Ощущение оружия, зажатого в руках, заставило Коффина очнуться первым.

Он отполз на безопасное расстояние, а потом сумел даже встать.

К тому времени Свобода тоже пришел в себя и сел. Лицо его было белое, как мел, по шее струилась стекавшая с волос кровь. Он молча уставился на Коффина и смотрел на него так долго, что последний испугался, не нанес ли он ему какого-нибудь серьезного повреждения.

— С вами все в порядке? — прошептал он.

Его слова должен был унести порыв ветра, но Свобода, видимо, понял, что он хотел спросить, и ответил:

— Да. Мне кажется, что так. А как вы?

— Я даже не ушибся. Ни в малейшей степени, — дула пистолетов опустились.

Свобода хотел было встать, но Коффин тут же направил на него оружие:

— Не двигайтесь!

— Вы что — спятили? — прошипел Свобода.

— Нет. Я вынужден так поступить, хотя и не надеюсь, что вы когда-нибудь сможете простить меня. Когда мы вернемся домой, можете подать на меня официальную жалобу. Я выдам вам любую компенсацию, какая будет в моих силах. Но неужели вы не понимаете: Дэнни нужно найти во что бы то ни стало. А вы хотите прекратить поиски.

Исчерпав все свои силы, Коффин замолчал.

— Да мы так никогда не попадем домой, — сказал Свобода. — Вы сошли с ума. Поймите же это, наконец. Дайте сюда оружие.

— Нет, — Коффин не мог оторвать взгляда от крови на голове Свободы. И от седых прядей. Свобода тоже начал седеть.

«Мы одного рода, вы и я», — хотелось сказать Коффину. — «Мне понятны ваш страх, одиночество и усталость, ваши воспоминания о молодости и удивление от того, что молодость — лишь воспоминание, ваша затухающая надежда на хотя бы еще одну надежду перед моментом неизбежности. Мне тоже все это знакомо. Почему же тогда мы ненавидим друг друга?»

Но он не мог этого сказать.

— Чего вы хотите? — спросил Свобода. — Сколько еще времени мы должны здесь проболтаться, прежде чем вы поверите, что мальчик мертв?

— Еще несколько дней, — умоляюще простонал Коффин. Ему хотелось заплакать, и слезы стояли в его глазах, но он давно забыл, как это делается. — Я не могу сказать точно, сколько именно. Это мы потом решим.

Позже.

Свобода, не двигаясь, продолжал смотреть на него. Летучая тварь с крыльями птеродактиля негодующе заверещала над ними: пора бы, мол, и окочуриться, чего же вы медлите? Наконец, Свобода отцепил от пояса флягу, умылся, а потом долго пил.

— Должен признаться, я сам завтра собирался отобрать у вас оружие, сказал он, и лицо его исказилось гримасой.

— Должен ли я связать вас, прежде чем усну? — вздохнул Коффин.

— Вы способны даже и на это? Ведь я сильнее вас. Попробуйте отложить оружие и связать меня — увидите, что получится.

Коффин снова почувствовал приступ злобы.

— Есть и другой способ. Вы под моим руководством сделаете скользящие узлы, а потом сами в них заберетесь. А теперь вперед!

Свобода пошел на юг. Коффин следовал за ним на безопасном расстоянии.

Поиски в этом направлении имели чуть больше шансов на успех, чем если бы они пошли на север. Дэнни, вероятно, избрал такой путь, при котором ветер дует в спину, если он вообще дошел досюда. И если эта летучая тварь не прилетела сюда прямиком от его растерзанного трупа. Нет! Нельзя было допускать такие мысли.

По краю ущелья идти было легче, чем по лесу, и Скоро Коффин даже выработал определенный ритм шагов. Его сознание не воспринимало больше боль, жажду, голод и издевательство ветра. Ему нужны были только ноги, оружие и глаза: один — чтобы следить за краем пропасти, а другой — за Свободой. Сквозь пелену сознания он отмечал, как часто запинается и как медленно разливаются по небу сумерки, но ни то, ни другое не воспринималось им как нечто реальное. Он сам был чем-то нереальным, он не существовал, ни сейчас, ни прежде; не существовало ничего, кроме поиска.

До тех пор, пока антенна его радиолокатора не замерла, явно повернувшись в каком-то определенном направлении.

К тому времени, когда они прошли по краю каньона около десяти километров и спустились при этом более чем на километр, до высоты уровня моря оставалось не так уж много.

Сознание было настолько затуманено, что боль в теле уже почти не ощущалась. Они шли, то и дело поскальзываясь и спотыкаясь, падали, перекатывались через голову, шатаясь, поднимались вновь и вновь и бестолково смотрели на кровь, выступавшую из ран от порезов о камни.

В один из таких моментов Коффин спросил:

— Интересно, похоже ли это на опьянение?

— Некоторым образом, — ответил Свобода, пытаясь сделать линию горизонта перед своими глазами устойчивой.

Но горизонт все время оказывался над ним, напоминая стену, обнесенную светящимися крепостными валами, нижнюю часть которых начинала затемнять приближающаяся ночь. Какой идиотизм — быть ниже линии горизонта.

— Почему люди пьют? — Коффин схватился за голову руками, словно боялся, что она сейчас улетит.

— Я не пью, — Свобода слышал, как звук его голоса отражается от стен каньона — голос пророка, колокол, огромный как мир. — Не очень часто… только глоток, другой… — он не договорил, поскольку его охватил очередной приступ головокружения.

Он упал на колени, и Коффин, подойдя, поддерживал его, пока его не стошнило.

Наконец, измученные люди вышли к скале, выступавшей из травы и подставлявшей ветру свои бока — примерно тридцать метров серого камня подобно какому-то языческому монолиту. Высоко в небе парил гигантский кондор, и вечерний свет ложился отблесками на его крылья. Миновав скалу, они заметили, что антенна локатора повернулась назад.

Коффин остановился.

— Вы можете рассмотреть шкалу? — спросил он. — У меня перед глазами сплошные круги.

Свобода вплотную приблизил глаза к шкале прибора, но стрелка была видна словно сквозь бегущую воду. Всякий раз, как он пытался разглядеть, куда она показывает, эта воображаемая вода покрывалась рябью. Шкала была близко, дьявольски близко, подобная белой планете, на поверхности которой отражалась Тайна. Потом она удалялась в бесконечные дали. От нее исходило какое-то лихорадочное гудение, заполнявшее вселенную, стены которой рушились, выпуская Галактики в никуда.

Но Свобода не отступал. Он лег и стал ждать, словно кот возле мышиной норы. Наконец, как он и предвидел, рябь на секунду успокоилась. Свобода воспользовался этим мгновением, которого оказалось достаточно, чтобы увидеть, что стрелка указывает прямо вверх. Дэнни был там.

Свобода с криками побежал вокруг скалы. Ее основание имело в окружности около семидесяти метров и было скрыто среди нагромождения камней. Когда он, обогнув скалу, подбежал к Коффину, то оставшихся у него сил хватило лишь на то, чтобы сесть, хватая ртом воздух, и указать на вершину.

— Он там, наверху? — спросил Коффин, и потом еще долгое время сидел и тупо твердил:

— Он там, наверху? Он там, наверху?

Наконец, немного отдышавшись, Свобода достал последние стимулирующие таблетки. Они уже приняли этих таблеток столько, что сердца едва не выскакивали у них из груди, а эта последняя доза чуть не разорвала их на части. Но зато головы хоть немного прояснились, дав людям возможность говорить связно и даже чуть-чуть подумать. Они кричали и стреляли из пистолетов, но им не ответил никто, кроме ветра. В небе над их головами по-прежнему кружил кондор.

Коффин поднес к глазам бинокль и посмотрел вверх. Через минуту, не сказав ни слова, он передал его Свободе. Плечи его поникли. Сильный бинокль, приблизив вершину скалы, одновременно сыграл роль защитных очков в угасающем свете солнца, и Свобода разглядел, что через край скалы свешивается какая-то подстилка из веток, травы и сучьев.

— Гнездо, — сказал Свобода.

Его охватил непреходящий ужас.

— Должно быть, оно принадлежит вон той птице наверху, — слабым голосом сказал Коффин. — Мы, наверно, спугнули ее, когда подошли к скале.

— Значит, — Свобода не смог продолжать и удивился, когда Коффин сам произнес вслух его мысль.