— Иди сюда, малышка, — я привлекаю её в свои объятья, и она без труда поднимается, позволяя мне притянуть себя к моей груди.

Она зарывается лицом в мою шею и всхлипывает.

Я прижимаю её крепче, ненавидя то, что ей больно и я, чёрт возьми, ничего не могу с этим поделать.

— Мне так жаль, — слова такие пустые и неправильные, что мне хочется проглотить их в ту же секунду, как они покидают мой рот. Я хочу спросить о том, что случилось, но понимаю, что сейчас не время. Поэтому вместо этого я позволяю ей выплакаться, крепко держа её напротив себя и заглушая звуки её плача курткой.

Спустя несколько минут её рыдания стихают, и я убираю её волосы с лица назад.

— Могу я отвезти тебя домой?

Она кивает, позволяя мне взять себя за руку и отвести к машине, в то время как Кайли проводит нас с порога грустным, задумчивым взглядом.

Когда мы приезжаем домой, я отпускаю домашний персонал. Пылесос и полировка хрустальных ваз внезапно оказывается далеко не самым важным. Я укладываю Софи в постель, где она сворачивается в крохотный клубочек, обнимая мою подушку. Я вытаскиваю её телефон из сумочки и звоню её отцу.

— Мистер Эванс? — мой голос срывается, и он издаёт сдавленный всхлип на другом конце.

— Колтон, как она?

— Сейчас она в постели. Пока ещё не сказала ни слова, — мне хотелось бы сообщить новости получше, однако так обстоит настоящее положение дел. — Я позабочусь о ней, сэр.

— Знаю, что позаботишься.

— Что случилось? Бекка выглядела прекрасно, когда была здесь...

Я узнал, что, когда в воскресенье Бекка вернулась домой, она жаловалась на лёгкий отёк и боль на месте катетера. В течение нескольких часов лихорадочное состояние обострилось, и её отвезли в больницу. Врачи ввели антибиотики против инфекции, бурно и беспрепятственно поражающей её организм. По прошествии нескольких часов в больнице, она впала в кому, а инфекция, тем временем, в полной мере воспользовалась её ослабленной иммунной системой.

Её усугубившееся здоровье поспособствовало проблеме, и через отверстие, любезно проделанное для облегчения методов лечения рака, смертельная инфекция получила прямой доступ к кровеносному сосуду.

Её отец дважды останавливался, собираясь с силами. Я говорил ему, что всё в порядке и ему не обязательно продолжать, но каждый раз у него уходило несколько минут на то, чтобы взять себя под контроль и продолжить свой рассказ. Когда он заканчивает, я не знаю, что сказать, поэтому сообщаю ему, что мы скоро приедем.

Закончив разговор, я звоню Марте, поручая ей подготовить пилота и самолёт и принять нужные меры в моё отсутствие на работе в течение некоторого времени. Это самое неподходящее время для несчастья, но его нельзя запланировать по календарю, оно просто размахивается и наносит вам удар по лицу, привлекая к себе ваше внимание. И сейчас моё полное и нераздельное внимание обращено к этой ситуации и моему главному приоритету — Софи.

***

Несколькими часами позже мы плавно восходим в ночное небо на борту моего самолёта. Мне пришлось нести Софи в машину и помогать ей устроиться в самолёте. Она слаба и дезориентирована, а затравленное пустое выражение ни на секунду не покидает её глаза. Ни когда она лежала в постели, уставившись в поток, ни когда я объяснял ей, что сегодня мы полетим домой, ни даже сейчас — пока она смотрит на крошечные огоньки, мерцающие в десяти тысячах футов под нами.

Я собрал наши чемоданы, которые, в дополнение к туалетно-косметическим принадлежностям и случайным предметам одежды, включают в себя строгую чёрную одежду, подходящую для похорон.

Я вытаскиваю бутылку бурбона, покоящуюся в центральной консоли и наливаю себе бокал. Взглянув на Софи, я вспоминаю наш первый вечер вместе — этот самолёт и её мрачное настроение совершенно по другой причине. Она боролась, чтобы спасти жизнь своей сестры. Желудок сжимается, и я делаю глоток горького алкоголя, как никогда нуждаясь в его обезболивающем эффекте.

Только после того, как мы оказываемся в воздухе, Софи произносит свои первые за долгое время слова:

— Можно мне? — спрашивает она, кивая на стеклянный графин, стоящий рядом со мной.

— Конечно, — я предлагал ей воды, чая и пытался заставить её поесть, но она отказалась от всего этого. И хотя я знаю, что крепкая выпивка — далеко не самое лучшее решение для пустого желудка, я ни за что ей не откажу. Налив немного в стакан, я передаю его ей.

Её пальцы задевают мои, и она встречается со мной взглядом.

— Я люблю тебя, — говорю я ей.

— Я знаю. Я тоже тебя люблю, — говорит она, после чего делает большой глоток и морщится.

Мы не говорим о том, что будет, когда мы приземлимся. Я никогда не видел дом её детства, но сейчас не время для ностальгии. Мне хочется обеспечить ей комфорт и забрать каждую унцию её боли. Это самая разочаровывающая, самая хреновая ситуация, какую я только могу представить. Я ненавижу это. Мне хочется вернуть Бекку обратно. Мне хочется вернуть назад свою милую, полную жизни Софи. Я ненавижу ту мысль, что приходит мне на ум — поблекнет ли бытие самой Софи без существования Бекки?

Она выпивает два больших стакана бурбона, которые я ей позволяю вопреки своим лучшим суждениям, а потом засыпает на моём плече.

Обняв её покрепче, я наблюдаю за тем, как она спит, и зарекаюсь, что, что бы ни случилось, я всегда буду рядом с ней.

Софи

Никогда не думала, что должна буду забояться инфекции. Рак — огромное мерзкое табу-слово, бывшее моим врагом, — не какой-то непрошеный недуг, закравшийся в одиннадцатом часу. Это несправедливо. И я не понимаю. Она же была в порядке.

Я ненавижу то, насколько пуста и безжизненна спальня, которую мы делили. Кроме того, я не могу не лежать на кровати Бекки, ибо это единственное место в доме, где я могу её почувствовать.

Я могу слышать Колтона, тихо переговаривающегося внизу с моим отцом. Не знаю, что бы я делала без него. Он — моя опора, и за прошедшие два дня моя любовь к нему возросла в четыре раза.

Когда солнце начинает свой спуск по небу, приходит мама.

— Милая? — она стучит по открытой двери и входит.

— Привет, мам.

Она садится на кровать возле меня.

— Как только мы поступили в отделение неотложной помощи, Бекка попросила у одной из медсестёр бумагу и ручку.

Я гадаю, почему она говорит это мне, пока она не вытягивает из кармана квадратный лист бумаги, передавая его мне.

— Хотя мы и были уверены, что она в порядке, когда они ввели в её организм антибиотики, она, казалось, знала что-то, чего не знали мы. Она упорно писала это, пока они ставили ей капельницу и убирали порт (прим. пер.: Порт-система — медицинское устройство, предназначенное для введения препаратов, дренирования, забора крови и т.д. Состоит из катетера, помещённого в сосуд или полость, и соединённого с ним резервуара). Затем она сложила листок и сказала мне отдать его тебе. Я не читала.

Я беру бумагу в руки. Она по-прежнему тёплая после рук моей мамы, и я смакую образ непреклонной Бекки в её последнем мятежном деянии против чёртовой болезни, которая забрала её.

— Можешь оставить меня одну? — прошу свою мать.

Она кивает и поднимается с постели, даруя мне уединение для этого, безусловно, эмоционального момента.

Я разворачиваю бумагу и смеюсь над рисунком, который выпрыгивает на меня с нижней части страницы. Это неудачно нарисованный пенис с большими яйцами и волнистыми волосами, торчащими из них. Я улыбаюсь впервые за два дня. Слёзы выступают на глазах, и моя любовь к ней увеличивается, если это вообще возможно. Я не прочла ещё ни слова из её письма, а моё настроение уже улучшилось. Она знала, что мне это потребуется. Она слишком хорошо меня знала.