Король умер. Готарк Насу-Эльгад, бывший с ним до последнего, мало что понял из сумбурной, прерывистой речи больного. Что-то о судьбе и проклятии, о каком-то завещании и глазе, который «смотрит, смотрит, СМОТРИТ!..» Готарку Насу-Эльгаду было страшно. Он твердо решил, что Король каким-то образом подпал под власть могучих сил зла.

Священник, отпускавший грехи, вышел от правителя побелевшим, как первый снег. Он сунул молитвенник в руки служки и ушел к высоким господам — напиваться.

Глава матери Очистительницы возблагодарил Распятого Господа нашего, что не стал отпускать грехи лично. Ему вполне хватило туманных полубредовых речей Короля… Потом правитель скривился, усмехаясь одним только уголком рта, просипел: «Кончено!» — и замолчал навсегда. Готарк Насу-Эльгад с содроганием опустил покойнику веки — с первого раза не получилось, пальцы вспотели и соскальзывали, он раздраженно нажал посильнее и буквально стянул остывающую кожу вниз, соединяя ресницы. Вышел в коридор, пытаясь унять дрожь, прошелся туда-сюда, потом вроде бы почувствовал себя лучше, позвал прислугу и всех, кого следовало.

Принц не выглядел сильно удрученным. Скорее излишне собранным, серьезным. Он отдавал правильные приказы и вел себя, как подобает, но настоящей скорби не испытывал. Впрочем, ее не испытывал никто — за последние несколько лет Король изменился отнюдь не в лучшую сторону.

Наступившие дни растаяли в суматохе дел, сопутствующих похоронам и коронации. Сначала одно, потом — с двухсуточным перерывом — другое. Фактически же Эллильсар уже правил страной и, к удивлению и облегчению многих, правил мудро. Ему удалось кое-как разобраться с нахлынувшими делами, он даже нашел свободное время, чтобы поговорить с Моррелом.

Прежде чем войти, немой учитель постучался. Принц самолично открыл дверь и впустил в кабинет этого высокого поседевшего человека, который, казалось, совсем не изменился с тех пор, как впервые появился в жизни страны.

— Кем бы ты хотел видеть себя в будущем? — спросил Эллильсар, присаживаясь за стол, покрытый толстым слоем бумаг. — Говори, для тебя нет ничего невозможного. Я обязан тебе многим.

«Все, что я пожелаю?» — уточнил Моррел.

— Да, — спокойно подтвердил Эллильсар. — Все, что ты пожелаешь.

«Я должен принять решение».

— Хорошо, — сказал принц. — Но…

«Что-то не так?»

— Просто я хотел спросить, — Эллильсар помолчал. — Нет, ничего. Когда ты решишь?

«После коронации».

Принц рассеянно кивнул, и Моррел вышел, тихонько притворив за собой дверь. Он начал бояться, что и в этот раз ничего не получится. Как всегда.

Коронация проходила в старой церкви, все было торжественно и строго, народ ликовал, насколько он был в состоянии ликовать в такие нелегкие времена, высокие господа держались настороженно, но благосклонно. Готарк Насу-Эльгад смотрел на окружающее задумчиво и отстраненно, его разум был занят совсем другими делами, далекими от происходящего.

Когда все закончилось, процессия отправилась в замок.

Моррела не был в церкви, он ждал у ворот, одетый по-дорожному. Таллиб держал в поводу коня, на сей раз — одного.

Глава матери Очистительницы удивленно вздрогнул, когда на его плечо легла чья-то рука. Он посмотрел туда и снова вздрогнул, узнавая перстень на безымянном пальце. С почти суеверным страхом он поднял взгляд наверх, к лицу подошедшего. Нет, это был не воскресший Король, — всего лишь немой учитель.

Моррел протянул ему пергамент.

«Где Эллильсар?»

— Да, странно как-то все получилось, — растерянно произнес Готарк Насу-Эльгад. — Мальчик сказал, что у него дела в Зенхарде, мол, нужно подумать, отсалютовал нам мечом — тем, что вы ему подарили на совершеннолетие, — и умчался, взяв с собой только двух солдат. А меня оставил наместником. Безумие, сплошное безумие, и я, кажется, тоже схожу с ума. Откуда у вас этот перстень? Что вообще происходит?

Но Моррел уже был в седле, он дал коню шпор и вылетел раненой птицей в проем закрывающихся ворот. Копыта прогремели по подъемному мосту и крупной галькой рассыпали удаляющийся звук.

Готарк Насу-Эльгад посмотрел на сомкнувшиеся створки, на то место, где только что стоял Таллиб; сокрушенно покачал головой.

Смуглокожий тем временем, не торопясь, сходил к конюшням и вывел еще одного коня. Направился к воротам и, сквозь открытую специально по его просьбе, гонцовую калитку, уехал прочь, в наползающий сумрак вялой осенней ночи.

«Старею», — отстраненно подумал Готарк Насу-Эльгад. «А такому старому человеку, как я, слишком поздно менять взгляды на мироустройство. Слишком поздно…»

Он поднял голову, встретился взглядом с высокой госпожой Кэ-Фниру и медленно побрел к лестнице, что вела наверх, в его комнаты.

Близилась ночь. Многоглазый Тха-Гаят не решался раскрыть свои глаза, — ему, наверное, тоже было страшно. Или грустно.

На самой верхушке башни Зенхарда дул сварливый осенний ветер, сбивая в клочья длинные рыжые волосы человека, застывшего здесь, у парапета, с древним мечом в руках.

Светало. Опаленное солнце выбиралось из-за горизонта, ненавидяще обжигая землю смертоносными лучами. Тха-Гаят закрыл свои глаза, чтобы не видеть неотвратимого. Человек у парапета этого сделать не мог.

Поэтому, когда позади раздались шаги, он не стал медлить, не стал оборачиваться, просто произнес:

— Так что же было дальше в том апокрифе, учитель?

За его спиной зашелестел разворачиваемый листок пергамента, но пришедший не стал ничего писать. Все было уже написано, оставалось прочесть, и Эллильсар стал читать.

«Змий согласился с предложением Бога, но не смирился со своей участью. Когда оказалось, что его язык лжив, он приказал себе замолчать навеки, но это было больно — не общаться с другими. Тогда Змий придумал письменность и язык жестов, которым теперь пользуются увечные люди.

Раз в сто лет он пытался умереть, но неизменно терпел поражение, ибо убийца его должен был встретить не покорную жертву, но мастера боевого искусства, а более великого, чем Дьявол, во владении оружием не было на всей земле. И тогда он решил найти и вырастить ученика, который превзойдет его в этом. Мешало одно — предмет, в котором сосредоточено мировое зло, предмет, от которого невозможно избавиться. Но оказалось возможным на время передать предмет другому — и Дьявол сделал это. У него было мало времени — предмет рано или поздно сводит с ума обладателя, если этот обладатель обыкновенный человек; только Змий способен долгое время выдерживать соседство с оной вещью. Он торопился…»

Фраза была оборвана, и Эллильсар понял — один из них допишет сегодня эту рукопись до конца. Те несколько дней, в течение которых он добирался до Зенхарда, принц — теперь уже Король — много думал о всем происходящем. О том, например, что если из мира вдруг исчезнет Дьявол, как олицетворение Зла, то, не исключено, не станет и Бога, который по своей воле стал олицетворением Добра — ведь белое становится белым только тогда, когда существует черное. В противном случае пропадает само понятие белого… И еще думал о Таллибе — странном спутнике своего немого учителя, существе, которое так и останется непонятым. Человек ли он? Демон? Или земное олицетворение Тха-Гаята, младшего брата Змия, о котором так мало сказано в Священной Книге Распятого? И что же написано на клинке, который подарил ему учитель в день совершеннолетия?

Видимо, последнюю фразу Эллильсар сказал вслух. Высокий человек с проседью в черных волосах, протянул ему еще один лист.

«Тот, кто освободит».

Принц откинул со лба слипшуюся прядь и повернулся наконец лицом к тому, кого сейчас должен был убить. Надел шлем.

Два клинка рассекли холодный сонный воздух и столкнулись, звеня.

Где-то в серой вышине рассветного неба появилась черная точка и стала кружить над ними, ожидая исхода. Ворон в любом случае останется в выигрыше.