Богатырь Добрыня упрекает мать, что породила его несчастливого, а та отвечает:

Василий Буслаевич говорит в сказке: «Недаром мне моя счастливая звезда дала силу богатырскую». Вера в таинственную связь рождения с звездами, в благое или враждебное действие этих последних на участь отдельных людей была распространена у всех индоевропейских народов; думали, что звезды, сиявшие при рождении человека, берут его под свою охрану и что рожденные под благоприятным влиянием этих светил должны быть непременно счастливы, и наоборот. До сих пор в русском языке сохранились выражения: «Он родился в добрый, счастливый час, под счастливой звездою (планидой)» или «В недобрый час, под злую, лихую годину, под несчастной звездою»; ср. нем.: «Zu glücklicher, guter stunde geboren werden», «Unter einem guten, glücklichen stern geboren werden». Выражения «Прости, моя звезда!», «Закатилась моя звезда!» употребляются в том же смысле, как и выражение «Закатилось мое счастие!». Простолюдины убеждены, что в течение дня или года бывают такие минуты, когда всякое высказанное желание, всякое благословение и проклятие мгновенно исполняются; почему, передавая собеседникам о каком-либо несчастии, они спешат оговориться: «В добрый час сказать, в худой помолчать!», «Дай Боже! У добрый час говориць, у благи маучаць!», «Нехай не в пору буде сказано!», «На задние (прошлые) дни нехай будзець помянуто!» Сербское «Добре часе давати» означает желать счастия. На Украине рассказывают о бабе, которая, рассердившись на теленка, крикнула на него в одну из роковых минут: «О чтоб ты пропал!» – и теленок тотчас же издох. Баба бросилась к окну и отметила углем тень, какую в то время делало солнце. В следующие дни, как скоро солнце доходило до намеченной черты, она начинала проклинать своих недругов и таким образом многих сгубила. Другой рассказ: пришел жид в хату к мужику. Хозяйка работала, а дети шумно резвились и мешали матери. «Скажи, чтоб у них глаза повылезли!» – молвил жид. «Пусть лучше у тебя повылезут!» – возразила с гневом хозяйка. И что же? Как только сказала, очи у жида в ту же минуту выскочили вон. Точно так же различаются и дни: счастливые слывут легкими, несчастные – тяжелыми и черными: «Береги денежку про черный день»; у древних были свои dies atri и dies albi: первые отмечались в календарях черными знаками как дни несчастий и неудач, а последние – белыми[218]. «Отреченные» сочинения, наполненные толками «о добрых и злых часех», «о нарождении человечестем – в которую звезду или час: добр или зол», постоянно подновляли и укрепляли в народе эти суеверные мнения. По расположению звезд при рождении младенца астрологи предсказывали его судьбу, будет ли он добр или злобен, ожидает ли его долгая жизнь или краткая, богатство или нищета и т. д. В одной рукописной астрономии XVII века сказано: когда звезда Чигирь будет в таком-то месте, тогда «с женами не спи: аще родится сын, ино будет курчя и бесплодны». В чешской думе о битве христиан с татарами упоминаются знахари = звездочеты (hwezdari); их обыкновенно называли rodowestnik, rodowestec = тот, который «štastny aneb neštastny rod z hwezd hada»; польск. rodowieszczek – звездочет, астролог. Представление души звездою заставило наших предков верить, что рождение и смерть каждого человека обусловливаются появлением и падением принадлежащей ему небесной звезды. Верование это народная фантазия связала с теми божественными девами, которые являлись со своим светочем возжигать жизненное пламя в новорожденном младенце и потом тушили его на одре смерти, которым вверила она начало и конец человеческого бытия. Хорутане убеждены, что всякий человек, как только родится, получает на небе свою звезду, а на земле свою рожаницу, эта последняя определяет и предсказывает его судьбу. У белорусов сохраняется предание, что всякий человек имеет свою Зирку, которая как дух-хранитель неотступно находится при своем избраннике. Собственно, «зирка» значит «звезда»; но в народе под этим именем слывет богиня счастия. Есть поговорка: «Что из него будет, коли он не в милости у Зирки!» Зирка, по мнению поселян, является на свет вместе с человеком и назначается для его охраны. Вот почему в азбуковниках слово «рожаница» истолковано звездою (планетою). Подобные верования находим и у других народов. Я. Гримм приводит следующее свидетельство из одного поучительного слова XI века: «Cavete, fratres, ab eis, qui mentiuntur, quod quando quisque nascitur, Stella sua secum nascitr, qua fatum ejus constituitur, sumentes in erroris sui argumcntum, quod hie in scriptura sacra dicitur “Stella ejus”»[219]. С падением язычества, взамен мифических дев, выступают ангелы: каждая звезда (по народному поверью, общему у русских с немцами) имеет своего ангела, который назначает ей место и направляет ее путь; на Руси звезды почитаются очами ангелов-хранителей, зорко наблюдающих за деяниями людей, а в блеске падающей звезды усматривают след, оставляемый ангелом при полете его за душою усопшего. У румынов место богини Зирки занимает дух Арминдян, обитающий на той звезде, под которою родится его клиент. Эта родная звезда имеет непосредственное влияние на всю жизнь человека: от нее зависят все счастливые и несчастные приключения, и румын в песнях своих и в беседах то благословляет, то клянет ее.

По литовскому преданию, как скоро родится младенец, тотчас же Верпея (Werpeja = пряха, от werpju – пряду), восседающая на небесном своде, начинает прясть нить его жизни; конец этой нити она прикрепляет к новой звезде, которая непременно является в минуту рождения человека. Когда же наступает его последний час, Верпея перерезывает нитку: звезда упадает, гаснет в воздухе, и человек умирает: поэтому в каждой из падающих звезд видят знамение чьей-либо смерти. Здесь слиты воедино два мифические представления: а) возжжение пламенной, звездоподобной души и b) пряденье жизненной нити. Народившийся младенец только тогда вступает в среду живущих, когда его пуповина будет перевязана или, выражаясь пластически, когда он будет привязан к жизни выпряденною ниткою, что у славян обозначается словом «повить» (повой, повитуха, повивальная бабка). Облачные девы, как мы видели, признавались пряхами; являясь при родах, влагая в ребенка «душу живу», они в народных верованиях получили характер повивальных бабок и помощниц при разрешении беременных жен. Как своим светочем они таинственно возжигали в ребенке огонь жизни, так своею пряжею, незримо для смертных, привязывали его к бытию, и пока связь эта оставалась крепкою – душа не могла отрешиться от тела; но едва Смерть или девы судьбы разрывали ее, человек немедленно умирал – точно так же, как умирал он вместе с угасшим пламенем души: это две различные метафоры, выражавшие одну и ту же идею. Отсюда, во-первых, течение человеческой жизни стали уподоблять тянущейся нити, а затруднения, ожидающие человека на жизненном пути, представлять узлами, которые надо распутывать (завязка и развязка события). Выражение «нить жизни» пользуется гражданством почти во всех индоевропейских языках; счастливый ход жизни соответствует ровной, гладкой нити, и наоборот, жизнь, исполненная страданий и бедствий, тянется суровою, узловатою нитью, опутывает человека словно сетями и налегает на него тяжелой обузою. Во-вторых, образовалось убеждение, что девы судьбы суть вечно работающие пряхи; своими руками они прядут жизненную нить и вплетают в нее все, что должно совершиться с человеком во время его земного существования. Под влиянием означенных воззрений повой младенца получил религиозный характер; дело это поступило в руки вещих жен, служительниц богов, и нет сомнения, что в отдаленной древности оно сопровождалось священными обрядами; существительное «бабка» имеет при себе глагол «бабкать» – нашептывать, ворожить; в одной болгарской рукописи осуждаются жены, «кои завезують деца малечки»[220]. Кроме указанного предания о мифической пряхе, литовцы рассказывают еще о семи богинях (dejwes walditojes), из которых первая (= Верпея) прядет человеку жизнь из кудели, данной верховным божеством; другая мотает выпряденные нити и делает из них основу; третья ткет холст; четвертая старается песнями и рассказами обворожить своих сестер, и когда они заслушиваются – портит их работу, отчего тотчас же постигают смертного неудачи, болезни, ссоры и прочие беды; пятая ей противодействует, не дает портить холст и побуждает сестер к труду: когда ее усилия не остаются напрасными и работа идет без помехи, то жизнь человека бывает исполнена спокойствия, радостей, здоровья и счастия; шестая отрезывает холст – и человек умирает; наконец, седьмая моет изготовленную ткань и вручает ее верховному богу. Из этой ткани делается рубашка, которую и должен носить усопший на том свете; таким образом он постоянно имеет перед собою полную историю земной своей жизни, всех ее радостей и горя. По основному значению мифа, посмертная рубашка, изготовляемая богинями судьбы, есть та облачная ткань, в которую одеваются стихийные духи и родственные с ними тени усопших[221], в погребальном обряде ей соответствует белый саван. В настоящем случае это представление о посмертной сорочке смешивается с другим, не менее древним, представлением о телесной одежде, облекающей душу со дня рождения по день смерти человека (см. ниже).