– Эх, эх, эх, эх! – неслось с круга, и трудно было понять, чей это голос.

Гармонист сбавил темп, все оглянулись: почему? В круг, чуть подобрав длинную юбку, плечом вперед входила Василиса. Ступала мелкими, неприметными шажками – казалось, плывет под музыку, откинув назад голову на тонкой шее.

Сашка остановился, отошел, пошатываясь, к ребятам. Карасев продолжал плясать, потряхивая чубом, оскалив в усмешке зубы. Пятился, отступая перед Василисой. А та плыла, будто не замечая его. Пушистые концы кос, как живые, трепыхались за спиной. Сдернула с головы платок, махнула перед собой.

Голос у нее высокий, звенящий, но приятный для олуха. Пела, неотрывно глядя на Виктора.

Дьяконский стиснул руку Игоря. Возле Василисы во всю силу трамбовал ногами землю Лешка, стараясь привлечь внимание девушки. И едва смолк ее голос, крикнул:

– Митя!

Гармонист сменил мелодию, Карасев запел хриплым баском:

Василиса повела плечами, накинула на них платок, держась руками за концы, прошла полкруга, повернулась к Лешке и ему:

На лице Карасева – нагловатая усмешка. Придвинувшись к девушке, почти наступая ей на ноги, пропел вкрадчиво, не в лад музыке:

И громко, почти зло:

– Дурак! – вспыхнула Василиса, толкнув его локтем в грудь.

Повернулась резко и пошла к бревнам. Лешка развел руками, подмигнул парням. Остановился возле Сашки Фомина, щелкнул портсигаром – пусто.

– Дай закурить… Видел кралю? Ломается. Прошлый раз в луг идти не схотела.

У Виктора – злое, перекошенное лицо. Опустив руку на плечо Лешки, рывком повернул к себе. Тот едва удержался на ногах от неожиданности.

– Не балуй!

– За что девушку оскорбил?

Карасев пожевал неприкуренную папиросу, перебросил ее из угла в угол рта.

– Это по-вашему, по-городскому, – оскорбил… А у нас сколько хочешь… Ну, пусти.

Дернулся, стараясь освободить плечо, но Виктор держал крепко, не мигая глядел в нагловатые глаза Карасева.

– Девушку обидел, герой юбочный… Меня обидь…

– Испугал!

– Такого-то смелого?!

Их окружили ребята. Игорь на всякий случай подвинулся ближе, кивнул Фокину.

Музыка смолкла. Слышалось тяжелое дыхание сгрудившихся парней.

– Гля, ребята, чего он прилип! – крикнул Лешка.

Ему не ответили. Стояловские смотрели на него недружелюбно, у многих, знать, были свои счеты с ним.

– Ну, герой, – усмехнулся Дьяконский. – Отойдем в сторонку, поговорим.

– Мне и тут неплохо.

Из толпы ребят кто-то сказал зло:

– Трусит… Небось не трусил, когда двое на одного…

– Не бреши там, – рванулся Лешка, но Виктор нажал на его плечо так, что он перегнулся.

– Собака брешет, да ты с ней, – ответил тот же голос.

– Я вот приду с нашими.

– А ты сейчас! Слабо?

Дьяковский отпустил наконец Лешку.

– Хватит болтать. И заруби на носу: будешь похабничать – выставлю с треском. Понял?

– А ты чего взъелся? Тоже мне, милиционер выискался, – хорохорился Карасев.

Фокин обнял тракториста за талию, сказал весело:

– Пляшешь ты лихо, а котелок твой рыжий – пустой. Культуры тебе, друг, не хватает.

– На что она мне?

– Девчата любить будут.

– И так любят, – махнул рукой Лешка.

Не глядя на Виктора, предложил:

– Замнем это дело, что ли? Перекурим – и баста.

– Пошел к черту.

Виктора окружили стояловские ребята. С ними он и закурил, сев на бревно.

– Ты правильно его срезал, – чуть заикаясь, говорил паренек в тапочках и а босу ногу. – Они тут прошлый раз наших двоих прогнали. А в Дубки хоть не показывайся.

– Хватит об этом. Что-то гармошки не слышно?

– Домой дубковские подались.

– Ну, и скатертью дорога.

Лешка Карасев, накинув пиджак, шел к лесу. За ним с явной неохотой семенил гармонист.

– Эй ты, папашин сынок! – донесся голос Карасева. – Погоди, еще встретимся на узкой дорожке! Отца шлепнули, а тебе морду свернем.

Виктор бросился на голос, но из темноты послышался быстрый топот ног – дубковские убегали.

– Не догнать, – остановил Игорь.

Дьяконский сразу как-то обмяк, у него подрагивали уголки губ.

– Ну, не порть себе настроение. Плюнь на него. Негодяй ведь – лежачего бьет.

– Я – лежачий?

– Поговорка такая, – смешался Игорь. – Издалека он. Как камнем в спину.

– Не выкручивайся, правильно сказал.

– Да брось ты все это. Петь пойдем.

Дьяконский вздохнул, потер подбородок и сказал тихо:

– Ладно, пойдем петь, ничего не поделаешь.

Первым незаметно исчез с вечерки Саша Фокин. Исчез не один – вместе с приглянувшейся ему толстушкой. Игорь отправился провожать чернявую девчонку, смешливую и подвижную. Пока шел по огородам за избами, она, будто ненароком, задевала его плечом, говорила и говорила без умолку. А когда он начал прощаться, почему-то обиделась и убежала, даже не сказав «до свидания».

Дольше всех сидели на бревнах Виктор и Василиса. На другом конце деревни девушки пели песни, но звучали они все тише, все слабее. Расходились по домам намаявшиеся за день певуньи.

– Пора по домам, – предложила Василиса.

Изба ее была близко. Остановились возле плетня. Виктору не хотелось уходить, переминался, думая, как оттянуть расставание.

– Ты спешишь?

– Не очень, – настороженно ответила она.

– Может, пройдемся еще?

– Лучше во дворе посидим.

Она открыла калитку, вошла первой. Во дворе темнота густая, непроглядная. Над головой шелестит листва.

– Сюда вот. – Девушка взяла его за руку, подвела к скамейке. – Садись.

Виктор не выпустил ее пальцы. Длинные и гибкие, они были грубоваты, шершавы, на них шелушилась кожа. Василиса затихла, сидела осторожно, бочком.

– Ты смелая, – сказал он. – Родители не заругают?

– Некому ругать. На пасеке тятя.

– А мама?

– Умерла.

– Вот что… Ты одна, значит?

– Два братика… Они маленькие. Молока налились и спят.

– Хозяйство на тебе? И не учишься?

– Когда же? – вздохнула девушка. – В техникум я хотела. Похвальная грамота у меня… Да разве отец управится? Ребята, корова, куры, двух поросят держим.

– Не отпускает он?

– Я и не просилась. Вот ужо подрастут малые… «И кофточка велика, и юбка. Мамино носит», – подумал он, грея между ладоней холодную руку Василисы.

Многое хотел бы Виктор доказать ей, первой девушке, которую он провожал ночью, с которой остался наедине. Так случилось не потому, что раньше никто не нравился ему. Были хорошие девушки в школе, в их классе. Но Виктор всегда чувствовал, что на нем лежит клеймо сына Врага народа, он не мог вести себя так же свободно и просто, как другие ребята, боялся нарваться на оскорбление, на неприятность. Какие родители позволят своей дочке дружить с запятнанным человекам, перед которым закрыты дороги в будущее?

Виктор держался замкнуто. Знал, что впереди у него трудная жизнь, в которую надо идти одному или с очень верным другом. И ему казалось теперь, что таким другом может быть только Василиса.