно нужна Наташа.

Почему не пришла сегодня? И вчера почему не пришла?

Обтянуты скулы пепельной кожей. Глаза залиты мутью…

Едва волоча за собой голодные ноги, кое-как добрела до исполкома.

Там ей сказали: Наташи два дня не было.

Никогда не думала, что в такой красивой квартире, такой щедрой теплом и светом, она не сможет накормить своих зверей…

Никогда не думала, что в такой просторной, полной воздуха квартире, населённой любимыми зверями и вещами, так ощутится одиночество. Впервые за жизнь.

В магазин вошла с опаской. Она боялась запахов. Так много значат запахи в жизни. Снег пахнет свежими огурцами. Небо пахнет солнцем и оранжевым теплом.

Прежде всего — запах импортного порошка. Ровные ряды громадных коробок, ярко-красных, тугих.

А она стирает простым мылом, оставшимся ещё с доперестроечных времён — всегда закупала большими количествами мыло, спички, соль. С войны. Привычка оказалась сильнее доводов разума. Ничего с собой не могла поделать. Так и лежали на антресолях пачки мыла и спичек, а в буфете — пачки соли. Только солить нечего и жарить нечего.

Запах рыбы…

Для Доры это запах особый. Запах благополучия. Пахнет рыбой, значит, кошки сыты.

Запахи копчёной колбасы оставили равнодушной. Не станешь же ею кормить животных.

Зато дурманя пахли колбаса докторская и сосиски…

С самого детства она привыкла к тому, что еда делится на две категории: одна — которую она может купить, другая — на которую она смотрит. Почему не смотреть? За прилавками выставлена бутафория. Вон в детских книжках — самобранки всякие… не ешь же те вкусности с картинок! И даже сейчас, когда нестерпимо ныло в желудке и булькало несдержанным желудочным соком, она не соединяла красивых продуктов с той реальной едой, которая насытила бы её. Кусок чёрного хлеба, картофелина — что надо ещё? Но государственная картошка вся гнилая, а кооперативная — недостижима. И на хлеб сегодня нет..