Ни за ЦСКА, ни за «Спартак» он в детстве не переживал.

А когда всерьез заболел, когда сердчишко прихватило, тогда уж и не до спорта нам всем было…

Сестра. Брату врачи предписали строжайший режим. Чтобы шума постороннего не было и чтобы шага лишнего не делал. Ужас… Мы, близкие, ходили вокруг него на цыпочках. Жили в большой коммуналке и потому указать многочисленным соседям на то, чтобы те соблюдали тишину, конечно же не могли. Но люди окружали нас доброжелательные и отзывчивые, они знали про Валеркины болячки и старались по возможности потише себя вести. Благодарны им были несказанно.

Девятилетний Валера гоняет по деревне Щапово на велосипеде для взрослых ребят

Мечта любого мальчишки того времени – прокатиться на мотоцикле! Снимок сделан у барака, где размещался заводской гараж. Там отец держал свой чудо-мотоцикл

В майские и ноябрьские праздники отец будил нас чуть свет, заставлял идти на демонстрацию: «Люди, чтобы знамя нести, кровь в революцию проливали! А вы тут дрыхнете, понимаешь. Давайте скоренько одевайтесь». Народ собирался, естественно, у заводской проходной. Дальше колонной шли к площади Белорусского вокзала, к памятнику Горькому – поблизости, в Электрическом переулке, папин сослуживец жил, там их честная компания «отмечалась». Потом двигались на Маяковку, где тоже «отмечались» как-то. И когда колоннами выдвигались на Красную площадь, мужчины уже были в полном порядке. Ни майское похолодание, ни ноябрьская метель страшны им не были.

Неспешные прогулки в Чапаевском парке – как предписывали доктора

Снимки сделаны на Первомай, легко одеты родители. А мы наверняка где-то рядом. Иногда отца ставили в оцепление. Тогда мы с мамой шли без него. Нам это конечно же меньше нравилось.

В середине комнаты был большой раздвижной обеденный стол. Так мы с Валеркой и уроки делали на нем, и в настольный теннис играли. Ели обычно на кухне, на стол в комнате накрывали только при гостях. Кухня просторная была, всем места хватало. Жили все соседи дружно, никаких склок и свар не припомню. Родители с утра на завод свой уходили и спокойно нас оставляли. Ну, натворить что-нибудь мы, сами понимаете, могли – дети же. Мама когда лично меня начинала ругать – это было зрелище. Надо было видеть и слышать. Я, чуть что, в туалете пряталась, забегу и запрусь там. Слышу, тирада на испанском потише становится, чувствую, она снизила свой накал, и начинаю просить о пощаде: «Мамуль, честно? Только честно – не тронешь?!» А Валерка-то, если под горячую мамину руку попадался, бегал вокруг обеденного стола, как на карусели круги накручивая, – поди поймай его!..

Мама, если что не по ней, тапочку снимала и готова была ей отшлепать. Так в Испании принято: не ремнем, а именно комнатной тапкой. А вот отец никогда, ни разочка, нас не наказывал. Грубого словечка в наш адрес не припомню.

После школы мы, наскоро чего-нибудь перехватив на кухне, бежали во двор, чтобы успеть порезвиться. А родители с завода приходили, и мама звала нас строго: «Домой! Чтоб я не повторяла и не ждала вас».

А если серьезно – хорошими мы были детьми. Только мелкие шалости. Ну как же без них?

Тринадцатилетний Валера Харламов, которому о спорте даже мечтать нельзя…

Первомайская демонстрация была праздником для Валеры и Тани

Среди заводчан. Таня Харламова – крайняя справа, мама – третья справа

В колонне идут супруги Харламовы

По улице Горького стройными колоннами

Шестилетний Валера с мамой на Соломенной сторожке

Мама за что могла осерчать на меня: только-только пальто мне новое купили, а я к забору прислонилась, и оно все в полосочку стало. Или в новехонькой юбке повисла на заборе и порвала ее. Я озорной была. Но Валерка фору мне мог дать. Живой, шебутной был. Ни секунды на месте не сидел. Мой главный заступник. Никто меня не трогал и не обижал, пальцем боялись дотронуться – все вокруг знали, что я его сестра.

Отец. Наш дом на Ленинградском проспекте находился напротив инвалидного завода. То есть протезного завода, так правильно называлось. Такая и остановка была троллейбуса и трамвая – посерединке между метро «Сокол» и «Аэропорт», хотя к «Аэропорту» поближе она была конечно же. Дом большущий, восемь, кажись, этажей; стоял углом, и одна сторона выходила в переулочек, а на той стороне – автодорожный институт.

Хоромы эти мы получили не от оборонного завода, где с женой работали, а по линии Красного Креста. Многим испанцам давали жилье, дали и нашей Бегоне. Расселяли общежитие, и нашу семью включили в списки. Было в коммунальной квартире пять комнат на пять семей – двадцать пять человек выходило.

Две семьи испанских и три русских. Жили, доложу я вам, дружно. Очень. Можно даже сказать – как одна большая семья жили.

Сестра. Комната была большая. Пять с половиной метров потолок! Верхний этаж, над нами крыша, потому и высота такая. Крыша, как помню, никогда не протекала. Чтобы лампочку на люстре заменить, ставили на стол табуретку, а на нее еще скамеечку. А еще был эркер – на МАДИ выходил. Очень красивая комната. Внизу – магазин «Мясо», известный на всю округу, милиция, прачечная. Год это какой? Это мы уже вернулись из Испании. Наверное, пятьдесят девятый год. Ну, может, и шестидесятый. Точнее не скажу. На глазок тут Валере лет одиннадцать – двенадцать.

В гостях у бабушки и дедушки. Слева – тетя Ира

Переброситься в картишки? Почему бы и нет. Семья в полном составе в своих шикарных апартаментах – в коммунальной квартире на Ленинградском проспекте

Мама с детьми в деревне Щапово

Мы с мамой незадолго до отъезда в Испанию. Папин брат снял нас на Соломенной сторожке. Жили там вместе большой семьей.

Бабушка с дедушкой, папины братья, один уже был женатый, папина сестра. Дружно жили. Коммуной.

Отец. Участочек там был. Земельки, ясно, немного – сотки четыре, а то и три.

Но мать с отцом хозяйничали, возились, пропалывали, поливали, все, что надо, делали. И редис был, и огурчики, и помидорки. Свеколка, морковь, картошка опять же – запасались даже на зиму.

Сестра. Сколько же мужества проявил отец, отпустив нас в Испанию! И по сей день я не могу представить себе, что у него на душе творилось… У матери была кличка – Пантера. Потому что горой стояла за детей и мужа. Она жуть какая боевая была. Никого и ничего не боялась.