— Вы так любили его! — прошептала она.

— Тут дело не в моих вкусах, а в ваших, — возразил я.

— Тогда уж скорее концерт Брамса.

Я ждал, что буду разочарован. Так и случилось. У Жильберты была неплохая техника. Она не делала серьезных ошибок. Но игра ее была лишена виртуозности, гибкости, чувства внутреннего ритма, не имеющего ничего общего с метричностью. Она сдерживала меня. Подстраиваясь к ней, я испортил эту вещь, всю сотканную из порывов, восторгов, чуть ли не импровизаций. Музыка не жила в ее душе, не горела в ней жарким пламенем. Она любила ее, но любила головой, а не всем своим существом, и я почувствовал себя жестоко обманутым. Я властно исполнил короткое соло и остановился.

— Наверное, хватит? — спросила она.

— Нет. Просто я немного устал.

— Не лгите… Я стала неважно играть. Мне бы следовало больше заниматься. Я принес ей чашку кофе.

— Это нетрудно, — заверил я ее, стараясь говорить веселым голосом. — Мы будем заниматься вместе.

— Теперь я уже не посмею.

— Что за мысли!

— О, я не строю себе никаких иллюзий! Сыграйте что-нибудь один… для меня одной. Она улыбнулась и снова стала загадочной.

— Это будет впервые, — добавила она.

Я исполнил для нее «Девушку с волосами цвета льна» Дебюсси, без какой-либо слащавости, отстраненно, весь отдаваясь мечтам и колдовским чарам… Удивительная скрипка брала за душу, как только я прикасался к ее струнам. Звуки лились с неба или рождались в воздухе, где-то рядом с нами, так возникают облака в голубом небе. Я не терял Жильберту из виду. И ее светлые глаза затуманило легкое облачко, словно еле заметная дымка печали медленно опустилась на ее лицо, и оно оцепенело от непонятного страха. Она осторожно поставила чашку на рояль и крепко сжала руки. Я кончил играть. Я был счастлив, что сумел вызвать такое волнение.

— Уходите! — прошептала она. — Умоляю вас, уходите! Ошеломленный, я смотрел на нее, ничего не понимая.

Нет, вернее, я понял, но это было так внезапно, так неожиданно… Франк сказал правду. Жильберта по-прежнему любила меня.

— Жильберта!

— Замолчите… Это очень опасно, то, что вы делаете.

— Вы все еще боитесь меня?

В дверь постучали. Жильберта резко повернулась на табурете и в одно мгновение оказалась далеко от меня. — Войдите. Появился Франк.

— Мсье Мартен был бы рад поговорить с мадам.

— Хорошо. Я иду.

Франк пропустил Жильберту и, когда шум ее шагов затих в глубине коридора, закрыл дверь и обратил на меня свои мрачные глаза с набухшими мешками.

— Глупец, — бросил он мне. — Стойте спокойно… Вы что, круглый идиот? Вы думаете, я не заметил за обедом ваши уловки?.. Вы хотите вызвать к себе интерес? Он опустил руки в карманы, словно боялся собственного необузданного гнева.

— Подождите хотя бы, пока вы станете де Баером, — продолжал он. — Но вам еще далеко до этого. Так далеко, что она в конце концов что-нибудь заподозрит. Уж, клянусь вам, де Баер никогда в жизни не впал бы в сентиментальность. Он бы здорово посмеялся, если бы увидел, как вы ухаживаете за его женой. Но это так, к слову… черт побери! Кристен, вы словно поклялись все провалить!

— Еще одно слово, и я пошлю вас к черту, — сказал я. Он широко открыл дверь.

— Тогда уезжайте, — буркнул он. — Или сейчас, или никогда. Только уедете вы отсюда в чем мать родила, так как я сжег все ваши вещи, а ваши принципы не позволят вам, я полагаю, брать то, что не принадлежит вам… Так как?.. Уезжайте же… Или вы остаетесь?

Я осторожно положил скрипку в футляр, чтобы выиграть время. Голос Франка лишал меня всяких сил… Не потому, что я испытывал сильный страх. Просто я знал, что с ним бесполезно притворяться. А он слишком хорошо понимал, насколько я слаб. В его присутствии я переставал ощущать себя человеком. Я сдался.

— Не говорите так громко, — сказал я.

— Поднимемся к вам.

Он последовал за мной, вышколенный, полный почтительности слуга. Но как только мы оказались вдали от посторонних взглядов, он снова стал фамильярным, взял стул и уселся на него верхом.

— Письмо из клиники меняет все, — проговорил он. — Мы немедленно примемся за работу… Полно, Кристен, не дуйтесь. Если Жильберта вам нравится, оставайтесь себе здесь, когда мы закончим дело с наследством. В конце концов, она ваша жена.

В Париже он советовал мне быть резким с Жильбертой. Теперь он предлагает мне нечто совершенно чудовищное, невероятное…

— Вы слишком противоречите самому себе, — заметил я.

— Когда я ставлю перед собой какую-то цель, я своего добиваюсь. Сейчас вы должны перевоплотиться в Поля де Баера и думать только об этом.

— Но еще вчера вы говорили, что не следует слишком торопить события.

— Возможно. Знаете ли, и мне случается ошибаться. Я убедился, что у Жильберты не возникло никаких подозрений. Она жалеет вас. Она сочувствует вам. Этим нужно воспользоваться. Вот, держите. Он достал из бумажника какой-то листок и развернул его.

— Это образец почерка Поля де Баера. Постарайтесь подражать ему.

Почерк был очень простым, без всяких завитушек, буквы были странным образом отделены одна от другой, что свидетельствовало об изменчивости и нерешительности характера покойного. Я уселся перед секретером. Наклонившись надо мной, Франк ждал. Никогда еще я не чувствовал себя таким безвольным, таким ничтожным. И все-таки я попытался точно воспроизвести каждое слово.

— Побыстрее, — сказал Франк. — Нет необходимости вырисовывать каждую букву. Наоборот, посмотрите, как они все у него упрощены. Де Баер, которому нечего было делать, вечно торопился.

Я снова взялся за работу. Прямые линии в буквах «м» и «н» как-то странно связывались между собой, но мне никак не удавалось изобразить это.

— Это придет, — сказал Франк. — Вам надо только каждый день упражняться. Не забывайте сжигать свои черновики. Когда вы станете искуснее, напишете ответ в клинику.

— Мне, вероятно, придется съездить в Кольмар? А не то что они подумают обо мне?

— Съездите, не бойтесь. Но позднее. И пусть вас не беспокоит, что подумает Жильберта. Итак, еще раз все вкратце: почерк, а потом те мелкие характерные черточки, о которых я вам уже говорил. Поработайте над этим. Надо, чтобы эти привычки стали для вас совершенно естественными. Исходите из того, что у де Баера аккуратность превратилась в настоящую манию… К примеру, всякий раз, когда он касался ручки двери, он тут же вытирал руки.

— Черт побери! — вырвалось у меня. — У него, вероятно, совесть была нечиста. Это же настоящий невроз.

— Если хотите. Еще одно: вы заметили, что большинство имеющихся здесь книг — это книги по архитектуре. Де Баера очень интересовало строительство новой столицы Бразилии. Он много раз бывал в этой стране. Он целый год был страстно увлечен созданием макетов. Ему доставляло удовольствие сооружать небольшие макеты многоэтажных домов, дворцов ЮНЕСКО, НАТО. Вы понимаете, какие здания его привлекали?

— Хорошо, — сказал я. — Я прочту эти книги, но в чем именно это потом должно проявиться?.. Для этого нет жесток…

— А вот и есть. Де Баер, как только ему попадал под руку клочок бумаги, неважно что — старый конверт, обрывок газеты, машинально тут же начинал рисовать дома… Вот так.

И на листке блокнота Франк набросал несколько линий, небольшой чертеж, который мог бы сойти за фасад. Он наметил окна, а на крыше в уголке поместил маленький негнущийся четырехугольный флажок, такой, какой обычно рисуют дети.

— Я обращаю ваше внимание на этот флажок, — сказал он. — О нем он никогда не забывал. Стоило ему нарисовать дом, как он тут же прилаживал к нему флаг. Попробуйте.

Это было нетрудно. Мне удалось с первого же раза изобразить очертания нескольких современных зданий и украсить их разными флагами.

— Прекрасно, — одобрил Франк. — Но должен сказать, что де Баер рисовал, думая о чем-то другом. Работала одна лишь рука. Он в это время был способен поддерживать разговор. Да, еще одна деталь. Он пользовался лишь красным карандашом. Не спрашивайте меня почему. Очередная блажь. Постарайтесь всегда иметь при себе этот автоматический карандаш, подарок его матери… Он показал мне лежащий на столе золотой автоматический карандаш.