Часов в девять в его комнату вошла Неля, длинная, тонконогая, с мальчишеской прической. И куртка на ней была ребячья, с карманами на боках, и ботинки мужские, этак тридцать восьмого – тридцать девятого размера. Села верхом на стул, спросила:

– Бока не болят?

– Приветствую тебя, небесное созданье. Здороваться, конечно, ты еще не научилась?

– А ты не научился вставать вовремя?

– Я лентяй, – сказал Игорь. – Принципиальный и неисправимый. По моему мнению, горизонтальное положение является для человека наиболее естественным. Вероятно, в далеком прошлом предки мои были ящерами.

– А мои – птицами!

«Страусами», – хотел сказать Игорь, но сдержался, боясь обидеть ее. Он подумывал иногда, что ее мальчишеские манеры – все это напускное. Сознает свою нескладность, некрасивость и бравирует, делает вид, что ей все равно. Может быть, даже бессознательно. И, наверно, со временем это пройдет. Она уже немного похорошела в последнюю весну. Взгляд стал мягче, а глаза – темнее и глубже. Губы вроде бы растянулись вширь и меньше напоминали букву «М». Раньше, была палка-палкой. А теперь пополнела, заметнее проступали груди. Нелька, вероятно, стеснялась этого, сутулилась и выставляла вперед плечи.

– Ты не работаешь нынче? – спросил Игорь.

– Во вторую смену.

– У вас же одна.

– А я теперь на другом месте. На оборонном предприятии, – с гордостью сказала она.

– Что же ты там делаешь? Дырки для пушек?

– Секрет.

– Девчонкам секретов не доверяют.

– Не старайся, не разозлишь, – предупредила Неля. – И вообще береги свой авторитет в моих глазах. Ты теперь наставник и опекун. Отец сказал, что ты теперь вместо него, и велел передать привет.

– Как? Он уже уехал? – Игорь приподнялся.

– В шесть часов. Так что вступай в свои права. Распоряжайся. Только поешь сначала, завтрак готов.

– Не могла разбудить, – проворчал Игорь. – Ну, отвернись, что ли, одеваться буду… Да не уходи, не уходи, вопросы есть. Альфред пишет?

– Вчера получила, – достала она из кармана куртки письмо. – Тебе, конечно, привет.

– Разумеется, старый друг… В армию его еще не взяли?

– Куда ему. Броня. И очкарик к тому же.

– Диссертация как?

– Кто его знает. Вычисляет, одним словом. И чудит, как всегда. Стихи пишет, – осуждающе произнесла Неля.

– Ого! Это интересно! – повеселел Игорь. – Ну-ка, прочти.

– Вот, – пробежала она глазами по строчкам. – Ага, тут. Слушай:

– Гм, крик сердца, – удивился Игорь. – И довольно складно получилось.

– Да ты вникни в смысл! Его, видишь ли, никто не жалел… Как ему только не стыдно! Ну отец еще так-сяк, некогда было. А бабушка с ним до сих пор готова нянчиться, как с младенцем. Это же кумир ее… А он – такие слова. Я и письмо-то бабушке показать боюсь.

– Ничего, это он для рифмы слова подобрал, какие под руку подвернулись, – успокоил Игорь. – Влюбился он, наверно, и без взаимности, —

– Я тоже думаю, что влюбился, – серьезно сказала Неля. – И для него это, должно быть, очень тяжело. Он замкнутый. Для него влюбиться – это просто страшно.

– Всем страшно.

– Для тебя-то не очень, – скептически произнесла она. – А Альфред уже в таком возрасте, когда трудно привычки ломать. Ему стукнуло двадцать пять.

– Жена быстро к рукам приберет, – сказал Игорь. – А про меня ты зря… Тебе все в жизни прямолинейным представляется. А я вот теперь вижу – такие зигзаги порой бывают, что только ахнешь. Человек – он не машина. Ту заправил, она и стучит. А у человека сердце.

– Шальное сердце, – нахмурилась Неля, – Ты не рассуждай, а умывайся быстрей. Скоро Настя придет.

– Коноплева? – вытаращил глаза Игорь. – К тебе?

– Нет, к тебе.

– Это еще почему? Откуда она знает?

– Я ей позвонила, – с вызовом сказала Неля. – Она просила позвонить, если ты приедешь… Вот. Она мне нравится, а ты – нет. Ты сам не знаешь, что делаешь.

– Как это не знаю? – загорячился Игорь, – Как не знаю? Я люблю, у меня ребенок будет.

– Во-первых, не у тебя, а у той… Во-вторых, ребенки у всех бывают, и это еще ничего не значит. А любить ты должен Настю.

– То есть как это – должен?

– Она хорошая.

– Ну и логика.

– А в любви логики не бывает.

– Много ты знаешь, что бывает, а что нет.

– Знаю. Я тоже не маленькая и тоже люблю, вот!

– Кого же?

– Одного человека.

– Подумаешь, поцеловалась небось раза два с пацаном в подворотне…

– Не смей! – крикнула она. – И не с пацаном. И не в подворотне! И не целовалась я с ним. Он большой и военный. И ничего даже не знает!

На глазах у нее навернулись слезы, верхняя губа приподнялась. Игорь испугался: сейчас заплачет. Вот уж не ожидал от нее такого! Но в кого же? Уж не в Порошина ли? Чем черт не шутит! Девчонки – они сумасшедшие. Романтика у них всякая… «Ну и ну», – покачал он головой.

Позвал ласково:

– Нелька!

– Чего тебе?

– Ты это самое… Не расстраивайся. Хорошо, когда любишь. Дышится глубже. Хоть иной раз и больно, будто игла в сердце, а все равно хорошо.

– Может, мне сказать ему? – с надеждой спросила она, не глядя на Игоря.

– Сам понять должен.

– А он на войну уедет. Надолго.

– Ну, ты словами-то не говори. Глазами, улыбкой… А лучше – ничего не надо, это ведь и так всегда видно.

– Тебе видно, а ему нет. Он серьезный.

– А я, значит, так себе! – обиделся Игорь. – Ничего ты не понимаешь! Другой ходит без всяких чувств, а рожа у него от рождения хмурая. Про него говорят: ах, глубокий, ах, переживает! А у меня, может, все нутро изболело, а физиономия вот такая несолидная. Не могу я о подобных вещах вслух рассуждать. Начну говорить – стыдно; в шутку сверну – еще хуже. Ну что сделаешь, раз я такой! И отстань от меня, если я несерьезный.

Хлопнул дверью и ушел в ванну. Умывшись холодной водой, ворчал сердито: «Все хорошие… Один Булгаков никуда не годится. Ну, и беседовала бы со обоими хорошими… А то все ко мне. Несут, как в мусорный ящик. А про себя и сказать некому…»

– Игорь? – прозвучал виноватый голос за дверью.

– Отстань.

– Игорь, ты не сердишься?

Он промолчал. Злость исчезла:

– Игорь, ты извини, ладно?

– Ладно.

В нос ему попала мыльная пена. Он фыркнул.

– Ты что, смеешься? – насторожилась Неля.

– Отвяжись от меня, наконец!

Девушка громко вздохнула и умолкла.

Трудно было понять, к кому пришла Настя. Она сухо поздоровалась с Игорем, посидела с ним несколько минут, разговаривая о пустяках. Вспомнили Соню Соломонову, которой не удастся, вероятно, и в этом году поступить в институт. Мать не отпустит ее из дому в такое время.

Игоря радовало спокойствие Насти. Кажется, она уже все переболела. Хорошо, если так. И ей самой легче, и ему лучше. Только взгляд Настиных черных глаз немного смущал Игоря. Девушка смотрела на него пристально, изучающе, будто запоминая. Он даже спросил грубовато:

– Чего глядишь? Изменился, что ли?

– Я же тебя не видела в форме, – улыбнулась она.

Настя предложила съездить в Измайлово, погулять. Но Игорь отказался. Времени у него немного, а пока поедешь туда и обратно – пролетит незаметно.

– Тогда пойдем в Елоховский сквер, душно ведь в комнате.

– Это можно.

Отправились втроем. В сквере, возле памятника Бауману, были вырыты глубокие узкие щели, чтобы прятаться во время воздушных налетов. Над щелями, поверх бревен и земляной насыпи, уложены куски дерна с порыжевшей, зачахшей травой.

– Ну, наделали овощехранилищ, весь вид испортили, – недовольно произнес Булгаков.

– Тут тебе Москва, а не лес, – съязвила Неля. – Тут бомбить могут.

Игорь не ответил ей. Лень было связываться.