Но я этого не сделал. Напротив, явился в Версальский дворец с маленькой моделью, не продумав, как буду демонстрировать ее. Не могу найти слов, чтобы выразить, с каким волнением я топтался в приемной, ожидая аудиенции. Я сотни раз повторял про себя все, что собирался сказать королю.

И напрасно. Я пропал, погиб, едва вошел в дверь королевского чертога со своей жалкой моделькой в руках. Короля окружали человек двадцать придворных и фрейлин. Идя по залу, я слышал, как они хихикают и пересмеиваются, отпуская на мой счет самые разные шуточки. — В голосе Мари зазвучала горечь. — Доктор Дарвин, для них я был никакой не изобретатель, радеющий о благе Франции. Для них я был даже не человек. Всего лишь уродец, ходячая шутка, да еще с детской игрушкой в руках.

Запинаясь, теряя слова, я начал что-то объяснять. Король не слушал — его слишком отвлекали шуточки придворных. Какая-то из разряженных дам, даже не заботясь, слышу ли я, спросила: «И как он собирается вращать это колесико? Польет на нее из своего маленького дружочка?»

Я замолчал. Король махнул рукой. Меня вывели. Тем моя долгожданная аудиенция и закончилась.

Дарвин медленно кивнул.

— Мсье Мари, я слишком хорошо понимаю всю глубину вашей трагедии, чтобы предлагать вам сочувствие. Так разрешите вместо этого задать два вопроса. Первый: способен ли ваш «регулятор скорости» точно так же регулировать струю пара?

Карлик нахмурился, озадаченный внезапной сменой темы.

— Не вижу, почему бы и нет. Однако я плохо разбираюсь в силе пара, хотя в Англии только о нем и говорят.

— За ним будущее. И второй вопрос: что вы собираетесь делать теперь?

— Говорю же вам: ничего. В отличие от пара у меня будущего нет.

— Такой ответ не принимается. Прекрасно понимаю, отчего вы столь ненавидите французский двор; на вашем месте я бы испытывал то же самое. Но месть не может заменить полноценной жизни. У меня к вам другое предложение, если вы только пожелаете выслушать.

— А у меня есть выбор?

— Нет. Я говорю сейчас и как врач, и как инженер. Что до вашего физического состояния, тут, к сожалению, ничем помочь не могу. Это врожденное. Что же до всего остального… — Доктор порылся в карманах пальто и выудил оттуда письмо Джейкоба Поула. — У вас найдется перо и чернила?

— Сейчас отыщу.

Дарвин разгладил страницу и повернул ее чистой стороной вверх.

— В здешних краях вам находиться небезопасно. Поезжайте в Бирмингем, это довольно далеко отсюда, на севере. Когда вы можете пуститься в дорогу?

— Меня здесь ничто не держит. Если потребуется, хоть сейчас.

— Великолепно. Я дам вам верительное письмо к мистеру Джеймсу Ватту. — Дарвин взял гусиное перо, обмакнул кончик в чернила и начал писать. — По моей просьбе он предоставит вам работу в Сохо. Я особо укажу, что вы можете предложить множество ценных идей, и он самым внимательным образом изучит ваши предложения и насчет регулятора скорости, и насчет всего остального.

— Самым внимательным образом… так же, как французский двор? Доктор Дарвин, пусть я сейчас в Англии, но рост мой не стал от этого больше, чем в Париже. И воспримут меня так же несерьезно.

— Ничего подобного. Вы просто не знаете старину Джимми Ватта. — Дарвин энергично писал. — Только заговорите с ним на инженерные темы, и можете хоть раздеться догола и выкраситься, он и не заметит. Он любит повторять мне, что человек измеряется не богатством, ростом или знатным именем, а лишь тем, что у него в голове. Помяните мое слово, вы с ним отлично поладите. Он обратит вас в свою веру, имя которой Пар.

Доктор закончил писать, посыпал чернила песком, сдул его и поднялся на ноги.

— Завтра с утра приезжайте в Ньюландс. Будете путешествовать с полковником Поулом. Сегодня вы его, без сомнения, слышали, но он вас не видел, а вы могли наблюдать его лишь с одной стороны. С остальными же познакомитесь in transit. [44] Позвольте сказать только, что вы можете свободно доверить полковнику собственную жизнь. И не возбраняйте ему самому решать все насущные вопросы. Что же до меня, я должен на три дня заехать в Лондон. По возвращении в Бирмингем буду с нетерпением ждать отчета о ваших успехах.

Он бросил последний взгляд на вычислительную машину и подошел к Эли Мари, который так и стоял, глядя на верительное письмо. Нагнувшись, доктор протянул маленькому изобретателю руку.

— Сэр, говорю со всей искренностью: я горд честью познакомиться с вами.

Выпрямившись во весь рост, Мари ответил на рукопожатие.

— А я — с вами, доктор Дарвин. — Глаза карлика приходились примерно на уровне выступающего брюха дородного доктора. Мари вскинул взгляд на лицо собеседника и добавил новым, полным оптимизма и уверенности голосом: — Как вы и сказали, сэр, нельзя судить человека по росту — или обхвату талии.

Дарвин возвращался обратно вдоль края утеса. В лицо дул холодный ветер, но воспоминание о прощальной фразе Мари заставило доктора усмехнуться. Шутка — лучший показатель психического здоровья. Ну и что, что Мари — карлик? Зато он по-настоящему крепок и силен духом. Он выдюжит. Лучшие годы для него еще впереди. Джеймс Ватт примет его как брата, и вдвоем они зажгут такой факел, что запылает весь мир.

А когда это произойдет — мысли Дарвина приняли более мрачное направление, — Эли Мари будет отомщен. Сила науки уже меняет мир, прежний порядок королевских дворов и империй не в силах выстоять против нее. Холодный полночный ветер прокатится по Европе, сметая старые режимы. Теперь, когда Америка отделилась, кто может предсказать, куда ударит молния в следующий раз? Коронованные головы Европы имеют все основания не слишком-то ловко чувствовать себя на покрытых мантией плечах.

Дарвин тихонько отворил дверь Ньюландса и бесшумно пошел вверх по лестнице. На площадке он остановился в нерешительности. Стоит ли будить Джейкоба Поула, чтобы рассказать обо всем, что произошло?

Нет. Доктор отправился дальше, в свою спальню. Сегодня вечером он в слишком черном настроении, чтобы искать чьего бы то ни было общества. До завтра уже совсем недалеко — тогда-то и придет время познакомить старого друга с великим человеком.

— Жар спадет на рассвете. Если она проснется раньше, никакой еды. Попросит пить — только кипяченую воду. Я заварю жаропонижающее, можете дать ей через три часа, если температура не спадет. Дарвин тяжело встал с кровати и подошел к камину, рядом с которым на дубовом письменном стол, возвышался медицинский сундучок и горели масляные лампы. Дело было далеко за полночь, в каждом движении доктора сказывалась непреодолимая усталость.

Джейкоб Поул неподвижно стоял у окна, не сводя глаз с молодой женщины на постели. Больная металась в лихорадочном забытьи. В ответ на слова доктора Поул прикусил губу и с несчастным видом покачал головой.

— Эразм, я бы хотел, чтобы вы остались на ночь. Все равно уже поздно. И вы уверены, что лихорадка спадет?

— Уверен, насколько только можно быть в чем-то уверенным, когда имеешь дело с болезнью. Джейкоб, я и сам предпочел бы остаться, но в Ругелей крайне тяжелый случай родильной горячки, и мне обязательно надо туда поспеть. Спору нет, дороги сейчас из рук вон плохи, однако вы не хуже меня знаете — недуг не ждет благоприятной погоды.

Доктор уныло покосился на кожаные гетры, все в брызгах и разводах подсохшей грязи — ноябрьские дожди постарались на славу.

— Если что-нибудь изменится к худшему, пошлите за мной Приндла. Он хорошо знает маршрут. Перед уходом я оставлю вам ингредиенты для отваров и инструкции по их приготовлению. Кто-нибудь вам поможет?

— Конечно. Но я приготовлю все сам, лично. Я доверяю Элизабет вам — и больше никому.

— Ах да, как это я не сообразил? Простите, Джейкоб, все от переутомления. Ничего, сделаю пару глотков свежего ночного воздуха — сразу проснусь.

Эразм Дарвин склонился над сундучком, а полковник подошел к кровати, горестно глядя на жену. Лишь покрасневшие глаза и более обычного трясущиеся руки выдавали, до чего же он устал.