***

— Чт-то эт-то было? — все еще заикаясь, в который раз спросил парень.

Мы сидели у головы на кухне. Я хотела вернуться к себе, но этот болван подскочил как ужаленный и помчался к мосту, хотя и дураку ясно, по такой погоде (да и солнце еще не взошло!) искать можно до посинения.

Конечно, не нашел. Я трусила следом, кляня его на всех доступных языках и тоскливо прикидывая, что проще было бы стукнуть парня по макушке.

— Ведьма, — резко обернувшись на скрип половиц, я увидела сонно всколоченного голову. Брови у него медленно поднимались. Еще бы. Пять утра.

— Опять?! — подскочил Гришка. — Алиса!

— Ну, здесь я тебя обрадую, вряд ли дело в тебе, — я все же села, сжимая в руках кружку с дымящимся кофе. Спать не хотелось, хотелось все обдумать, но Гришке явно не терпелось вздернуть ведьму на ближайшей осине. — Возможно, она просто терпеть не может хуторских? Не смогла сжить тебя, пошла дальше по списку. Скоро до Генки доберется.

В последовавшей за этим молчаливой неловкости я разглядела подтекст и подняла голову.

— Ммм?

Парень, явно смущенный, отвел глаза.

— Что? — нетерпеливо переспросила я, кивая голове, чтобы он, наконец, сел и перестал маячить над плечом.

— Ну, Даша…В общем, мы…

Да… Знала я, что деревенские ораторскими искусствами не блещут, но чтобы язык отнимался? Хотя тут и так все понятно, по красной роже и робкой улыбке, которую очень странно было видеть на его потрепанной физиономии.

Я уже открыла было рот, чтобы это прокомментировать, но тут голова очнулся, напустившись на сына. Непонятно только, чего в его словах было больше — радости, что беспутное чадо наконец обрело спутницу жизни или возмущения, что родной отец узнает об этом в последнюю очередь.

Философски пожав плечами, я отправилась жарить яичницу и варить кофе. Заодно обдумала наше положение.

Итак. Ведьма имеет полный набор клыков на Гришку и его отца. Страдают даже те, кто к ним имеет весьма косвенное отношение — поскольку раньше на вдове я никаких порч не замечала, сегодняшнее выступление было явным следствием их начавшихся отношений. Бабка Гришки, что показательно, ничем не страдает.

— Гриш?

Парень, увлеченный спором с отцом, вздрогнул. До сих пор по имени я его не называла.

— А ты к бабке давно переехал?

— Да с год наверное, а чего? — он настороженно уставился на меня. — Если что, я с Дашкой только с недавнего, раньше не было…

С год. А сущность на него наслали, дай бог памяти…

— Пить когда начал?

— Третий год, — голова тоже решил на время оставить выяснение отношений.

И что у нас выходит? Бабку отбрасываем, как несущественную деталь.

— Она старая совсем стала, глюки словила — видит, говорит, чертей по ночам. Они ей огород перекапывают, — захихикав, пояснил парень. — Вот меня отец туда и отправил. Чертей, значит, разгонять…

— И как? — заинтересовалась я.

— Разогнал, больше не появлялись, — невозмутимо ответил тот.

Я закусила губу. Еще неизвестно кто хуже — черти на огороде или пьяный в дробину Гришка в одном доме.

Неожиданно зазвеневший будильник заставил всех вздрогнуть. Я подняла глаза от сложенных замком рук, с некоторым удивлением обнаружив, что на улице давно рассвело и петухи уже надрывают глотки. А, чтоб вас…

— В общем, так, — отставив в сторону так и не допитую кружку с кофе, я встала и потянулась за сброшенной курткой. — Сегодня я переночую у вас. Засядем на этом берегу и посмотрим, откуда колесо прикатится.

— Думаешь, оно снова вылезет? После такого-то? — скептически осведомился Гришка, тоже поднимаясь из-за стола.

— Есть другие варианты? — изогнула я бровь. Вариантов не было.

— Алиса… — он решился уже, когда дверь за мной почти захлопнулась. Я придержала ее кончиками пальцев, впуская в натопленный дом утренний холод. — А Дашей-то что? Поможешь?

— Чем смогу, — суховато отозвалась я, и дверь захлопнула. Вся ситуация мне ужасно не нравилась. Предположим, я бы в любом случае помогла — детей жалко. Но с другой стороны — начинать активные действия, значит привлечь к себе пристальное внимание ведьмы. Она наверняка после сегодняшнего фиаско догадалась уже, чьих рук, то бишь лап, это дело. Только пока не знает, кого именно. Репутация местной ведьмы наверняка сыграла мне на руку — кто может предположить, что оборотень притворяется колдуном лишь бы ему дали спокойно пожить?

Проблема в том, что если я начну открытые военные действия, вся конспирация полетит к чертям.

Но… детей ведь жалко.

Тьфу.

Оказавшись на улице, я зябко завернулась в куртку и потрусила на свой берег — дел невпроворот, на дворе конец октября, самое время для простуд и прострелов, а у меня даже мази никакой нет. Впрочем, заняться целительскими делами сразу не получилось: пока провозилась со скотиной, солнце поднялось высоко, растопив лед и превратив подсохшую было сельскую дорогу в кашу. Соседские свиньи радостно рылись в грязи, похрюкивая и повизгивая. Машка с не менее счастливым видом сидела на моем заборе и передразнивала хрюшек, заливаясь хохотом, когда они недоуменно поводили рыльцами на странные звуки. Но едва я попыталась незаметно проскользнуть на задний двор, дабы уйти в лес огородами, она тут же спохватилась:

— Теть Лиса! Тетя! — завопила девица, едва не навернувшись с забора. Торопливо соскользнув с него (прямиком в засохшие стебли подсолнечника, недовольно зашелестевшие листьями), она подскочила ко мне: — А правда говорят, вы Гришку приворожили?!

— Чего? — изумилась я. Завернутая в старое одеяло банка с остатками медвежьего жира едва не выскользнула из рук.

— Ну, вы же ведьма? — принялось втолковывать дитя.

— С чего ты взяла? — я и раньше знала о слухах, но Машка до сих пор претензий не предъявляла.

— Так бабка говорит, — пожала плечами девица. Спорить с бабкой было бесполезно. — А Генка сказал, что вы его пытались приро… пиро… при-во-ро-жить, во! И не смогли, и тогда за Гришку взялись, потому что у него папаша в сельсовете…

Из всего этого бреда я вычленила кое-что очень интересное:

— Мань, — задумчиво почесав замерзший нос, спросила я, — а ты когда с Генкой-то общалась?

— А он к бабке за самогонкой ходит, — бессовестно сдала Машка. — Ну так что?

— Что?

— Правда?

— Нет.

Выпроводив девчонку, я поменяла планы. Одно дело, когда распускают слухи о ведьме и совсем другое — когда чешут язык в попытке выдать желаемое за действительное. Генка ко мне и на километр не приближается — знает, гад, что я его с потрохами съем — а за спиной почему бы и не посудачить? Ну уж нет. Мое терпение лопнуло.

Найти великовозрастного оболтуса оказалось не так-то легко. На хуторе его не было, даже запах и тот застарелый, позавчерашний, пришлось идти на другой берег. Гришка на мой вопрос только пожал плечами:

— А черт его знает, я его уже пару недель не видел… Он после сенокоса в запой ушел… А после того, как… Ну, в общем, мы не особо сейчас ладим.

— Ну не один же он пьет? — логично предположила я, выдыхая клубы пара, словно дракон. День медленно, но верно начал клониться к вечеру и солнце, заходившее теперь рано, едва грело, хоть и заливало окрестности пылающим золотом, словно в последний раз. Тонкая нитка облаков на горизонте светилась розовым, предвещая морозы. В дом я заходить не хотела, наслаждаясь последними ясными деньками, а потому Гришка вышел на крыльцо. Никита Алексеевич шумно плескался в бане, судя по звукам, только что опрокинув на себя бадью с ледяной водой. Я только вздохнула — лечишь их, лечишь…

— Ну, мы раньше иногда у Петьки сидели, — пожал плечами парень, шумно скребя давно не бритый подбородок. — На том конце села, у храма. Только там вечно всякая шушера собирается, не ходила бы ты… Хоть участкового возьми, что ли?

— А он вернулся? — спохватилась я, уже отойдя шагов на десять.

Как оказалось, не только вернулся, но и успел меня опередить. Когда я вошла в пункт полиции, в маленькой клетушке метр на два, отгороженной от остального мира толстыми прутьями решетки, сидел Генка. Запитое лицо помимо следов пьянства могло похвастаться еще и парочкой синяков, лиловеющим распухшим носом и разбитой губой. Костяшки тоже кровоточили, грязная фиолетовая куртка была порвана в двух местах и оттуда торчали серые от грязи куски синтепона. Напротив него склонился над столом участковый. Выглядел он не лучшим образом: встрепанные волосы стояли торчком, форма измялась, а с щеки на шею уходил длинный порез с уже запекшейся коркой крови.