Взглянув на Кускова, Слободинский скомкал письмо, бросил его в пепельницу, стоявшую на туалетном столике, и поднес зажженную спичку к бумаге. Наблюдая, как пламя захватывает все новые и новые строчки, написанные, зелеными чернилами, Слободинский думал: «Да, что могло быть, если бы кто-нибудь другой прочитал?» Дождавшись, когда письмо сгорело дотла, он ссыпал пепел в газету, аккуратно завернул и сверточек положил в портфель.
Кусков только один раз через плечо посмотрел, чем занимается Слободинский, и когда тот прятал сверток с пеплом в портфель, сказал:
— У меня есть фотокопия с письма и негатив. Ты мне заплатишь за них еще…
Слободинский готов был вцепиться в фотографа, но не решался, боясь чтобы кто-нибудь с улицы не увидел его рядом с Кусковым. Сжимая в руках портфель, он прошипел:
— Прохвост, жулик, мерзавец!..
Однако у Кускова уже пропал интерес к Слободинскому, и он грубо сказал:
— Уходи, я сейчас запру лавочку!
Убедившись, что ему не угрожает опасность, Слободинский встал.
— Бездельник, — сказал он, — хотя бы прибрался в своем заведении…
— Сойдет, — ответил Кусков. — О фотокопии не беспокойся, я пошутил…
Слободинский посмотрел на Кускова и понял: он говорит правду. Но ни это, ни уничтожение письма Моршанского не принесло ему полного успокоения. Записки Орлова, о которых упоминал Моршанский, существуют, и можно лишиться рассудка, если постоянно думать о том, что произойдет в случае их огласки…
Слободинский не мог простить себе, что разрешил Кускову впутаться в эту историю. Если бы, получив письмо, не растерялся, все было бы иначе! С письмом он тогда сразу же познакомил Кускова. Тот, прочитав, разразился злобной бранью и сказал, что будет сам разговаривать с Моршанским. Слободинский считал, что Кусков, для этой роли подходит лучше, тем более, что он с уверенностью сказал: получу от Моршанского записки без единого гроша.
Только на исходе вторых суток после этого Кусков пришел домой к, Слободинскому. Вид у него был мрачный и злой. Выпив полграфина воды, сказал, что потерпел неудачу. Моршанского кто-то зарезал на берегу реки, далеко от города. Тетради с записками он видел раньше у Моршанского, но теперь они исчезли. Несколько успокоившись, он попросил дать ему еще раз прочитать письмо Моршанского. Как только письмо очутилось у него в руках, он спрятал его в карман и заявил, что не отдаст. Тут у Слободинского промелькнула мысль, что Кусков убил Моршанского, завладел записками Орлова и будет теперь, шантажировать. Потом эту мысль он признал необоснованной, так как Кусков, волновался не меньше его. Что же касается требования выкупа за письмо то Кусков на такие поступки был склонен с юношеских лет… Трех тысяч, Слободинскому было жаль, но это уже оплошность, он не должен был забывать привычек своего приятеля…
— Знаешь что, Тимофей Семенович, — неожиданно проговорил Слободинский. — Моршанский нас просто на дурака хотел взять… Никаких записок нет, и все это самая настоящая липа…
Кусков отрицательно покачал головой и нервно рассмеялся.
— Я же тебе говорил: видел собственными глазами! Читал он мне отдельные места. Как я батькин дом поджег, как мы с тобой кассира с канатной фабрики кокнули… Ничего не забыто. Подмазано, конечно, как вообще писатели, делают, но факты верны… Это все шкура Моршанский. Хорошо, что его, гада, убили!
— Ты продолжаешь утверждать, что записки существуют? — спросил Слободинский, бледнея и испытывая боль в сердце. — Где же они?
— Где же они? — передразнил Кусков. — Я бы хотел это знать не меньше твоего.
— Если они уже там? — шепотом проговорил Слободинский.
— Что ты имеешь в виду?
— Управление госбезопасности, — пролепетал Слободинский.
— Нет, — спокойно ответил Кусков. — Пока нет. Если бы они были там, то нас, голубчиков, уже потянули бы по делу убийства Моршанского. Не надо и к гадалке ходить…
Но Слободинский не верил Кускову. С новой силой в нем вспыхнуло подозрение: записки Орлова находятся у Кускова, он убил Моршанского, чтобы завладеть ими… И тут Слободинский решил: «Этого бандита надо убрать». Он стал поспешно прощаться и попросил Кускова выпустить его через запасный выход.
Настала суббота. На исходе был седьмой час вечера. Во всем здании тишина, безмолвствуют телефоны, накрыты чехлами пишущие машинки. Орлов все еще сидел в кабинете начальника управления. Он старался не смотреть, как генерал изучает принесенные ему документы и то подчеркивает толстым синим карандашом, то ставит знаки вопроса и какие-то замысловатые крючки. Орлов испытывал ощущение неудовлетворенности: прошла неделя напряженного труда нескольких человек, а след Роберта Пилади не обнаружен.
Временами генерал бросал взгляд на аппарат ВЧ, ожидая звонка. И такой момент наступил. Генерал взял трубку. Орлов впился взглядом в лицо Гудкова, стараясь проникнуть в смысл телефонного разговора. Через несколько мгновений Орлов понял, что из Москвы ничего утешительного не сообщили. Генерал положил трубку и вновь занялся бумагами.
Так прошло еще несколько минут. Наконец Гудков закрыл папку, откинулся на спинку кресла и, легонько постукивая карандашом по краю стола, сказал:
— Владимир Иванович, наиболее ценным я считаю то, на что обратили внимание Заливов, Гусев и Ершов… Правда, это еще не Пилади, и неизвестно, во что выльется, но во всяком случае все следует тщательно проверить. В частности, киоскер Бочкин и девушка с завода…
— Разрешите, товарищ генерал, — воспользовавшись паузой, сказал Орлов. — Я не успел приобщить материалы, но как раз сегодня окончательно установлено, что интерес Бочкина к Марковой построен на стремлении сделать девушку своей сожительницей, а Чупырина старик рассматривает как соперника. Я считаю, что пока надо воздержаться от установления наблюдений за Бочкиным… Неизвестный, который интересовался продавцом газет, больше не появляется на горизонте. Мне думается, что Ершов мог просто подпасть под игру воображения.
— Посмотрим, что нам ответит о старике Ленинград, — сказал генерал. — Но я считаю необходимым побеседовать с Еленой Марковой…
— Будет выполнено, товарищ генерал!
— Не думайте делать ставку на Чупырина, — заметил Гудков. — Это, видимо, какой-то хлыщ.
Генерал хотел еще побеседовать с Орловым, но, взглянув на часы, начал собирать со стола бумаги. Посмотрев на озабоченного полковника, генерал сказал:
— Рекомендую, Владимир Иванович, завтра отдохнуть по-настоящему…
— Не получится, товарищ генерал, с отдыхом… — начал было Орлов.
— Нет, нет, — запротестовал Гудков. — Если только увижу вас здесь — обижусь. По-настоящему обижусь! Сходите на пляж, покупайтесь, прокатитесь на лодке, посидите, наконец, на набережной под липами. А с понедельника со свежими силами снова за работу!
В воскресное утро полковник Орлов, одетый в светлый штатский костюм, с фотоаппаратом через плечо, вышел из гостиницы и слился с праздничной толпой, запрудившей тротуар. Шел он неторопливо, слегка сдвинув со лба легкую шляпу, и производил впечатление отдыхающего человека. Но так могло казаться только со стороны. И сегодня, как обычно, Орлов встал рано. Его мысли вращались вокруг волнующих проблем, которыми жил все эти дни. Невозможно было забыть о Роберте Пилади, о краже пакета и многом другом.
Он не пошел на пляж, не прельстился прогулкой по реке, не укрылся под столетними липами на набережной.
Орлов знал, что и генерал не будет отдыхать. Дойдя до угла, Орлов направился к Павловскому монастырю. Его влекло не простое любопытство, а то, что всколыхнулось в памяти, когда он прочитал заметки брата в тоненькой тетради.
Пройдя под широкими сводами монастырских ворот, он направился туда, где находилась братская могила красногвардейцев. На месте прежней простой деревянной пирамиды теперь возвышался среди цветов памятник из черного мрамора с высеченными надписями.
И опять в памяти Орлова встала картина прошлого. Он увидел и то место на стене, где сидел когда-то с братом и моряком. У стены уже нет кустов, из которых вышли тогда мальчишки. И хоть прошло много лет, минувшее рисовалось живо и ярко.
