Как справедливо заметил Дэниел Эллсберг, Хрущев совершил чудовищную ошибку, утаив тот факт, что еще до начала блокады на Кубу были доставлены боеголовки к ракетам, а затем, что еще более удивительно, не объявив о размещении тактических ракет, в том числе крылатых. Держа эти факты в секрете, он не дал ракетам возможности напугать американцев по-настоящему сильно. Если бы американские политические заправилы твердо знали, что БРСД снаряжены боеголовками, они бы побоялись атаковать, рискуя получить ответный удар. И интервенцию они бы отменили, зная, что против сил вторжения будут применены тактические ядерные ракеты. В действительности Кремль дал советскому военному командованию на Кубе право запуска тактических ракет по их собственному усмотрению в случае вторжения США. Эти полномочия впоследствии были отменены, но не исключалась возможность несанкционированного запуска. Несмотря на различие в деталях, этот ужасный сценарий был пугающе похож на сюжет сатирического шедевра Стэнли Кубрика «Доктор Стрейнджлав», созданного годом позже.

Американская военная верхушка была в ярости из-за того, что кризис закончился без вторжения на Кубу. Доходило даже до обвинений Кеннеди в трусости из-за того, что он не прислушался к рекомендациям генералов. Макнамара вспоминал их язвительный тон во время встречи с Кеннеди после того, как Советы согласились вывести свои ракеты: «Президент пригласил членов КНШ, чтобы поблагодарить их за поддержку во время кризиса. Разыгралась безобразная сцена. Кертис Лемей вышел от президента со словами: “Мы проиграли. Надо бы сегодня ворваться туда и ударить по ним как следует!”»¹⁴² Кеннеди расценивал исход кризиса иначе. В неофициальных беседах он хвастал, что «оторвал Хрущеву яйца»¹⁴³. Хрущева поносили за нерешительность. Китайцы обвиняли его в том, что он струсил и уступил требованиям США. Многие советские чиновники соглашались с этим и говорили, что Хрущев «наложил в штаны»¹⁴⁴. Многие американские руководители, полагая, что именно готовность США начать войну заставила Советы отступить, решили, что военное превосходство можно использовать везде, включая Вьетнам. Советы же извлекли иной урок: они твердо решили никогда больше не унижаться до капитуляции по причине слабости и развернули широчайшее наращивание ядерных вооружений ради достижения паритета с США. Хрущев, чьи позиции в результате кризиса ослабли, через год после этого лишился власти[99].

Потрясенный тем, как близко мир подошел к ядерному уничтожению, Хрущев написал Кеннеди еще одно длинное письмо 30 октября: «Зло принесло и добро, – рассуждал он. – Оно заключается в том, что пламя термоядерной войны стало для людей гораздо более осязаемым, и теперь они понимают, что угроза продолжит нарастать, если гонка вооружений не прекратится». Он предположил, что «американцы испытывают такой же страх перед термоядерной войной, как и все остальные народы». В свете этого он выдвинул ряд смелых предложений относительно устранения «в наших отношениях всех вопросов, которые могут породить новый кризис». Он предложил подписать пакт о ненападении между странами НАТО и Варшавского договора. Более того, он даже задался вопросом: почему бы не «распустить все военные блоки?». Он хотел побыстрее заключить договор о прекращении ядерных испытаний – в атмосфере, в космосе, под водой и под землей, считая это шагом к полному разоружению. Он предложил формулу решения неизменно чреватого опасностью германского вопроса: признание двух Германий в существующих границах. Он призвал США признать КНР и позволить этой стране занять принадлежащее ей по праву место в ООН[100]. Хрущев призвал Кеннеди выдвинуть и свои собственные контрпредложения, которые позволят им вместе двигаться к мирному решению проблем, угрожающих человечеству¹⁴⁵. Однако прохладный ответ Кеннеди и его настойчивые требования инспекций на месте, предшествующих подписанию всеобъемлющего договора о запрещении испытаний, разочаровали Хрущева.

Сдвинуть ситуацию с мертвой точки помог редактор журнала Saturday Review и активист движения за ядерное разоружение Норман Казинс. Хрущев пригласил Казинса, который часто присутствовал на советско-американских встречах, к себе в гости в начале декабря 1962 года. Перед отъездом Кеннеди попросил Казинса, чтобы тот сделал все возможное для того, чтобы убедить Хрущева в искренности намерений президента относительно улучшения отношений и подписания договора о запрещении ядерных испытаний. Во время встречи, которая длилась больше трех часов, Хрущев сказал Казинсу: «Мир является наиболее важной задачей для всего мира. Если между нами не будет мира и посыплются ядерные бомбы, то какая разница, кто мы: коммунисты, католики или капиталисты, китайцы, русские или американцы? Кто сможет различить нас? Кто останется в живых, чтобы сделать это?»¹⁴⁶

Хрущев подтвердил свое желание как можно быстрее заключить договор о запрещении испытаний и заявил, что «обе наших страны могут согласиться на такие инспекции, которые убедят вас, что мы не жульничаем, а нас – что вы не шпионите»¹⁴⁷. Перспективы выглядели обнадеживающими до тех пор, пока Кеннеди не уступил давлению американских «ястребов» и не потребовал вдвое увеличить число инспекций с американской стороны. Надеясь спасти соглашение, Казинс вновь приехал в СССР, где беседовал с советским лидером в течение шести часов. Хрущев рассказал Казинсу о давлении, которое оказывали на него кремлевские «ястребы». Когда Казинс сообщил Кеннеди о проблемах, с которыми столкнулся Хрущев, президент заметил: «Ирония в том, что мы с мистером Хрущевым занимаем примерно одинаковое положение в правительстве своей страны. Он хотел бы предотвратить ядерную войну, но находится под серьезнейшим давлением толпы сторонников жесткой линии, которые считают любые поползновения в эту сторону слабостью. У меня те же проблемы»¹⁴⁸. В апреле заместитель госсекретаря Аверелл Гарриман, бывший посол США в СССР, тоже говорил с Хрущевым и сообщил Кеннеди, что тот «искренен относительно стремления к мирному сосуществованию»¹⁴⁹. Гарриман и Хрущев прервали свою встречу, для того чтобы посмотреть проходившие на стадионе имени Ленина соревнования по легкой атлетике между командой американского Союза спортсменов-любителей и советской сборной. Когда команды двух стран, которые только что были на грани ядерной войны, рука об руку вышли на газон, их встретила буря приветственных криков. Гарриман и Хрущев же и вовсе сорвали овацию. Гарриман говорил, что на глазах Хрущева в тот момент выступили слезы¹⁵⁰.

После двух своих поездок к Хрущеву Казинс сообщил Кеннеди, что советский лидер искренне стремится к выстраиванию новых отношений с США, и его очень огорчает молчание Кеннеди. Кеннеди спросил Казинса, что ему следует сделать для того, чтобы выйти из патовой ситуации. Казинс предложил ему выступить с президентским посланием, предлагающим «замечательный новый подход в отношении русских, призывающий к окончанию холодной войны и началу американо-советских отношений с чистого листа». Казинс даже направил президенту черновой вариант речи, многие пункты из которого Тед Соренсен включил в историческую речь президента, произнесенную в Американском университете¹⁵¹. Кеннеди, хотя и колебался сильнее, чем его советский коллега, тоже начал демонстрировать готовность к фундаментальным изменениям в отношениях между капиталистическим и коммунистическим миром.

Именно Вьетнам Кеннеди считал тем местом, где можно было бы продемонстрировать свою готовность к уходу от конфронтации. Но он понимал, что это будет непросто. Одним из первых американских деятелей, усомнившихся в необходимости вмешательства США в дела Вьетнама, был посол в Индии Джон Кеннет Гэлбрейт. Прочитав его доклад в начале 1962 года, Кеннеди приказал Гарриману и работнику аппарата СНБ Майклу Форрестолу «найти любой предлог для того, чтобы сократить наше присутствие». Комитет начальников штабов с негодованием отверг предложения Гэлбрейта. Макнамара поручил генералу Полу Харкинсу разработать план завершения подготовки южновьетнамских солдат и вывода американских войск к концу 1965 года. Следует отметить, что Макнамара считал вывод войск необходимым вне зависимости от того, удастся ли добиться победы. В своих воспоминаниях о пребывании на посту министра обороны он говорит: «Я полагал, что мы должны готовить их солдат, пока можем, а затем уйти. В случае же неспособности их солдат справиться с подрывной деятельностью Северного Вьетнама нам не следует посылать свои войска, даже если южновьетнамцы потерпят “поражение”»¹⁵².