Граммофонная запись пробудила во мне болезненные воспоминания, которые были столь яркими, что я вновь ощутил во рту вкус серы, дыма и крови. На вопрос товарищей о том, как можно защититься от этого оружия, у меня был один короткий ответ. Лицо мое помрачнело, и я стал выглядеть на десять лет старше.

— Вам поможет только глубокий окоп, — сказал я. — Не высовывайтесь из него, сожмите ягодицы и молитесь.

Занятие включало в себя также рассказ о так называемой целеуказательной пуле "В Patrone" (от немецкого слова Beobachtung — наблюдение). Эта разрывно-зажигательная пуля изначально была разработана для пулеметов самолетов-истребителей. При попадании в цель такая пуля взрывалась, что позволяло отследить точность огня и скоординировать его направление. Производство подобных патронов было очень дорогостоящим, и поэтому долгое время они использовались исключительно в авиации. Однако русские, у которых подобные боеприпасы существовали еще до начала войны с немцами, уже начали использовать такие пули против пехоты противника. Вполне понятно, что немецкие стрелки боялись беспощадной эффективности этих пуль, в частности, еще и потому, что их любили использовать русские снайперы.

Я, естественно, уже знал о таких патронах, и мне даже доводилось использовать их, когда они оказывались среди захваченных у русских боеприпасов. И я был убежден в необходимости доступности таких патронов для немецких стрелков. Согласно Женевской конвенции использование разрывных пуль в ручном стрелковом оружии было незаконным. Однако ситуация на Восточном фронте зашла столь далеко, что использование любых средств казалось оправданным. Во время демонстрации стрельбы такой пулей, она без труда срезала молодое деревце, диаметр ствола которого был около пяти сантиметров.

На четвертой неделе курсов подготовка стала еще более соответствующей реальным боевым условиям. Кроме ежедневной базовой стрелковой практики на полигоне, будущие снайперы получали практические уроки, посвященные смене позиций. Эти уроки включали незаметное перемещение между частями, выполнявшими военные упражнения на тренировочном участке, и охоту друг за другом в полевых условиях. В итоге стрелковая практика участников курсов на полигоне была соединена с такими уроками, и нам нужно было не только находить скрытые цели, но и стрелять по ним боевыми патронами. Это включало определение места нахождения чучел и стрельбу по ним в назначенное время. Если нам это не удавалось, мы получали у инструкторов плохие отметки и суровое предупреждение, что, столь плохо выполняя свою работу, мы неминуемо погибнем в реальных фронтовых условиях. При обучении такого рода мои неопытные товарищи лучше осознавали опасность, с которой им предстояло столкнуться на поле боя. С началом этих практических занятий участники курсов "гибли", как мухи. Даже я допускал ошибки, поскольку подготовка опиралась на официальную политику Вермахта, гласившую, что роль снайпера на поле боя должна быть исключительно наступательной, тогда как я действовал во многих ситуациях с крайней осторожностью. Хороший снайпер должен знать, когда ему исчезнуть, но программа снайперских курсов не разрешала самостоятельно принимать стрелкам такие решения.

Наконец, курсы были пройдены. Их окончание было отпраздновано в последний субботний вечер. Сержанту удалось раздобыть бочонок пива, несколько бутылок спиртного покрепче и несколько больших кусков свинины. Воспользовавшись наступлением долгожданной летней погоды, мы организовали нечто вроде барбекю. Столы и стулья принесли из своих казарм, а решетку для жарки мяса соорудили из начисто отмытой калитки, сваренной из стальных прутьев, которую закрепили проволокой на подставку, сколоченную из нескольких срубленных деревьев. Разгоравшийся огонь наполнял воздух приятным ароматом. Но перед тем как мы смогли усесться и наслаждаться вечером, сержант приказал нам построиться.

На столе перед нами лежало пятьдесят шесть снайперских винтовок и стопка служебных книжек. Участники курсов вызывались по одному. Первыми были вызваны четверо солдат, не прошедших курса: им предстояло вернуться в свои части рядовыми солдатами. Затем стали в обратном порядке вызывать выпустившихся снайперов, начиная с тех, кто имел низшие оценки. Пожимая руку каждого из них, сержант возвращал ему винтовку, которой он пользовался на курсах, служебную книжку и приятного вида бумагу из канцелярии с десятью заповедями снайпера.

Как все и ожидали, я оказался в тройке лучших учеников, которых сержант вызвал последними. Горячие поздравления сержанта мало тронули меня, а доставшийся мне в награду ящик из-под патронов, наполненный продуктами, вызвал у меня восторг. Ведь это означало, что мне не придется ехать домой с пустыми руками.

Стоящие с винтовками участники курсов были официально признаны снайперами. Но в то время как более неопытные солдаты были счастливы оттого, что обрели новый статус элитных бойцов, подобные мне бывалые солдаты, много повидавшие на передовой, смотрели в будущее с тревогой и дурными предчувствиями. Впрочем, они недолго пребывали в тяжелом состоянии духа. Жизнь снайпера подчинена моменту, а прямо перед нами была превосходная еда и пиво, а что еще нужно, чтобы наслаждаться жизнью? Я полностью отдался празднику и взял от него все, что мог, поскольку знал, что каждый день может стать для меня последним.

Большинство новоиспеченных снайперов на следующий день уже сидели в поездах, следовавших на восток. А меня в это воскресенье во второй половине дня на грузовике подбросили до Миттенвальда, и оттуда я зашагал в родную деревню. Я заранее известил в письме семью о своем приезде. Родители и сестры дожидались меня, когда я постучал в дверь. И не нужны были слова. Родители взволнованно обнимали меня, а сестры в нерешительности стояли рядом. Я повернулся к ним, улыбнувшись:

— Девочки, смотрите, что у меня для вас есть!

Я снял свою винтовку с плеча и прислонил к стене, снял рюкзак и, развязав его, достал несколько плиток шоколада в красной фольге, которые были частью завоеванного мною приза.

Как только семья услышала от меня, что события последних месяцев моей жизни представляли собой нечто вроде увлекательного приключения, все заверения вездесущей пропагандистской машины тут же были приняты ими на веру.

— Скажи нам, как идет война? — спрашивали они.

— Мальчик, ты плохо выглядишь! — сокрушалась мать. — Неужели они в армии не дают вам достаточно еды?

— Дайте ему хоть присесть! — не выдержал отец и усадил меня на скамейку за кухонный стол. — Сначала выпей, а потом мы тебе сообразим что-нибудь перекусить.

Моя семья явно не страдала от голода. Она была хорошо обеспечена продуктами, которые отец получал у местных фермеров за свои плотничные работы. Вся неловкость, которую каждый ощущал в первые минуты воссоединения семьи, вскоре прошла, но я по-прежнему замечал пытливые взгляды родителей. Однако что я мог им рассказать? У меня просто не было слов, чтобы описать то, что я перенес. Живя здесь, они бы попросту не поняли, каково мне там. К тому же у меня совершенно не было желания приносить ужас войны в этот спокойный, наивный мирок.

Начав рассказывать несколько анекдотов о каждодневной рутине солдатской жизни, я по едва заметному кивку головы отца понял, что могу продолжать. Охваченные восторгом, мать и сестры жадно слушали, как я описывал войну, подобной приключению, захватывающему, суровому и немного опасному — как раз такому, о каком мечтают молодые женщины.

Позднее, когда впервые за долгое время я снова оказался в своей удобной кровати, противоречия между вымыслом и правдой, миром и войной, начали терзать меня. Неуверенность в будущем давила на нервы. Так продолжалось несколько часов, пока я, наконец, не погрузился в беспокойный и слишком короткий сон. На следующее утро я встал разбитый, с головой, полной спутанных мыслей. Чтобы хоть как-то отвлечься, я стал помогать отцу в мастерской, и в итоге нашел умиротворение, сконцентрировавшись на семейном деле.