Она уже собиралась уходить, когда услышала шум в другом конце конюшни.

Она поняла, что какая-то лошадь вырвалась и грумы кричат друг на друга.

Девушка прошла по проходу между стойлами, отмечая для себя, какие лошади герцога стоят на месте.

Пройдя дальше, она увидела прекрасного коня, по ее мнению, не хуже того, на котором маркиз участвовал в скачках.

Он вставал на дыбы и не давал грумам накинуть уздечку.

— Что случилось? — спросила девушка. Все три грума были ей не знакомы.

— Это жеребец, которого его милость купил на прошлой неделе, мисс, — ответил старший.

— Да он совсем дикарь, — с улыбкой заметила Рокуэйна.

— Его никак не удержать, мисс, вот в чем дело! Его милость приказал нам доставить его сюда на тот случай, если решит ехать на нем, а не на Завоевателе, а теперь уж и не знаем, как с ним управиться и доставить домой.

— Его милость собирается ехать на нем?

— Нет, мисс, его кличка Вулкан, и на нем должен ехать Джед. Он вместе с другим грумом, который поедет на жеребце, участвовавшем в скачках, будет сопровождать фаэтон.

— Я не поеду на нем! — воскликнул Джед. — Мне еще не надоело жить!

— Его милость приказал оседлать его?

— Согласно указаниям его милости, мисс, — сказал один из грумов, — мы должны подготовиться к отъезду сразу по окончании скачек.

Остальные грумы кивнули, и один из них сказал:

— Но мы не можем справиться с Вулканом и боимся, что хозяин рассердится на нас!

— Говорю вам, я не поеду на нем, не поеду! — истерично вопил Джед.

— На нем никто не поедет, если мы не наденем на него узду, — ответил другой.

— Позвольте мне, — сказала Рокуэйна. На лицах слуг отразилось изумление.

Когда она открыла дверь в стойло, старший грум сказал:

— Нет, мисс, к Вулкану нельзя входить! Он в таком состоянии, что, не дай Бог, может убить вас!

— Не думаю, — спокойно ответила девушка. Она вошла в стойло и нежно заговорила с конем, вспомнив, как делал это отец, когда усмирял необъезженных животных.

— Почему ты так взволнован? — мягко спросила она жеребца. — Наверно, потому, что тебе не разрешили участвовать в скачках? Это несправедливо. Ты такой красивый, такой величественный. Я уверена, что ты выиграл бы состязание. Но не стоит переживать, еще будут и другие скачки. А ведь ты хочешь, чтобы тобой восхищались и чувствовали себя счастливыми, что едут на тебе.

Так она разговаривала с конем, стоя у стенки и не приближаясь к Вулкану, который устало наблюдал за ней, прядая ушами, словно прислушивался.

Наконец, продолжая восхищаться им и расхваливать, Рокуэйна сделала несколько шагов в сторону коня.

Казалось, Вулкан немного успокоился и уже не пытался встать на дыбы.

Рокуэйна совсем приблизилась к нему, потрепала по шее, погладила нос и уши, и, видимо, ему так это понравилось, что, когда она перестала гладить, он потянулся к ней мордой.

Только тогда, не повышая голоса, девушка сказала:

— Дайте уздечку!

Грум, державший уздечку, вошел в стойло и протянул ей.

Она взяла ее правой рукой, продолжая левой поглаживать жеребца. Накинув узду ему на голову, она сказала:

— Ведь ты не хочешь оставаться здесь в такой чудесный день. Пойдем со мной на солнышко. Там просторно, не то что здесь.

Девушка развернула жеребца, вывела его из стойла и только тут заметила, что на нее изумленно взирают уже не три, а четыре пары глаз.

С минуту она смотрела на маркиза и поняла, что он поражен.

Затем, намеренно не обращая на него внимания, вывела жеребца во двор конюшни. При этом она продолжала рассказывать, как приятно ему будет во дворе и как все будут восхищаться им.

Остановив его, она сказала:

— Седлайте его, только очень осторожно. Она почувствовала, что Вулкан окаменел, когда к нему подошел другой человек, и крепко натянула узду, чтобы не дать ему встать на дыбы. В этот миг, не веря своим глазам, она увидела, что седло принес сам маркиз.

Он осторожно, как она и просила, положил седло на спину коня.

Пока грум крепил подпругу, маркиз подошел к ней и спросил:

— Кто вы? И откуда вы знаете, как управляться с таким своенравным животным?

Рокуэйна посмотрела на него и улыбнулась.

Она зашла к Вулкану в стойло и машинально сняла шляпу, опасаясь, что она будет ей мешать.

И теперь, когда ее волосы сияли в солнечном свете, девушка казалась миниатюрной рядом с огромным жеребцом.

Маркиз был так высок, что ей пришлось запрокинуть голову, чтобы посмотреть на него. В его глазах читалось удивление.

— Вулкан просто балуется, а лошади всегда знают, когда их боятся, и тогда ведут себя вызывающе.

— Как ваше имя?

— Рокуэйна.

Она не собиралась ничего добавлять, но, поняв, что он ждет, неохотно добавила:

— …Брант!

— Вы член семьи герцога! Я не видел вас вчера? вечером, видимо, вы только что приехали?

— Нет, я здесь живу.

Но тут она сообразила, что ей не следует разговаривать с маркизом и что если герцогиня узнает, то ей несдобровать. Поэтому она поспешно сказала:

— Теперь Вулкан будет слушаться, но, мне кажется, вам самому следует ехать на нем и приучить к себе,

— Вы даете мне наставления? — посмеиваясь, спросил маркиз.

— Нет-нет! Я просто посоветовала, и позвольте поздравить вас с удачным финишем на скачках.

Затем, не в силах удержаться, она спросила его:

— Кто выиграл?

— Мы согласились, что пришли одновременно, — ответил маркиз и по лицу девушки понял, что она рада.

Она передала уздечку маркизу и сказала:

— Это было потрясающее зрелище! И лошади у вас великолепные!

Она повернулась, не дождавшись его ответа, и побежала через двор, на бегу вспомнив, что оставила в стойле свою шляпу.

Вернувшись к себе, Рокуэйна еще раз вспомнила всю сцену с видимым удовольствием.

Но, подумав о маркизе, она пришла к заключению, что многое из услышанного о нем — правда.

«Он действительно подавляет, — сказала она себе. — Встретиться с таким человеком все равно что со стихией или препятствием, которое, кажется, и не одолеешь».

«Лучше бы я его никогда не видела. Скорее всего, мы не увидимся больше, а забыть мне его будет трудно», — думала Рокуэйна.

Из окна она видела, как в замок съезжаются участники скачек, приглашенные на обед, над приготовлением которого повара трудились целую неделю.

И немудрено: ведь готовили оленину, жарили молочных поросят, кабаньи головы, не говоря уже о бесконечных бараньих ножках, курах, форели.

Как на скачки, так и на последующий обед всегда приглашались исключительно мужчины, так что даже если бы герцогиня не уехала в Лондон, ей не довелось бы увидеться с мужем за обедом.

Неожиданно для самой себя Рокуэйна подумала, как хотела бы она оказаться в роли дочери герцога и присутствовать в гостиной, где маркиз будет прощаться с дядей.

Она почувствовала необходимость вновь поговорить с маркизом и составить собственное мнение об этом человеке, несомненно интересной личности и яркой индивидуальности, о котором, ко всему прочему, ходило так много слухов.

«Нет сомнения, что, обладая таким сильным характером, он может быть не только человеком жестким, но временами даже и жестоким».

На память ей пришли рассказы о женщинах, покончивших с собой от любви к маркизу, и Рокуэйна пришла к выводу, что эти женщины были существами слабыми, беспомощными.

Ее выводы совпадали с мнением о том, что людей послабее привлекают сильные личности и они липнут к ним, «как ракушки ко дну корабля» — так говаривал ее отец.

Мать спрашивала:

— Как ты можешь быть так несправедлив, говоря о нас, бедных, беззащитных женщинах?

— Но ты же должна понимать, — отвечал отец, — что мужчина либо согласится быть покоренным, либо будет бороться, чтобы освободиться.

Мать возражала:

— Я считаю, что ты пытаешься оправдать безжалостных и бессердечных мужчин.

Рокуэйна знала, что родители спорят потому, что им обоим это нравится, но обычно через минуту мать не выдерживала, смеялась и говорила: