— Я к нему днем заходил.

— А-а, ясно. Ну как он там?

— Его завтра опять в хирургию переводят. Многое станет ясно после этого.

— Я так переживаю за Джимми. Хороший парень.

— Спасибо за сочувствие, Клит.

— Извини за беспорядок. Эти журналы прямо на пол сбрось. Садись. Хочешь кока-колу, или кофе, или еще что-нибудь?

— Нет, спасибо.

Три года назад он собственными руками выстроил веранду. Она напоминала коробку от печенья, приколоченную к задней стене дома. На окнах висели горшки с коричневым папоротником, который давно не поливали, и с увядшими ползучими растениями, а брошенные на пол коврики, прикрывавшие цементный пол, были похожи на старые разноцветные полотенца. В центре стоял карточный столик, на котором он разложил зажим для связки мух, катушки с нитками, разномастные птичьи перья и кучку маленьких спутанных крючков. Еще не приконченная муха с оторванными крыльями шевелилась в зажиме.

Он сел на брезентовый стул и взял из кулера со льдом еще банку пива.

— Собираюсь взять отпуск на две недели, и отправимся в Колорадо, — сказал он. — Лоис хочет повидаться со своим буддийским монахом, может, выбросит наконец его из головы, а потом сделаем стоянку у речки Гуннисон, будем рыбачить, ходить с рюкзаками за спиной, жить в палатке, в общем, здоровый образ жизни вести. Я смогу бросить курить, похудеть немного, может, от выпивки отказаться. Это шанс для нас обоих начать новую жизнь. Я действительно уже жду не дождусь этого.

— У меня твой девятимиллиметровый.

— Что?

— Я ехал за тобой до той автостанции.

Он попытался улыбнуться, но губы не слушались.

— О чем речь? — спросил он.

— Я следил за тобой сегодня утром и после обеда. Потом я попросил Бобо Гетса открыть твой шкафчик. Ты должен его помнить. Он раньше скупал ключи от номеров у проституток в «Рамаде».

Его лицо окаменело. Он опустил глаза и стал вынимать из пачки сигарету и засовывать обратно.

— Чего ты от меня добиваешься, Дейв? — проговорил он.

— Никто с тобой еще ничего не сделал. Ты сам прыгнул в свиной загон.

— Мне стыдно, что я оставил свой пистолет в автобусном шкафчике. Но ведь это же не дом. Это психушка какая-то. Кто, черт побери, сделал тебя моим судьей?

— Разыгрывай эту комедию перед кем-нибудь другим. Со мной не прокатит. Баллистика определит соответствие оружия с пулей, выпущенной в Бобби Джо Старкуэзера. Тебе бы следовало его как-нибудь потерять.

— Да? А может, я не ожидал от своего напарника, что он будет поднимать шум. — Он вытащил сигарету из пачки, прикурил от зажигалки, с громким стуком швырнул ее на стол и выпустил дым, потирая лицо рукой. — Что, собираешься меня в отжим пустить?

— Зачем ты это сделал?

— Десять тысяч баксов.

Я ничего не ответил. Смотрел на его большие руки, на сигарету, которая казалась такой маленькой в них, на его красное, в шрамах лицо, удивляясь, что же произошло с тем добродушным, интеллигентным человеком, с которым я работал.

— Да ладно, он гадом был, ты же знаешь, — сказал он. — Союз кредиторов не дал бы мне такой залог. Я до сих пор алименты первой жене плачу, задолжал финансовой компании и пятьдесят долларов в неделю отдаю. Я мог бы столковаться с ними, но возникли проблемы с этой бабой. Она сказала, что уже месяц беременна, и выжала из меня штуку баксов, чтобы я откупился от нее. Тогда бы она исчезла, не сказав ни слова Лоис. Из-за всего этого она бы точно в больницу загремела.

— Кто тебе заплатил, Клит?

— Мерфи.

— А почему он хотел его убить? Почему хотел, чтобы это сделал полицейский?

— Какая разница?

— Когда-нибудь тебе все равно придется это объяснять.

— Он сказал, что парень — полное дерьмо, вышел из-под контроля и все такое.

— Мерфи не нужно было платить полицейским, чтобы кого-то убрать.

Он вздернул бровь. Вытер табачную крошку с угла рта.

— Ты сказал «не нужно было».

— Он больше не в игре.

Через секунду по его глазам стало видно, что до него дошло.

— Старик, это же не ты сделал, правда? — сказал он.

— Да ладно, Клит, почему бы не копу это сделать?

Он помедлил немного, и я заметил, что им опять овладело раздражение.

— Он сказал, что работает на одного человека, думаю, на того генерала, как там его звать, короче, на того, в чей дом ты вломился без спросу. Еще сказал, что этот человек не доверяет выполнение заданий собственным людям. Вот в этом, может, вся беда. Все они, так или иначе, слизняки.

— Так ты знал Мерфи раньше?

— Нет. Он знал меня. По крайней мере, он знал, что у меня затруднения...

Он отпил пива из банки, затянулся, посмотрел на свои руки и поднял глаза.

— Куда нам отсюда идти, партнер? — спросил он.

— Не знаю.

— Что, этот кусок дерьма Старкуэзер так важен?

— Ты не просто убил человека за деньги, ты мог бы предъявить ему и Мерфи обвинение. Мог бы снять меня с крючка.

— Я это по-другому воспринимаю. Но сейчас, думаю, это уже неважно. Ты отдашь им мой пистолет?

— А у меня его нет.

— Что?

— Я просто догадался, что ты его клал и забирал из автобусного шкафчика.

Он потряс головой, резко выдохнув, как будто я ударил его ногой в живот.

— Вот дьявол, если ты не врешь, Седой...

Он стал легонько стучать ногтем по мухе в зажиме.

— Что мне, по-твоему, теперь делать?

— Меня не волнует, что тебе делать, — сказал я. — Убирайся из города. Поезжай в Колорадо. Занимайся там дзэн-буддизмом с Лоис. Единственное, что я точно знаю, — больше никогда не называй меня партнером.

На следующий день в восемь утра Джимми перевели в операционную и не вывозили оттуда почти до самого обеда. Врач, в зеленом хирургическом костюме, нашел меня в комнате ожидания и сел рядом со мной на кожаную кушетку. Рано облысевший, он говорил с западно-техасским акцентом. Пальцы он держал так, будто в руках был баскетбольный мяч.

— Я нахожу положение не критическим — повреждение наружное, потребовалась чистка, — сказал он. — Были один-два небольших участка глубже, но большая часть — на поверхности. Мы прекрасным образом все вычистили. Меня все еще беспокоит его глаз, но по крайней мере речь уже не идет о параличе. Надеюсь, для вас это хорошая новость.

— Конечно, доктор.

— А теперь перейдем к другому пункту: как будет идти общее выздоровление, какие будут послеоперационные явления, психологическая травма — насчет этого ничего точно сказать не можем. Мы еще очень многого о мозге не знаем. Мне не раз приходилось оперировать, влезая в мозг чуть ли не с ложечкой для мороженого, и каким-то образом другие участки активизировались, компенсируя отсутствующий, и человек мог жить вполне нормальной жизнью. А потом я наблюдал, как простая трещина в черепе вызывала у человека такие головные боли, что он готов был покончить жизнь самоубийством. Это как чертик из коробочки. Никогда точно не знаешь, что он выкинет. Но у нас работают крупный глазной специалист и прекрасные терапевты, и с каждым днем вашему брату будет становиться вое лучше. Вы меня слушаете? Другими словами, мы его вернули к жизни, и это самое главное.

Мы пожали друг другу руки, а после я задержался внизу лестницы у киоска с подарками и попросил отправить Джимми в комнату свежие цветы. Потом заметил большого пластмассового лангуста и попросил еще привязать его лентой к вазе с цветами.

Я зашел еще раз в архив «Пикаюн». И опять фотографии и заметки возвратили меня, перенеся через море, в то время, которое навсегда останется моим, хочу я этого или ист. Вглядываясь в фигуры добровольцев, тащивших своих раненых в пыли — высокая трава была вся смята вокруг них, — в их покрытые пылью лица с полосками пота, в то, как они оборачиваются на звуки выстрелов позади себя, я чувствовал себя прокаженным, который не может перестать ковыряться в собственных язвах. И как этот прокаженный, я сознавал, что готов расковырять рану до темных глубин горя и боли, которые и со временем не утратят своей чувствительности. Рамки микрофильма легонько стучали по экрану, пока я еще раз просматривал серии фотографий, сделанных во время и после майлайской бойни. Одну из этих картинок я запомнил навсегда — с тех самых пор, как я впервые увидел ее в журнале «Ньюсуик» пятнадцать лет назад.