Поднявшись на носочки, она прильнула к его шее и прижалась к нему.

– Рейнард, – прошептала она у его щеки и улыбнулась. – Я готова, – добавила она.

Он откинулся назад, чтобы посмотреть на нее. В его темных глазах светился вопрос.

– Ты сказал, что будешь наслаждаться мной, когда я буду готова наслаждаться тобой.

У него чуть-чуть участилось дыхание.

– Рона, ты…

Она приложила к его губам кончики пальцев.

– Я знаю, что говорю, – твердо сказала она. – Я никогда не чувствовала себя увереннее.

– Я хотел бы любить тебя на теплом берегу, с голубым небом над головой и морем, накатывающим на берег шепотом волн.

Рона тихо рассмеялась.

– Ты поэт, мой Рейнард. Можешь любить меня там, если хочешь, но я знаю, что мягкая теплая постель тоже прекрасное местечко. – Она вдруг замялась, и в ее взгляде блеснуло сомнение. – Может, я нескромная. Я никогда… я в первый раз собираюсь лечь в постель с человеком, которого действительно люблю. С мужчиной, которого хочу до боли.

У него вырвался из горла тихий стон, и он снова поцеловал ее.

– Вы должны проводить меня к вашей постели, миледи, – сказал он. – Но не сейчас. Сначала я обвенчаюсь с вами.

Рона изумленно захлопала ресницами, потом улыбнулась.

– Да, – прошептала она. – Я буду счастлива.

Когда Генрих прибежал в конюшни, чтобы оседлать Агнца, оказалось, что Дженова его опередила. С распущенными по плечам каштановыми волосами она отдавала приказы конюхам. Ее большие зеленые глаза омрачала тень волнения. При его приближении она обернулась и пошла ему навстречу.

– Генри, будь осторожен, – попросила она, положив руку ему на грудь.

– И ты, моя любовь. Я вернусь, как только смогу.

– Я люблю тебя, Генри, – промолвила она, не обращая внимания на воинов, собиравшихся вокруг своего командира, и конюхов, торопливо седлавших лошадей. – Я не могу жить без тебя. Ну, вот я и сказала это. Я открыла тебе свое сердце, как и ты мне свое. Мортред нанес мне глубокую рану, такую глубокую, что я боялась полюбить вновь, но приехал ты, и… я не смогла этому противиться, как ни старалась.

Кто-то кашлянул, но Генрих не заметил. Он наклонился и поцеловал ее в губы.

– Дженова, моя светлая любовь, ты позволишь мне остаться в Ганлингорне? Выйдешь за меня замуж, разрешишь жить с тобой здесь до конца дней моих? Это мой дом, а ты и Раф – моя семья, я не могу уехать от вас. Если я уеду, то буду никем, и моя жизнь пойдет прахом. Я люблю тебя. – Он просветлел лицом. – Я люблю тебя. Ты смысл моей жизни.

Дженова взяла его лицо в ладони. Заросший и неопрятный, он ничуть не походил на прежнего Генри. Она разбила его красивый панцирь и нашла под ним измученного, уставшего человека, несколько неуверенного в себе и невероятно беззащитного, перенесшего за прошедшие годы много страданий. Она не сомневалась, что очень скоро он станет прежним, красивым и элегантным.

– О, Генри, конечно, я хочу, чтобы ты остался со мной навсегда. Я боялась, что тебе будет с нами скучно, что ты начнешь тосковать по прежней жизни, захочешь к ней вернуться. Я не перенесла бы, если бы мы надоели тебе, – прошептала она, и в ее зеленых глазах блеснули слезы.

– Надоели? – повторил он и рассмеялся, не скрывая радости. – Мне надоела моя прежняя жизнь. Ты для меня все, Дженова. Я столько лет жил неприкаянным и только теперь обрел семью. Может, в душе я боялся привязанности. Опасался, что если стану слишком щедро отдавать себя другим, то стану уязвимым. Но теперь знаю, что боль того стоит, если взамен я получаю тебя. Я никогда тебя не оставлю.

Она поцеловала его. Послышался приглушенный гул одобрения вперемешку с покашливанием. Осознав, что они не одни, Генрих огляделся. Кое-кто из его воинов украдкой утирал слезы. Этот момент он вряд ли забудет.

Однако Жан-Поль собирался бежать. Долг Генриха помешать ему.

– Мне пора.

К нему подвели коня, и Генрих с грациозной легкостью вскочил в седло. Продолжая улыбаться, Дженова подняла на него взгляд. Ее зеленые глаза сияли.

– Возвращайся ко мне, – произнесла она.

– Обязательно.

Во главе своего отряда он тронулся в путь. Едва всадники выехали во двор, как ворота открылись. Вскоре они скакали в сторону гавани, уносясь все дальше и дальше от замка Ганлингорн.

– Береги себя, – прошептала Дженова, – мой дорогой, любимый.

Рассвело. Генрих скакал что было мочи, низко пригнув голову. Ветер бил ему в лицо. Он знал, что очень скоро этот же ветер наполнит паруса корабля, который унесет Жан-Поля на другие берега и сделает недосягаемым для него.

Как мог он сбежать из-под стражи? Похоже, Жан-Поль обладал волшебной способностью уходить от правосудия.

Эта ночь была полна событий.

Генрих рассказал Дженове о себе самое худшее, и она не отвергла его. Продолжала считать отважным и сильным. Дженова простила его. Хотя сам он себя не простил. Но ее великодушие помогло ему встать на путь исцеления.

– Милорд! Вон он!

Они стояли на вершине утеса, откуда открывался вид на гавань. Торговое судно с неуклюжими формами все еще было пришвартовано к причалу. Капитан и команда готовились к отплытию, но им мешало одно обстоятельство.

Жеребец.

Конь Жан-Поля отказывался подниматься на палубу по узкому трапу, переброшенному с пристани на судно. Один человек тянул животное за узду, в то время как другой пытался сдвинуть его с места сзади. Сам Жан-Поль сновал взад и вперед, стараясь заставить упрямца взойти на борт.

Потеряв терпение, жеребец лягнул человека сзади, и тот с криком повалился на землю. Испуганное животное встало на дыбы. Жан-Поль в развевающейся на ветру черной сутане бросился его утихомиривать.

Ощущая под собой могучее тело Агнца, Генрих ринулся по тропе вниз. Несясь на опасно большой скорости, они перескакивали через камни, рытвины и папоротник. Достигнув песчаных дюн, Генрих увидел, что лошадь стоит на пристани, а Жан-Поль и капитан сошлись в горячем споре. Генрих устремился вперед.

На корабле его заметили. Он видел обращенные в его сторону лица моряков, прервавших работу. Кто-то с криком указал рукой в его сторону. Священник повернулся и замер в черном, плотно облегающем плаще и матерчатой маске вместо лица. Но его ступор продолжался недолго. В мгновение ока он вставил ногу в стремя и вскочил на спину коня.

– Стой! – крикнул Генрих.

Оставаясь на месте, жеребец нервно загарцевал под седоком, но Генрих был не так глуп, чтобы поверить, что священник не попытается удрать.

– Анри собственной персоной, – усмехнулся Жан-Поль. – Наша встреча здесь, когда история приближается к завершению, вполне закономерна. Ты узнал, что Болдессар меня освободил? Он собирался убить меня. Как ты думаешь, почему?

– Сури? Это ведь ты, правда? Я знаю, что это ты.

Священник склонил голову.

– Ты ничего не знаешь. – Его голос прозвучал резко. – Ты ничего не понимаешь, Анри!

– Я расправился с твоим отцом, и ты возненавидел меня за это. Но я искал тебя, Сури, даже после того, как ты подверг девочку мучениям, я искал тебя. Но я не нашел тебя в твоей комнате.

Генри был уже близко. Он видел, как затряслись плечи. Сури. Черт бы его побрал! Что здесь смешного?

– Меня не было там, – сказал он удивительно чистым голосом, несмотря на ветер и маску. – Я был с ней. С девочкой. Она находилась при смерти, но я хотел удостовериться. Хотел посмотреть, смогу ли исторгнуть из нее крик в последний раз. Я был с ней, когда ты убивал моего отца и поджигал мой дом.

Генрих похолодел. В этот момент он понял, что Дженова права. Он не такой, как Сури, и никогда не был таким. Ужасы, которые он наблюдал тогда, заставили его думать, что он очерствел. Заставили поверить, что он стал одним из банды Тару, что ему нравится жестокость и боль.

Но это было не так.

Пока он смотрел на Сури, не в состоянии ответить, священник сорвал с головы капюшон. В ярком утреннем свете его шрамы выглядели особенно четко и страшно. Много страшнее, чем представлял Генрих. Навечно исказив то, что когда-то называлось лицом. Это был Сури и в то же время не он. Тогда священник повернул голову, показав вторую половина лица, сохранившую свои первозданные черты.