Немецкие пулемётчики вспоминали панический страх, который охватывал их уже в 1941 году (!) во время контратак частей Красной Армии. Они «косили» цепи советской пехоты, но «русские шли волна за волной». Это требовало огромного психического напряжения.
Я специально упомянул пулемётчиков, имеющих возможность вести огонь длинными очередями. Высокая скорострельность. Только ленты меняй.
И тем не менее даже они говорят о гнетущем впечатлении от этих массовых атак. (Ниже я ещё вернусь к этой теме.)
А каково приходилось солдатам, вооружённым карабинами, при отражении таких атак? И в 1941-м и, тем более, в 1945-м? И германским, и советским?
«Уцелевшие немцы лежат удобно, как на стрельбище: ноги для устойчивости разбросаны, локтями прочно в землю упираются, и ведь стараются целиться, да разве совладаешь с нервами? — и пляшут в руках карабины, пули рвут воздух. И у красноармейцев не лучше: эти и не хоронятся вовсе, кто как пристроился, так и шпарят выстрел за выстрелом, почти не целясь, словно задались поскорее пожечь все патроны. Один красноармеец уж как неудачно сидит — просто сидит на земле, и каждый выстрел почти опрокидывал его, но ему даже в голову не приходит завалиться набок и лечь поудобней: времени нет, и мысль (даже не мысль, потому что он сейчас не думает, он только стреляет, вся жизнь его в этой обойме) у него одна: вон того, конопатого, с железными зубами, с кольцом, с родинкой под левым глазом — убить, убить, убить…»
Кстати, одним из способов морального воздействия на противника были так называемые «психические атаки».
Каждый солдат знает, что страшно не только ему, но и врагу. Знать-то он знает, но чувствует только свой страх. Вся надежда на то, что неприятель вот-вот дрогнет, спасует. А если нет? И в душу закрадываются опасные сомнения: может, он боится меньше? Поэтому солдаты с таким торжеством отмечают в бою вражескую нервозность: «Ага, пригибаетесь, залегли, значит, тоже боитесь, сволочи!»
Но если те не выказывают никаких признаков страха, надвигаются как ни в чём не бывало, несмотря на упавших, словно не замечая их, то в воспалённом воображении рождаются самые фантасмагоричные мысли: они не люди! Это какие-то роботообразные существа. Бессмертные механизмы, которым чужды эмоции. С ними невозможно сражаться, их нельзя победить!
Пожалуй, самая известная психическая атака была предпринята генералом В.О. Каппелем во время Гражданской войны в России, под Уфой, на участке 25-й дивизии Красной Армии, когда «на рассвете перед фронтом чапаевцев, шагая в полный рост и чётко выдерживая строй, появились отборные офицерские части».
Сразу нужно оговориться, что устрашающее воздействие было значительно снижено сообщением одного из уфимских рабочих, который заранее предупредил красных о готовящейся «необычной атаке». Поэтому чапаевцы не дали захватить себя врасплох.
О том, что произошло дальше, рассказал участник боя, адъютант М.В. Фрунзе С.А. Сиротинский.
«…С винтовками наперевес, молча, не стреляя, шли ударные батальоны генерала Каппеля. В тёмном английском обмундировании со значками скрещённых костей и черепа на фуражках, рукавах и погонах, все с георгиевскими крестами, они производили жуткое впечатление… Чапаевцы без выстрела подпускали их ближе. Мало патронов. В пулемёты закладывались последние ленты. И когда передние ряды каппелевцев были совсем близко, треск пулемётов нарушил напряжённую тишину. Но сбить строя атакующих не удалось. На место „срезанных“ каппелевцев вставали новые… Навстречу им поднялись чапаевцы. Это историческое сражение продолжалось почти три часа. То отступали чапаевцы, то офицерские батальоны Каппеля. Обе стороны дрались с непревзойдённым упорством и смелостью. Тут на выручку к чапаевцам подоспел свежий полк…» (Этот эпизод — вероятно, результат литературного творчества Фурманова (Примеч. ред.).
Представим, что должны были чувствовать офицеры, идя в полный рост на пулемёты! Каково видеть «срезанный» строй, перешагивать через убитых и раненых товарищей и, не ускоряя шага, двигаться вперёд. Сознавать, что теперь ты «на мушке». Но вместе с тем знать, что производишь «жуткое впечатление», и лишь благодаря этому держаться из последних сил. Только расширяются зрачки, до зубовного хруста сжимаются челюсти, и обильный пот скатывается из-под фуражки.
Другой участник боя, Н. Виглянский, вспоминал:
«Наша тактика — отражать эти атаки, очень близко подпуская противника, тактика „встречи в тишине“ сложилась сама собой из-за недостатка боевых припасов. Нужно было беречь каждый заряд и стрелять наверняка, а ведь очень немногие стреляли тогда настолько хорошо, чтобы попасть в далеко движущуюся мишень.
Семьсот, восемьсот шагов…
Это большое напряжение, нужна выдержка — цепь идёт прямо на тебя, а ты лежишь, видишь её снизу вверх и ничего не делаешь. Иной боец от ожидания подскакивает всем телом на месте. Наступающие цепи всё ближе, уже различаешь во всех подробностях отдельные лица — и лежишь, молчишь!
Сигнал!.. И тут уж всё, что у нас есть, обрушивается на врага… Стреляя, люди кричат, ругаются от долго сдерживаемой злости…»
Обратили внимание — красноармейцев корчит от страха, от нервного напряжения так, что они лёжа «подскакивают всем телом». А потом «кричат, ругаются», поднимаются навстречу, только чтобы сойтись грудь с грудью, а не видеть неумолимо накатывающейся чёрной стены…
Эти невольные признания пробились даже сквозь жесточайшую политическую цензуру послереволюционной эпохи. Они сделаны вопреки победным реляциям и самовосхвалению, уничижительному отношению к белогвардейцам, при общей установке на романтизацию подвигов Красной Армии и мужества её бойцов, которым неведом страх, так как они «сражались за правое дело».
Возможно, что многие во время той атаки бились в истерике, плакали, бросали оружие и, не выдержав, бежали. Только говорить об этом позднее было нельзя. Запрещено.
Но всё равно, как видно, этот бой несколько отличался от известной сцены в кинофильме «Чапаев». На самом деле «то отступали чапаевцы, то офицерские батальоны Каппеля. Обе стороны дрались с непревзойдённым упорством и смелостью». И неизвестно, чем бы всё закончилось, не подоспей к красным подмога.
В результате анализа 80 неудачных операций и боёв XX века были отмечены случаи, когда атаки прекращались даже тогда, когда наступающий имел 10-кратное превосходство над противником, но бывало, когда обороняющиеся бросали свои позиции и при своём двукратном численном перевесе.
Может, страх стал особенно сильным в последние войны, когда захлёбывается в злобном стуке автоматическое оружие, рвутся снаряды, рычат танки? А раньше, в эпоху копий, мечей, кремнёвых ружей и штыков, солдатам так страшно не было?
Было. Так же.
Для примера приведу слова ветерана Г.В. Сорокина, который имел возможность сравнить: «…Честно признаюсь, я прошёл всю Великую Отечественную войну, начиная с битвы под Москвой и кончая освобождением Праги, но такого напряжения и ужаса, как в боях на Баин-Цагане, не встречал. Может быть потому, что в Отечественную я служил в танковых частях и в штыковом бою не участвовал, а в боях с самураями мне пришлось восемь раз идти в штыковые атаки, а это, прямо скажу, дело страшное…»
Восемь атак! Всего-то! Раньше это был один из основных приёмов боя. «Пуля — дура, штык — молодец!» Солдаты постоянно ходили «чужие изорвать мундиры о русские штыки».
Но для Г.В. Сорокина, словно побывавшего в прошлом, эти восемь атак затмили все ужасы Великой Отечественной.
Страх идущего на смерть человека всегда остаётся страхом. Вид поля боя никогда не вызывал оптимизма.
Как можно сравнивать половинки человеческой головы, срезанные осколком снаряда или срубленные железом алебарды? Глаза, выбитые пулей или арбалетной стрелой? Руки, оторванные взрывом или отсечённые палашом?
Ещё один ветеран, А.М. Кривель, в 1945 году ставший свидетелем последствий такого «устаревшего» способа ведения войны, писал:
«Мы знали, что японские военнослужащие — большие мастера ближнего боя. Особо почиталось у них умение владеть холодным оружием. Но знать вообще — одно, а увидеть результаты такой схватки — другое.
