Я плохо с этим справлялся.

— Я знаю, и если ты дашь мне секунду, то я скажу, — уверил я ее, и она положила обе руки на ее бедра, наклонила голову, давая мне понять, она ждет большего.

Я не мог сказать ей, что ее воспоминания забрали. Это было единственным правилом. Они не говорили, что я не мог сказать ей, что был Смертью. Ну, может быть, они имели это в виду, но они не говорили этого на самом деле. Они не думали, что мне хватит смелости сказать ей, поскольку из-за этого может появиться препятствие в завоевании ее любви. Правилами было указано то, что я должен заставить влюбить ее в себя вновь и что она должна будет выбрать меня вместо своей родственной души.

— Песня, которую я пел я с тебе прошлой ночью. Ту, что расстроила тебя на концерте, — я сделал шаг в ее сторону, и она напряглась. — Можешь ли ты сказать мне эти слова? Ты помнишь их?

— Пока ты остаешься?

— Да, но есть и другие слова. Ты помнишь их? Любые из них?

Мне было необходимо, чтобы она вспомнила хотя бы что-то. Что-то из нашего прошлого, что можно было бы восстановить в памяти. Я пел эту песню для нее, дабы напомнить ее душе, что у нас было.

— Ты не была предназначена для льда. И не была предназначена для боли. Мир, который живет внутри меня, заслуживает только стыда. Была ты создана для замка и нежиться в лучах солнца. Холод, текущий внутри меня, должен был заставить бежать тебя. — Она произнесла эти слова медленно, пытаясь понять их.

— Да. Хорошо. Помнишь ли ты другие слова?

Она закрыла глаза и покачала головой:

— Я стараюсь.

Затем ее глаза распахнулись:

— Не оставайся и не разрушай все мои планы. Не завладеть тебе моей душой во век, ведь я — не человек. Путой сосуд, в котором заточен я, не может принять тепло от тебя. Так что я отталкиваю тебя и я отталкиваю тебя… Но ты все еще остаешься.

— Что-то из этого говорить тебе о чем-нибудь? — Я по-прежнему надеялся, что она вспомнит хоть что-то.

— Нет. Слова очень грустные и мрачные. В них нет никакого смысла.

Вздохнув, я провел рукой по волосам. Как я должен был объяснить ей?

— Знаешь ли ты, что такое душа, Пэган? Я имею в виду, действительно понимаешь, что такое душа?

Она сморщила нос.

— Да, это то, что находится внутри. Это то, кто ты есть.

Я кивнул:

— И тело — это дом для души. Когда тело умирает, душе дается другая жизнь.

— Так ты один из тех верующих в реинкарнацию?

Нет, я не верующий. Я знал факты. Я покачал головой:

— Нет. Я ни во что не верю. Я знаю. Твоя душа — это то, кем ты являешься. В этом теле и в следующем, это ты. Она всегда будет тобой. Мне не положено иметь душу, Пэган. И это не тело. Не такое, как твое. Это я. Я могу возникать перед людьми, и идти рядом с ними невидимыми. Я выбираю, кто увидит меня.

— Ты как… призрак? Потому что я в это не верю. Я прикасалась к тебе и знаю, что ты очень даже реальный.

Усмехнувшись, впервые с тех пор, как я начал этот разговор, я покачал головой.

— Нет, я не привидение. Я тот, кто приходит, чтобы забрать душу из тела. Это моя работа, забирать душу из тела, которое не может больше быть ее домом. Я направляю душу, чтобы она получила другое тело.

Пэган стояла, внимательно смотря на меня. Я мог видеть, как ее мозг обрабатывал то, что я только что сказал ей. Назвать себя тем, что, как она сказала, ненавидит, было не тем, что я хотел сделать. Я не хочу, чтобы она сразу же возненавидела меня из-за моего титула.

— Я не понимаю. Что это значит?

— Ой, ну хоть ори во всю гребанную глотку. Мне пришлось сделать это в последний раз, и я собираюсь повторить это и в этот. Просто это звучит лучше, когда исходит от меня, — заявила Джи, выходя из-за дерева.

Пэган развернулась, чтобы посмотреть на нее.

— Джи?

— Да, Пегги Энн, это я. Кто еще будет слушать это сумасшедшее бестолковое дерьмо?

— Джи, позволь мне сделать это, — сказал я, не желая, чтобы она находилась здесь.

— Ты не можешь сделать это, Данкмар. Ты должен был держать рот на замке. Но ты не смог. Раз уж ты начал это, то ты и должен с этим покончить, — Джи перевела внимание на Пэган.

— Как-то раз мы уже плясали под эту песню, но, скажу я тебе, потом было куда более веселее. Драма была в самом разгаре и на кону стояло существование Данка. На этот раз нам не придется беспокоиться об умирающих людях и прочем дерьме.

— Уйди, Джи, — потребовал я. Но Джи была одним из немногих существ, которые не боялись меня.

— Да не вопрос. Но сначала позволь мне пояснить. Пэган, фактически титул Данка в большой Великой схеме вещей — это Смерть. Когда приходит твой час, нарисовывается вот этот парень.

Пэган отступила от меня на шаг, а затем — на другой. Она перевела испуганный взгляд с меня на Джи. Я ждал, что она возразит или назовет Джи лгуньей. Она не сделала ни того, ни другого.

— Скажи что-нибудь, Пэган, — умолял я.

— Держись от меня подальше! — потребовала она, а затем развернулась и побежала.

Пэган

Я боялась спать. Миранда ушла. Джи… Джи была старым другом Данка. Я вскочила и подбежала к двери в ванную и заперла ее с моей стороны. Я пошла и заперла дверь в свою комнату тоже. Не то, чтобы я не поверила им. Данк разговаривал в моей голове, контролировал мой сон, и казалось, возникал из ниоткуда. Он был кем-то. Принимать то, что он был Смертью было легче, чем думать, он был чем-то вроде призрака, или колдуна, или, не дай Бог, — вампиром. Те были мифическими существами. Они не настоящие. Но Смерть, Смерть была реальной.

Могла ли Смерть быть чем-то большим, чем просто временем, когда умирает тело? А душа обязана уйти. Смертью называется тот, кто забирает душу? В этом был смысл. Я поверила ему. И в то же время боялась его. Для человека иметь отношения со Смертью — ненормально. Он был концом всему. Я не была готова умереть. Мне не хотелось видеть его снова, пока не придет мой час. Я надеялась, что это не произойдет, пока я не стану очень старой и не покроюсь морщинами.

Стук в дверь ванной испугал меня, и я схватила ближайшего инструмент, который смогла найти. Точилка для карандашей. Не очень-то угрожающе.

— Открой дверь, Пегги Энн или я войду. Мне и впрямь не составит это огромного труда.

Она тоже была Смертью? Их было еще несколько? Все ли они пели в рок-группе или одевались, как эмо?

— Прекрасно. Я не собираюсь умолять, — сказала Джи, появляясь в моей комнате.

— Что ты такое? — спросила я, несясь обратно к кровати, держа перед собой точилку для карандашей.

— Что ты собираешься делать? Заколоть меня точилкой для карандашей? Серьезно? — Джи покачала головой в недоумении, подошла и присела на край кровати Миранды, а затем резко спрыгнула с нее. — Я забыла о том, чем эта вещь служит в последнее время. Думаю, я постою.