Ветер, налетевший с льдистого моря, свирепо кусает спину, и я недовольно ворчу, оглядываясь. Ветру мое ворчание мало интересно, напоследок пройдясь ледяными лапами по затылку, он улетает. На пути воздушного хулигана вихрится поземка. Снега вокруг много, до самого горизонта тянутся покрытые сугробами горы – огромные, равнодушные. Чахлые деревца, засыпанные белым крошевом, не оживляют пейзаж. Снег, стылый ветер и мрак – вот мои спутники уже много лет и навсегда, до самой смерти. Среди них моя жизнь не стоит ничего. Только ненависть клокочет в животе обжигающим варевом, словно задавленная песня, возвращая мне ощущение жизни. Дыхание изо рта рвется горячее, а глаза мои, я знаю это, начинают светиться багровым пламенем. Но вокруг пусто и тихо, лишь откуда-то с заката доносится унылый волчий вой, и пламя ненависти угасает, покрывается пеплом равнодушия. Но угли под этим пеплом не погаснут никогда. Я иду дальше, и снег ехидно хрустит под ногами. Звуки зимы – единственное, что не изменилось с тех времен, когда я родился…
Я родился давно, очень давно, в те времена, когда лик земли еще не оскверняли нынешние ее владыки, грязные порождения неизвестно какого ада. Как дивно тогда было жить. Горы с тех пор состарились, согнулись под тяжестью прошедших веков. А тогда они были молоды и высоки. Мир был прекрасен, воздух – чист и прозрачен, вода рек и озер – благоуханна и нежна. Дождей всегда выпадало столько, сколько надо, солнце не жгло летом, а зимой не бывало свирепых морозов. Так было. Мир царил на земле, мы жили, не зная бед, весело и свободно. По бескрайним лесам возвышались прекрасные жилища эльфов, выращенные, словно деревья. Опушки заселяли добродушные невысоклики, обитатели нор, в привольных степях южнее обитали орки. Предгорья принадлежали гномам. Мое племя, немногочисленное, но гордое, бродило там, где лес переходит в тундру…
Ядовитый воздух ворвался в легкие, впился в них сотней ядовитых шипов. Кашель рвет грудь. Прокашлявшись, останавливаюсь, принюхиваюсь. Так и есть, ветер с заката, ветер, отравленный теми, кто называет себя «люди». Там на западе, в некогда благословенных землях, где мы ранее жили, теперь невозможно дышать, невозможно жить. Даже воздух, даже воду ухитрились загадить они за те века, что правят миром. И мир под их властью из гостеприимного жилища стал грязной свалкой…
Когда-то людей не было совсем. Не было тогда и ненависти в наших сердцах, ибо мы не знали, что это такое – ненависть. Знали многое, что сейчас забыто, но ненависти – не знали. Год за годом проходили мимо, одинаковые, как листья на дереве: теплое лето в солнечных лучах сменялось золотым листопадом осени. За осенью приходила мягкая зима с пушистыми снегами. И весна завершала круг звонкой капелью вперемешку с птичьими трелями. Мы жили, и мы не менялись, и мы не заметили, как пришли они, люди. Они пришли откуда-то с юга, уродливые, волосатые, дурно пахнущие. Поначалу их было немного, и они нас боялись, шарахались и от эльфов, и от гномов. Заметив пришельцев, мы посчитали их не более, чем животными. Как же мы ошиблись! И ошибку мы поняли тогда, когда люди начали вырубать леса, чтобы строить…
Ветер меняется на южный. Облака расходятся, и становится видна луна, голая и мертвая, словно череп, рукой неведомого исполина заброшенный в небеса, череп человека. Да, у людей мы кое-чему научились, надо отдать им должное. Правда, научились мы тому, чего лучше не знать – ненависти. Разбереженная воспоминаниями, лава ненависти беспокойно ворочается внутри, принося боль, но и согревая, не давая просто лечь на снег и умереть, поддавшись холоду и тоске. С полудня до меня доходит запах дыма. Откуда здесь, в диких местах дым? Ответ один – его принесли люди. И вулкан, имя которому – моя душа, при этом, столь знакомом, запахе, начинает извергаться. Обдирающая внутренности лава ползет вверх, обжигает гортань. Я хрипло рычу, стискивая зубы. И сюда, в северную пустыню, забрались они, мерзкие твари, нигде от них не укрыться. Ненависть толкает на юг, туда, откуда тянет дымом. Шаги мои тихи, их не уловит даже чуткий зверь. Запах дыма потихоньку усиливается, и я вспоминаю те времена, когда услышал его впервые…
Первыми люди уничтожили эльфов. Почему? Просто потому, что те больше всего на них походили. И люди позавидовали: как это, они так похожи на нас, и почему они столь красивы, мудры, не подвержены болезням и горестям? Несправедливо! Такого эти выползки болотной жижи вынести не смогли. Конечно, оружие эльфов, их сила и ловкость, магия, превосходили людские во много раз, но люди побеждали массой. Собравшись толпой, они уничтожали одно поселение за другим, корчились в пламени живые дома эльфов, и потек по лесу едкий дым от горящей плоти. Этот запах принес с собой конец старого мира, и он же преследует меня долгие столетия. Ведь люди не могут жить без того, чтобы убивать, и без вони жить тоже не могут…
Ложбина пересекает путь. Обхожу ее стороной, пробираясь сквозь густой кустарник. Ветви пытаются ухватить меня корявыми тонкими руками, но не им удержать меня. Мы, жители старого мира, наделены властью над природой в гораздо большей степени, чем плоды ошибки Творца, выкидыши, увы, щедрой утробы матери-Земли, которые сейчас владеют мирозданием. Кустарник остается за спиной, жалобно шелестя, из-за холма огненным оком выныривает костер. При виде пламени ненависть взрывается внутри слепящей молнией, и некоторое время я не вижу ничего, кроме огня, и склоненных к нему силуэтов…
После эльфов пришла очередь невысокликов. Но те оказались умнее горделивых владык леса. Они бежали, не стали ввязываться в кровавую и бесполезную войну. Куда скрылись они, не знает никто. Может, до сих пор живут они где-либо в потаенных лесах, под землей. Кто знает, может оно и так, но уже несколько тысяч лет я не видел ни одного невысоклика. А люди? Люди осквернили жилища малорослого народа. Да, осквернять они умеют очень хорошо…
Медленно, пригнувшись, приближаюсь к костру. Пламенный цветок, словно чувствуя мое приближение, шипит и плюется искрами. Растут темные фигуры около огня, а вместе с ними увеличивается и ненависть. Тяжелым комом давит на грудь, от дыхания моего сейчас, кажется, сейчас начнет таять снег. Приходится сдерживать рвотный рефлекс, удерживая раскаленную блевотину ненависти внутри. Сдерживаюсь, и подхожу осторожно. В лунном свете, что обтекает меня, боясь осветить, хорошо видно людское становище. Два жилища из плотной ткани, четверо людей перед костром. Молодые и сильные. Они смеются, звуки далеко разносятся по сугробам. Да, когда-то и мы много смеялись. Особенно любили повеселиться жители предгорий, гномы…
