В самом деле, посредством страха Киллер управлял неведомой империей, столицей которой был Блекленд; страх служил опорой его власти. Тем не менее самодержец предвидел возможность мятежа белых или черных подданных. Из осторожности он построил дворец таким образом, что тот господствовал над городом и держал под жерлами пушек жилые кварталы, сад, казарму. Всякое возмущение послужило бы сигналом ко всеобщему избиению, и мятежники не могли бы спастись. Пустыня создавала непреодолимый барьер, и читатель скоро увидит, что, раз попав в это логово, нужно было отказаться от всякой надежды выбраться из него.
Вдобавок ко всему, Блекленд содержался в чистоте и располагал всевозможными удобствами. Не было у Веселых ребят или в Гражданском корпусе ни одного жилища без телефона. Не было улицы, дома, даже невольничьей хижины без водопровода и электричества.
В окрестностях города, основанного десять лет назад среди пустыни, превращение было еще чудеснее. Песчаный океан, окружавший его повсюду, начинался теперь лишь за несколько километров от городских стен. В непосредственной близости от городских стен пустыню до самого горизонта сменили поля, возделываемые по наиболее совершенным методам, где с каждым годом все пышнее росли всевозможные растения Африки и Европы.
Таково было творение Гарри Киллера, которое было бы чудесным, если бы не было основано на преступлениях. Но как оно было осуществлено? Как он превратил в плодородные поля бесплодные, пустынные равнины? Чтобы существовали человек и животные, чтобы приносила плоды земля, нужна была вода. Как Гарри Киллер сумел напоить целую область, землю, где раньше за целые годы не выпадало ни капли дождя? Не был ли он наделен магической властью?
Нет, Гарри Киллер не владел никаким сверхъестественным могуществом и своими собственными силами неспособен был бы осуществить такие чудеса. Но Гарри Киллер был не один. Дворец, где он обитал с теми, кого называл советниками, казармы Черной стражи и ангары для планеров занимали лишь меньшую часть последнего сектора Блекленда. Среди обширного свободного пространства там были еще постройки, целый город, заключенный в первом; дома, дворы и внутренние сады его занимали девять гектаров. Против дворца возвышался завод.
Завод был автономным, независимым городом, любимым детищем Господина и в то же время причиной его безотчетного страха.
Он только задумал город, но создан был этот город заводом, именно заводу город был обязан всеми усовершенствованиями и необычными изобретениями, о которых Европа узнала на несколько лет позже Блекленда.
Завод имел душу и тело. Душой завода был его директор. Телом — сотня рабочих разных национальностей, преимущественно французов и англичан, выбранных среди лучших представителей своих профессий и привлеченных сюда могуществом золота. Каждому из них платили жалованье министра, но зато они должны были подчиняться непререкаемым законам Блекленда.
Среди рабочих были представители любых профессий, но большинство составляли сборщики машин. Некоторые из них были женаты, и в описываемый период истории Блекленда завод насчитывал двадцать семь женщин и небольшое количество детей.
Эти честные рабочие, представлявшие странный контраст с остальными обитателями города, жили на заводе, выходить откуда им было раз и навсегда строго запрещено. Да если б они и захотели выйти, они не могли бы этого сделать, так как Черная стража и Веселые ребята день и ночь бдительно надзирали за ними. Вдобавок они были предупреждены об этом при найме, и никто не пытался нарушить правило, установленное при поступлении на работу. В обмен на огромную заработную плату рабочие были отрезаны от мира на все время пребывания в Блекленде. Они не только не могли покидать завод, но даже не могли никому писать и получать письма извне. Таковы были условия найма.
Многих такая строгость заставляла отступать. Некоторые же время от времени соблазнялись весьма большим жалованьем. Что, в самом деле, терять, когда ты беден и бьешься из-за куска хлеба? Возможность разбогатеть стоила того, чтобы броситься в неизвестность. «В конце концов, — говорили они себе, — в этом приключении, мы рискуем только жизнью».
Как только договор был заключен, он немедленно вступал в силу. На указанном ему судне завербованный приезжал на один из островов Бисагушского архипелага, расположенного близ берега Португальской Гвинеи. Там ему завязывали глаза, и один из планеров, спрятанных в пустынном уголке архипелага, менее чем в шесть часов доставлял его в Блекленд, расположенный в двух тысячах километров по прямой. Планер спускался на эспланаду[66], отделяющую дворец от завода, и рабочий, освобожденный от повязки, входил на завод, чтобы не выходить оттуда до того дня, когда ему было угодно расторгнуть договор и возвратиться на родину.
В этом вопросе контракт, в самом деле, представлял свободу завербованному рабочему; В Блекленде он был пленником, но имел право в заранее обусловленное время покинуть город навсегда. Тогда с той же самой эспланады, где он высадился с планера, другой планер увозил его на Бисагушские острова, где он находил пароход, чтобы вернуться в Европу. Так, по крайней мере, уверяли уезжающих рабочих. Но те, кто оставался на заводе, не знали, что люди, отправляющиеся из Блекленда, никогда не прибывали по назначению, что кости их белели в пустыне и что заработанные деньги, которые они увозили с собой, неизменно возвращались к тому, кто их платил. Так касса Господина не истощалась, сохранялась тайна существования Блекленда, и империя Гарри Киллера оставалась неизвестной.
Впрочем, такие отъезды случались редко. Рабочие не могли узнать и даже заподозрить, какой образ жизни ведут обитатели города, о котором у них не было никаких сведений; они лишь в крайних случаях покидали завод — этот маленький уединенный мир. Они жили там в своем тесном кругу; девять невольников и невольниц, такие же пленники, как и они сами, помогали женщинам в домашних заботах. В конце концов, они были счастливее, чем на родине, настолько увлекаясь работой, что иногда не бросали ее вплоть до самой ночи.
Единственным начальником рабочих был француз Марсель Камаре, и они были недалеки от того, чтобы считать его богом.
Марсель Камаре был единственным обитателем завода, который мог свободно из него выходить и бродить по улицам или в окрестностях Блекленда. Он пользовался свободой и гулял повсюду, однако из этого не следовало, что он лучше подчиненных знал обычаи города, само название которого было ему неизвестно.
Один рабочий спросил его однажды об этом. Камаре добросовестно подумал и, к большому изумлению подчиненного, ответил:
— Честное слово… Я не знаю…
И в самом деле ему и в голову не пришло осведомиться о такой «мелочи». Он об этом и не думал, пока ему не задали вопрос.
Вот каким странным существом был Марсель Камаре.
На вид ему было около сорока лет. Среднего роста, с узкими плечами, плоской грудью, с редкими белокурыми волосами, он имел хрупкую, изящную фигуру. Его жесты были размеренны, спокойствие непоколебимо; он говорил, как робкий ребенок, слабым и нежным голосом, никогда не поднимавшимся до гневного окрика при любых обстоятельствах. Его слишком тяжелая голова постоянно склонялась на левое плечо, и на бледно-матовом болезненном лице были прекрасны лишь удивительно голубые мечтательные глаза.
Внимательный наблюдатель нашел бы, что в этих чудесных глазах иногда появлялся смутный, тревожный блеск, что выражение их на мгновение становилось отрешенным. Удивленный этим блеском, он поспешил бы заключить, что Марсель Камаре немного не в себе, и, быть может, это суждение было бы не слишком далеко от истины. Ведь гениальность где-то граничит с безумием.
Несмотря на физическую слабость и нежность характера, Марсель Камаре был наделен безграничной энергией. Он не обращал внимания на опасности, не замечал никаких лишений и препятствий. Дело в том, что он о них просто не подозревал. Эти ясные голубые глаза смотрели только внутрь и не видели реальных предметов. Он жил вне времени, в волшебном мире, населенном химерами. Он думал. Он думал непрерывно, думал всегда и везде. Марсель Камаре был просто мыслительной машиной, машиной удивительной, беззащитной и ужасной.
