– Беги к бабке.

Алик растирал ладонью поцелуй деда и шел домой.

Машина уезжала.

К трем часам дед приезжал обедать.

На этот раз он застал Микошу в плачевном виде – ободранного и побитого.

– Что это за чучело? – сердито спросил дед.

Микоша промолчал.

– Кто тебя разукрасил?

– Сам, – под нос буркнул Микоша.

– Оставь его, дед, – вмешалась тихая бабушка, – на нем и так живого места нет.

– Пещерный житель! Вроде этого вертолетчика Павла!

– Он скоро уедет, – сказал Микоша. – Его скоро вызовут в отряд космонавтов. Он полетит…

– Он у меня скоро в трактористы полетит, – перебил внука дед. – На днях чуть вертолет не разбил… Загрузил его камнями…

– Он грузоподъемность выжимал.

– «Грузоподъемность»! Его голова столько не стоит, сколько вертолет! Что ты на меня уставился?…

– Не хочу есть.

– Ешь без разговоров!

Микоше и в самом деле не хотелось есть. Плечи, руки, ноги охватила зудящая боль. Чудодейственная мазь арника не оказывала мгновенного действия. Но сильнее этой боли Микошу мучило сознание того, что он сказал парню со слипшимися волосами про сухой дуб – выдал «врагам» Шуренцию и ее друзей. То, что «враг» был не настоящий и что все зто произошло в военной игре, а не в бою, не умаляло Микошиной вины перед Шуренцией и перед самим собою.

– Ты что-то бледный, – сказала бабушка, – пойди приляг.

– Хорошо, – согласился Микоша и встал из-за стола.

Но ложиться не стал, а вышел на улицу и зашагал в сторону виноградника…

В пустом темном сарае пахло сырой глиной и сухими листьями. Свет почти не проникал сюда, но зато и плотный, южный жар оставался за воротами, и в сарае удерживалась легкая прохлада. Пленные разведчики сидели на полу, прислонясь к стене. Азаренок насвистывал песенку. Степа дремал. Шуренция смотрела на тонкий солнечный луч, в котором спирально кружились пылинки, делая пучок света похожим на вращающееся сверло.

Толя обследовал сарай. Он спрыгнул откуда-то с верхней балки и сказал:

– С крышей ничего не получится. Крыша шиферная, крепкая. Придется делать подкоп.

– Откуда они узнали про сухой дуб? – сам себя спросил Азаренок.

– Болтун – находка для шпиона, – тонким голоском произнес толстый Степа.

– Какой болтун? – спросил Толя.

– Не знаю, – ответил Степа, и в сарае установилась гулкая, напряженная тишина.

– Я болтун, – неожиданно сказала Шуренция, – я сказала Микоше про дуб.

Ребята молчали. И Шуренция, чтобы нарушить эту гнетущую тишину, продолжала рассказывать:

– Он сорвался со скалы… Я думала – убился насмерть… Но у него крепкие кости…

И снова тишина. И по-прежнему никого не интересует Микоша и его кости. Или рассказать им про корриду?

В это время ворота сарая распахнулись, неожиданный, бьющий в глаза свет заставил всех зажмуриться, и густая волна перегретого на солнце воздуха хлынула в хранилище прохлады.

– Пленники, обедать!

На пороге стояли двое ребят в черных пилотках с белыми ломаными стрелами. Один держал дымящуюся кастрюлю с кашей, другой – хлеб, миски, ложки.

– Хорошо, – отозвался Степа.

– Ничего хорошего, – перебил его Азаренок. – Убирайтесь со своей кашей. Разведотряд объявляет голодовку!

– А каша хорошая, с маслом, – простодушно сказал тот, что держал теплую кастрюлю.

– Мы вам кашу оставляем, – рассудительно сказал другой. – Хотите – ешьте, хотите – голодайте. Наше дело маленькое.

Ворота закрылись. Снова стало темно и прохладно. Только теперь к запаху глины и сухих листьев прибавился новый, ласковый и манящий, запах горячей каши.

Через некоторое время в темноте послышался звонкий стук ложки и почавкивание.

– Степа!

– Ага!

– Что ты делаешь?

– Ем кашу. Хотите? Тут много.

И снова застучала ложка.

– В морду бы тебе дать! – сказал Азаренок.

А ложка все стучала.

Микоша сидел на камне, упершись подбородком в поджатое колено. Он смотрел на горизонт и ждал, когда стемнеет. Он решил во что бы то ни стало освободить из плена Шуренцию и ее друзей. Теперь девчонка из далекой непонятной Колодулихи уже не казалась ему смешной. И ее широкое розовое лицо возникало в его памяти не смешным, а печальным. Он смотрел на накатывающие волны и ждал, что это лицо покажется в волнах. И капли морской воды будут блестеть в уголках рта.

В это время со стороны моря донесся ритмичный, приглушенный стук двигателя. Это под военно-морским флагом шел буксир. За ним, покачиваясь на волнах, двигалось странное судно – без надстроек, без мачт, без вооружения. Его корпус был окрашен ядовито-красным суриком. Местами на раскаленном борту чернел след огня.

Микоша узнал корабль. Это был бывший эсминец «Бдительный», который в дни войны ходил в Констанцу и дрался под Севастополем, а теперь был превращен в корабль-цель. Обгоревший, пробитый снарядами корабль напоминал Микоше о его боли. Сейчас корабль уплывал в ночной бой – в суровую военную игру, в которую играют взрослые и от которой содрогается море. В этой игре корабль-цель заменяет врага. Вернется ли он из этого боя?

Корабль плыл медленно и спокойно, и в его облике были неустрашимость, достоинство и готовность принять на себя удар. Микоша провожал его глазами и впервые испытал не жалость, а новое чувство, наполнявшее его силой и решимостью.

Микоша оторвал глаза от корабля-цели и оглянулся. На скалистом берегу, высоко над морем, на белом коне застыл темнобородый всадник в морской фуражке, надвинутой на глаза. Это лесничий Иван Васильевич, бывший командор эсминца «Бдительный», провожал свой корабль в ночной бой.

В темноте шпалеры виноградника кажутся застывшими волнами. И на широких листьях дрожит лунная дорожка. Микоша шел через виноградник. Он подныривал под шпалеры, шуршащие листья задевали плечи, проводили по лицу влажными тонкими ладонями.

Худая верткая фигура мальчика то появлялась на лунной дорожке, то сливалась с густой листвой и делалась невидимой. Он как бы уходил под воду и снова всплывал, и глаза его светились лунным светом – в каждом зрачке маленькая луна. Микоша спешил на выручку печальной рыбе-солнцу.

Когда Микоша очутился перед сараем, где был заперт разведотряд, часовой сидел, прислонясь к бревенчатой стене, уронив голову на плечо. Пилотка сползла на ухо. Он спал с полуоткрытым ртом, слегка посапывая. Микоша замер перед воротами. Прислушался. Потом сделал несколько бесшумных пружинистых шагов и очутился рядом с часовым. Скрипнул тяжелый засов, тихо запели петли.

Часовой вздохнул во сне и снова засопел. Микоша зашел в темный сарай.

Никто не откликнулся.

– Шуренция!

Неожиданно лицо девочки выплыло из темноты. Оно было совсем близко, и широко расставленные глаза смотрели на него в упор.

Микоша растерялся и сказал невпопад:

– Я принес тебе марку с быком.

Никакой марки он не принес!.. Шуренция молчала.

– Скорей уходи в горы, пока часовой спит!

– Не нужна мне твоя марка, – сказала девочка.

– Я не виноват… я думал, он ваш… Он мне голову заморочил… Пошли, я провожу тебя в горы.

Девочка ничего не ответила. Ее лицо растворилось в темноте. Послышался шорох. Сдержанные голоса. Потом из сарая выбежал Азаренок. За ним Толя. Неуклюжий заспанный Степа чуть не споткнулся о часового.

– Бегите в кусты! – скомандовал Микоша.

Он закрыл ворота сарая. Степа и Шуренция ждали его, а Толя с Азаренком уже скрылись в непроглядных зарослях дроков. Часовой вздохнул во тьме и откинул голову к стене.

Откуда-то с моря донесся глубокий раскат артиллерийского выстрела.

Они медленно пробирались по узкой горной тропе, опасливо делая каждый шаг. Впереди – Микоша, за ним – Шуренция. Чуть поодаль, сопя и отдуваясь, шаркал ногами толстый Степа, съевший котелок каши, когда товарищи объявили голодовку. Он, может быть, вообще не пошел бы на горное седло, но страх остаться одному ночью заставил его идти, поторапливал.