Малютки-души, расставаясь с земною жизнию, поступают в среду стихийных духов – эльфов и карлов = становятся их добычею и увлекаются ими в загробный мир. Отсюда возникли поверья, что духи эти причиняют людям тяжкие, неизлечимые болезни и смерть и что, сверх того, они похищают детей, т. е., собственно, забирают к себе человеческие души. Эльфы, цверги, мары и никсы воруют у матерей младенцев или подменивают их на собственных – безобразных, с большой головою и вылупленными очами; иногда на место похищенного младенца эльф, никс или карлик ложится в колыбель сам в виде уродливого и болезненного ребенка. Такой подменыш (wechselbalg) отличается злыми свойствами цвергов: он коварен, дик, необыкновенно силен, прожорлив и криклив, радуется всякой беде, не произносит ни слова – пока не будет вынужден к тому какою-либо угрозою или хитростью, и тогда голос его звучит как у старика. Где он поселится, тому дому приносит несчастия: скот заболевает, жилье ветшает и разваливается, предприятия не удаются. Он сохраняет общую эльфам склонность к музыке, что обнаруживается и быстрыми успехами его в этом искусстве, и чудесною силою его игры: когда wechselbalg играет на каком-нибудь инструменте, то все – и люди, и животные, и даже неодушевленные вещи предаются неудержимой пляске. Чтобы узнать, действительно ли ребенок подменен эльфами, надо развести огонь и кипятить воду в яичной скорлупе; тогда wechselbalg невольно восклицает: «Я стар, как древний лес[205], а не видал еще, чтоб варили в скорлупе яйца!» – и вслед за тем исчезает. Бывали случаи, что подменыш, когда несли его по мосту через поток или реку, вырывался из рук, прыгал в воду и возвращался в царство духов. Так как падучая, паралич, бешенство и другие болезни, сопровождаемые слабоумием, приписывались влиянию эльфов; то поэтому всякий ребенок, родившийся с физическими и душевными недостатками, в глазах суеверного народа был существо, в котором поселился нечистый дух, или прямо признавался за злого эльфа, которым подменено настоящее дитя при самом его рождении. Вот почему, вместе с обычными свойствами эльфов, wechselbalg соединяет все признаки болезненного, ненормального состояния: уродливость, тупоумие, неспособность к человеческой речи, дикость и жадность. Таковы и бывают идиоты и безумцы, страдающие падучими припадками. Эльфы, по указанию древнего мифа, были созданы прежде людей и потому, нисходя с заоблачных стран и вселяясь в тела новорожденных, сами о себе свидетельствуют, что они старее вековых лесов. Яичная скорлупа, как мы видели, служит для эльфов, мар и русалок ладьею, на которой уплывают они в загробное царство, несясь по воздушному океану, среди туч, пожигаемых грозовым пламенем, ладья эта подвергается опасности потонуть в бурливых потоках дождя. Оттого как скоро яичная скорлупа наполняется кипучей водою, wechselbalg чувствует непреодолимый страх и тотчас же исчезает. По свидетельству других саг, его прогоняют ударами бича или розги (= blitzespeitsche). Литовцы убеждены, что маленьких детей воруют лаумы, о тождестве которых с эльфами смотри в главе IV. Взамен похищенных младенцев лаумы оставляют собственных или делают из соломы и прутьев куклы, сообщают им чудесным образом жизнь и кладут в колыбели. Это поверье легко объясняется из той близкой связи, в какую поставлены эльфические существа по отношению к зеленеющим нивам и вообще растительному царству. По немецким сказаниям, эльф, проникая в избу, то превращается в солому или колосья, то снова делается неугомонным малюткою; в Саксонии и других местностях Германии матери не позволяют детям забегать далеко в рожь, опасаясь, чтобы их не унесли kornengel и roggenmuhme. Однажды позднею ночью вошли в дом две лаумы, подкрались потихоньку к спящей матери, взяли у ней новорожденного ребенка и понесли в кухню; там окутали его своим покрывалом, а в детские пеленки повили голик и затем заспорили между собою, кому из них отнести подменыша и положить в люльку. Чтобы прекратить спор, они решились отнести голик вместе; настоящий ребенок был оставлен ими в кухне. Все это случилось подсмотреть работнику; он взял ребенка и спрятал его в своей постели. Когда лаумы воротились назад, они не нашли младенца и начали ссориться. «Ты во всем виновата!» – говорила одна. «Нет, ты!» – возражала другая. Вдруг запел петух, и лаумы исчезли. С большим усилием растолкал работник хозяйку; так глубок был ее сон, насланный лаумами. Пробудившись, она не хотела верить рассказу работника; но вскоре убедилась в истине его слов, увидя двух ребенков, из которых один был похож на помело. Приходской священник, к которому обратились за советом, приказал отрубить подменышу голову, и притом сделать это в течение того же дня, пока голик не обратился в совершенно живое существо. Тотчас взялись за топор, отсекли у подменыша голову – и что же? Внутри его оказались соломенные стебли, из которых сочилась кровь. По мнению литовцев, подменыш живет не более десяти или двенадцати лет, постоянно остается недоростком (карликом) и имеет огромную голову, которую не в состоянии держать прямо. У одной женщины было подмененное дитя; оно достигло двенадцатилетнего возраста, но ни разу не промолвило ни словечка и было так слабо, что его надо было носить на руках. По совету опытных людей мать взяла куриное яйцо, выпустила из него белок и желток и, наполнив скорлупу водою, повесила ее над разведенным огнем, точно маленький котелок. «Мама! – неожиданно проговорило дитя. – Что ты хочешь делать?» – «Хочу варить алус»[206].– «Боже милостивый! Я очень стар, я был на свете прежде, чем были засеяны леса, которые потом разрослись в громадные, ныне уже истребленные деревья, а такого дива не видывал». После того дитя захворало и умерло. Пока ребенок не окрещен, литвинки, опасаясь подмена, держат по ночам при постели родильницы зажженный огонь. Чаще всего лаумы являются и похищают детей по четвергам, и потому в этот день нужно с особенною заботливостью оберегать новорожденных младенцев. Подобные же поверья существуют и между славянами. Мары и домовые наваливаются на сонных людей, давят и душат их; русалки и лешие схватывают запоздалых или заплутавшихся путников и защекочивают их до смерти; вилы своими меткими стрелами наносят смертельные раны; навы поражают население моровою язвою и увлекают души в загробный мир; наконец, все утопленники считаются жертвами водяных и русалок, что вполне соответствует немецким сказаниям о никсах. От нападения русалок предохраняют полынь и зоря; потому прежде, чем станешь купаться, надо набросать этих трав в воду, а отправляясь в лес – вплетать их в венки и подвязывать подмышки. При встрече русалка спрашивает: «Что у тебя – полынь, мята или петрушка?» Если ей скажут: «Полынь», она сердито отзывается: «Цур тоби, сгинь!» – и тотчас же убегает; а если будут названы мята или петрушка, то схватывает встречного и начинает его щекотать, причитывая: «Тут твоя и хата!», «Ты ж моя душка!» На Украине приписывают русалкам еще следующее восклицание: «Дайте мени волосинку заризати дитинку!» При договорах с лешим он обязуется помогать тому, кто вступает с ним в сделку, но в уплату за свои услуги требует его души. Эти же коварные духи похищают и новорожденных младенцев. Едва родится дитя, как они уже изыскивают средства овладеть им; поэтому надо как можно скорее освятить его крещением. В противном случае того и смотри, что некрещеный ребенок пропадет из дому: девочка обратится в русалку, а мальчик в лешего[207]. Выше мы видели, что водяной приманивает к себе детей и запирает их в глубоких омутах; по мнению чехов, всякая мать, если вскоре после родов случится ей переходить по мосту, должна бросить в воду какую-нибудь монету, дабы водяной не унес ее ребенка. В Новогородской губ. похищение младенцев приписывается домовым духам, проживающим в банях, куда обыкновенно водят обмывать родильницу. Сербские вилы, подобно эльфам, пляшут на могиле убитого, держа в руках зажженные лучины; детей, проклинаемых родителями, они уводят в свою среду, а собственных малюток подкидывают к замужним поселянкам. В подмене новорожденных младенцев обвиняются также дикие жены (пол. dziwozony, чеш. dive zeny, нем. die wilden frauen), сродство которых с русалками подтверждается уже тем, что и те и другие представляются обитательницами лесов. По словам Семеньского, «Najwiecej cierpia od nich podožnice[208]. Dziwožony spieguja[209] takie kobiety, a upatrzywszy pore, kradua nowonarodzone dziecie, a swoje na miejscu skradzionego zostawuja, ktore sa zwykle sqpetne, garbate i koszla we[210]. Podrzucone[211] dziecie wynosza zwykle na śmietnik, gdzie smagaja je rozga, napawaja woda se skoruwki jaja i wo aja: odbierz swoje, oddaj moje! Dziwožona litujac sie[212] nad cierpieniem swego dziecka oddaje ukradzione, a swoje zibiera. Porywaja[213] niekiedy i doros e dziewczeta». Дзивожоны боятся цветов, называемых колокольчиками (dzwonkami), т. е., собственно, обнаруживают страх перед огненным Перуновым цветом, распускание которого сопровождается всепотрясающим звоном грома. По чешскому поверью, dive zeny и vestice подменивают некрещеных младенцев и вредят родильницам; чтобы противодействовать их замыслам, под подушку родильницы кладут нож = символ разящей молнии. Если ребенок явится на свет мертвым, в этом виноваты дивьи жены; старинный обычай требует, чтобы отец отрезал у него голову и бросил ее в воду. Не менее опасною считается у чехов полудница (polednice) – лесная жена, которая бродит по нивам в полуденное время и маленьких детей, оставляемых крестьянками без присмотра, подменивает на собственных. Смотря по тому, как обходятся в семье с подменышем, точно так же хорошо или худо бывает и похищенному полудницей ребенку. Когда дитя начинает кричать, суеверная мать унимает его угрозою: «Вот придет полудница и возьмет тебя!» На Руси предания о похищении и подмене детей связываются с лешими. Как немецкий erlkönig (лесной царь), так и наши лесовики воруют некрещеных младенцев и уносят малолетних детей, отсулённых им родителями и даже просто заблудившихся в лесу. Отцы и матери пуще всего остерегаются, чтобы не обмолвиться в сердцах и не сказать своему сыну или дочери: «Леший бы те унес!», «Леший те побери!» Слова эти, вылетая из уст родителей, обладают пагубною силою; отсулённые дети забираются лесовиками и поступают к ним в кабалу. То же приписывают и водяным: они уводят проклятых в свои подводные жилища. Взамен похищенного младенца лешие кладут в колыбель связку соломы или полено, превращая ту и другое в живого ребенка; иногда же оставляют свое родное детище – безобразное, глупое и обжорливое. До одиннадцати лет подменыш только ест, пьет, спит и оглашает избу пронзительным криком, не обнаруживая никаких признаков ума; но зато бывает силен, как добрый конь. Когда ему исполнится одиннадцать лет, он обыкновенно убегает в леса; если же и после того остается между людьми, то делается страшным колдуном и губителем христианских душ. Малорусский рассказ дает подменышу черты, отождествляющие его с эльфами: «З’ одною жинкою було ос яке привидение. Що пийде в поле жать, або брать конопли, да поставить у печи страву, дак хтось повiймае з’ печи горшки да й повиjидае все чисто. Думала-думала, щоб воно значило? – нияк не збагнула. Прийде – двери позамикани, а в хати тилько й зоставалась що мала дитинка, може в пив года, у колисци», и несмотря на то, все кушанья съедены. Бросилась к знахарке; эта послала ее в поле, а сама спряталась в хате и смотрит: «Коли ж дитина скик из колиски! Гляне, аж то вже не дитина, а дид – сам низенький, а борода оттакелезна!» Повынимал из печи горшки, поел все яства и снова сделался ребенком. «Тоди знахарка за его; поставила на деркач (голик, веник) и почала обрубовать деркач пид ногами. Воно кричит, а вона рубае; воно кричит, а вона рубае. Дали бачить, що попавсь у добри руки, зробивсь изнов дидом дай каже: вже я, бабусю, перекидавсь не разь дай не два; був я спершу рибою, потим изробивсь птахом, мурашкою, звирукою, а се ще попробував буть чоловиком. Так нема лучче, як жить миж мурашками, а миж людьми – нема гирше!» Захватывая детей, лешие уносят их в густые дебри или скрывают в подземных пещерах, где они становятся такими же лесовиками, если не будут освобождены вовремя; взрослые девицы принимаются лешими в жены. Чтобы освободить этих несчастных, единственное средство – служить молебны (поверье, возникшее уже в христианскую эпоху); такое средство действительно лишь в том случае, если они во все время пребывания своего между лешими ни разу не отведают их пищи. Только тогда выдают лешие своих пленников и выносят их на то самое место, откуда похитили; но и воротясь в людской мир, эти невольные соучастники иной жизни между духами надолго сохраняют следы их рокового влияния: подобно тем, которыми овладевают эльфы, они бывают дики, угрюмы, слабоумны и насилу привыкают к человеческой речи. По указанию хорутанской приповедки, дитя, которому случилось погостить у вил (vu pušine), долго потом носило на себе вилинский дух. Так как стихийные духи постоянно смешиваются с нечистою силою, то рядом с приведенными поверьями существует убеждение, что и самые черти похищают и подменивают младенцев. Убеждение это, общее всем индоевропейским народам, послужило источником многих сказок, в которых нечистый дух, являясь к отцу, не ведающему о беременности своей жены, вызывается помочь ему в нужде, если он отдаст ему то, чего не знает дома. Черти уносят детей – или еще не окрещенных, или присланных матерями, или пораженных родительским проклятием. Рассказывают даже, что если обряд крещения будет почему-либо не докончен или совершен пьяным попом, то ребенок делается полонянником «чернородных демонов». Присланный (задавленный во сне) младенец достается нечистым; чтобы освободить его, мать должна простоять три ночи в церкви – в кругу, очерченном рукою священника, и тогда в третью ночь, как только пропоют петухи, черти отдадут ей мертвого ребенка. О проклятых, отверженных родителями, в нашем простонародье ходит много рассказов, как они пропадали и потом были освобождаемы. Жил в Заонежье старик со старухою, кормился охотою, и была у него собака – цены ей нет! Раз попался ему навстречу хорошо одетый человек: «Продай, говорит, собаку, а за расчетом приходи завтра вечером на Мянь-гopy». Старик отдал собаку, а на другой день отправился на верх горы и очутился в большом городе, где живут лембои (черти); отыскал дом своего должника: тут гостя накормили, напоили, в бане выпарили. Парил его молодец и, покончив дело, пал ему в ноги: «Не бери, дедушка, за собаку денег, а выпроси меня!» Дед послушался: «Отдай, говорит, мне добра молодца: заместо сына у меня будет». – «Много просишь, старик! Да делать нечего, надо дать». По возвращении в село сказывает молодец старику: «Ступай ты в Новгород, отыщи на улице Рогатице такого-то купца». Старик пошел в Новгород, попросился к купцу ночевать и стал его спрашивать: «Были-ль у тебя дети?» – «Был один сын, да мать в сердцах крикнула на него: лембой те возьми! Лембой и унес его». – «А что дашь, я тебе ворочу его?» Оказалось, что добрый молодец, которого вывел старик от лембоев, и был тот самый купеческий сын. Купец обрадовался и принял старика со старухою к себе в дом. Одна мать прокляла свою дочь на Светло-Христово Воскресенье, и нечистая сила похитила девушку. Случилось как-то бедному солдату раздуматься о своем житье-бытье. «Эх, – сказал он, – плохое житье! Хоть бы чертовка за меня замуж пошла!» И явилась к нему ночью эта самая девица; он сейчас крест ей на шею и повел ее в церковь. Нечистые начали пугать солдата разными страхами; виделось ему, будто горы на него катились, провалы разверзались, кругом все пожаром охватывало, да он не убоялся – шел себе бодро, привел девицу в церковь и ранним утром обвенчался с нею. Вот еще любопытный рассказ, записанный во Владимирской губ.: жил старик со старухою, и был у них сын, которого мать прокляла еще во чреве. Сын вырос большой и женился; вскоре после того он пропал без вести. Искали его, молебствовали об нем, а пропащий не находился. Недалеко в дремучем лесу стояла сторожка; зашел туда ночевать старичок-нищий и улегся на печке. Спустя немного слышится ему, что приехал к тому месту незнакомый человек, слез с коня, вошел в сторожку и всю ночь молился да приговаривал: «Бог суди мою матушку – за что прокляла меня во чреве!» Утром пришел нищий в деревню и прямо попал к старику со старухой на двор. «Что, дедушка! – спрашивает его старуха. – Ты человек мирской, завсегда ходишь по миру, не слыхал ли чего про нашего пропащего сынка? Ищем его, молимся о нем, а все не объявляется». Нищий рассказал – что ему в ночи почудилось: «Не ваш ли это сынок?» К вечеру собрался старик, отправился в лес и спрятался в сторожке за печкою. Вот приехал ночью молодец, молится Богу да причитывает: «Бог суди мою матушку – за что прокляла меня во чреве!» Старик узнал сына, выскочил из-за печки и говорит: «Ах, сынок! Насилу тебя отыскал; уж теперь от тебя не отстану!» – «Иди за мной!» – отвечал сын, вышел из сторожки, сел на коня и поехал; а отец вслед за ним идет. Приехал молодец к проруби и прямо туда с конем – так и пропал! Старик постоял-постоял возле пролуби, вернулся домой и сказывает жене: «Сына-то сыскал, да выручить трудно; ведь он в воде живет!» На другую ночь пошла в лес старуха и тоже ничего доброго не сделала; а на третью ночь отправилась молодая жена выручать своего мужа, взошла в сторожку и спряталась за печкою. Приезжает молодец, молится и причитывает: «Бог суди мою матушку – за что прокляла меня во чреве!» Молодуха выскочила: «Друг мой сердечный, закон неразлучный! Теперь я от тебя не отстану!» – «Иди за мной!» – отвечал муж и привел ее к пролуби. «Ты в воду, и я за тобой!» – говорит жена. «Коли так, сними с себя крест». Она сняла крест, бух в прорубь – и очутилась в больших палатах. Сидит там сатана на стуле; увидал молодуху и спрашивает ее мужа: «Кого привел?» – «Это мой закон!» – «Ну, коли это твой закон, так ступай с ним вон отсюдова! Закона разлучать нельзя». Выручила жена мужа и вывела его от чертей на вольный свет. Если мы сравним эти сказания с народными преданиями о стихийных духах, подпадающих в зимнюю пору заколдованию или проклятию и до возврата весны томящихся в царстве нечистой силы (в облачных горах и источниках), то необходимо должны прийти к заключению, что те и другие имеют одинаковые мифические основы. По русскому поверью, младенцы, проклятые родителями или умершие некрещеными, захватываются демонами и обращаются в кикимор. В их сообщество поступает также и гоша – мертворожденный ребенок, недоносок, выкидыш, уродец без рук и без ног, который поселяется в избе и тревожит домохозяев своими проказами.