В этот миг Изед выглядела очень серьезной, она была уверена в своей правоте.

Нэш слушал ее, чуть наклонив голову, как делал Сетт, когда Нэш развлекался тем, что подзывал его, имитируя чужой голос: Сетт был смышленым псом и знал, что это говорит его хозяин, но все равно конфузился, склонял голову и опускал уши, пытаясь понять, кто спрятался у мальчика во рту.

— Точно. — Нэш понизил голос, понемногу успокаиваясь. — Идем дальше: существует некто, кто видел их все, кто тяжело дышит и завывает, но не от досады… Но кто мог видеть все это? И как ему удается перемещаться из одного мира в другой? Нет, что-то тут не так.

— Путешествовать и жить в обоих мирах дозволено лишь избранным. Но даже они не могли видеть все загадки нашего мира. Например, Каменная Радуга исчезла не меньше чем тысячу лунных циклов тому назад.

— То же самое можно сказать обо всех чудесах моего мира. Они очень-очень древние, многих больше нет. Возможно, речь идет о ком-то бессмертном? Или о каком-нибудь тысячелетнем создании…

— Или… — начала Изед.

— Или — что?

— Или это не кто-то, а что-то… что-то, что завывает, тяжело пыхтит или дышит вот так, как ты только что дышал мне в лицо, что-то, что побывало в обоих мирах… ну конечно, это ветер! — воскликнула она и хлопнула в ладоши.

Нэш с энтузиазмом присоединился:

— Точно, так оно и есть, все сходится! Ветер завывает не от досады! Как думаешь, Добан, мы правильно догадались?

Добан не ответил. Он посмотрел на него своими бездонными, гораздо более красноречивыми, чем сотня слов, глазами, и Нэш прочитал в них все то, что хотел узнать.

Тут он снова повернулся к Балаболам:

— Э-э-э… уважаемые… ответ на ваш вопрос… точнее, ответы на ваши вопросы: «восемь» — это точное число чудес и загадок, и «ветер» — тот, что «тяжко дышит и завывает, но не с тоски и не от досады». Что скажете?

Поначалу Нэш запинался, но мало-помалу голос его делался все более твердым. Так уж он был устроен: уверенность приходила к нему по мере того, как он облекал мысли в слова. Точно так же, как когда он садился на велосипед и спускался с крутого холма: чем больше он разгонялся, тем увереннее себя чувствовал… несмотря на то, что такая безалаберная уверенность зачастую приводила к тому, что он терял равновесие и кубарем катился по земле. После чего опять был готов подняться и начать все заново.

Две статуи переглянулись, затем пожали плечами, словно говоря: «Подумаешь, какая ерунда», — и медленно, с трудом вернулись в исходное положение.

— Добро пожаловать на Праздник новой Луны, — нараспев продекламировали они, все так же надоедливо чередуясь.

Большие деревянные двери, защищенные решетками из кованого железа, которые были выполнены в форме зарослей плюща, причем удивительно похожих на взаправдашние, медленно распахнулись наружу, разделяясь на три части: две оперлись на стены за спинами Балаболов, а верхняя часть в форме полумесяца пошла вверх и исчезла в стене дома, точно лезвие огромной гильотины.

За воротами открывался бескрайний атриум, пол которого был в шахматном порядке выложен квадратами белого и черного мрамора. В самом центре зала сверху мягкими складками спускался роскошный красный занавес. На чем он висел, было непонятно. Скорее всего, на каком-то невидимом карнизе.

Больше не было ничего: ни мебели, ни картин.

Добан, вновь не произнося ни слова, мягко подтолкнул ребят вперед.

Все вместе они переступили порог.

Медленно и осторожно они вошли внутрь, как движутся в темноте, боясь на что-нибудь натолкнуться, хотя тут было так просторно и пустынно, что опасности столкнуться с чем-нибудь не было никакой.

— Вы ничего не слышите? — вдруг спросила Изед.

Нэш остановился. Эхо его шагов смолкло, а больше он ничего не слышал.

— Нет, — был его первый ответ.

— Ш-ш-ш… попытайся прислушаться… вот, слышишь?

Нэш вновь склонил голову набок, как Сетт, и перевел взгляд на потолок.

— Да, это музыка.

Мелодия, которую сначала играл один рояль, а потом — уже целый оркестр, волнами растекалась по залу, пропадала в неведомых пространствах и возвращалась чуть смягченная. Эхо разносило ее по шести углам этого грандиозного зала.

— Похоже на классическую музыку, — заговорил Нэш. — Обычно она такая скучная, но в этой есть что-то еще… Она больше напоминает рок.

— Рок? Не знаю, что ты имеешь в виду, мой высокообразованный друг, но эту музыку редкой красоты сочинил композитор из твоего мира: Людвиг ван Бетховен, — ответил Добан. — Это Третий концерт до минор для фортепиано с оркестром, последний из трех актов, если быть точным. Если твоя оценка выражает одобрение, то да, во многом это «рок».

— Бетховен. Ну да, я же его знаю, мне нравится его музыка! У моей мамы есть жутко старые виниловые пластинки с его симфониями. И Сетт обожает Бетховена! Когда он слышит запись самой известной симфонии, пятой, кажется, той, где звучит «та-да-да-дааа!», то поднимается на задние лапы и начинает прыгать. — Нэш вдруг замолчал и опустил свои небесно-голубые глаза. — Я так скучаю по Сетту.

— Сетт? Кто это, твой друг? — спросила Изед.

— Сетт — это его пес, можно сказать — да, его друг. Буквально через несколько лунных циклов мы с ним познакомимся, маленькая моя, — объяснил Добан. Потом он обратился к Нэшу: — Ностальгия свойственна сердцам, в которых есть место для бесконечного Добра. Не забывай, в твоем мире время идет очень медленно: несколько мгновений на Земле — это полные лунные циклы здесь. Когда ты прибежишь домой, для Сетта и остальных это будет выглядеть так, будто ты только что вернулся со своего Хеллоуина.

Слова Добана, как всегда, были для Нэша словно чистая вода для умирающего от жажды.

— В общем, — вернулся он к прежней теме, — если это Бетховен, значит, я был прав, когда подумал, что это рок, хотя он и родился в XVIII веке. Но главное, праздник уже начался!

— Так пойдемте! Чего мы ждем? — заторопилась Изед.

— Следуйте за мной. Я хочу устроить вам заслуженный сюрприз. Не каждый день приглашают на Праздник новой Луны. — С этими словами Добан направился к большому красному занавесу посреди зала и слегка наклонился, чтобы приподнять занавес. В этот момент восторг Нэша в предвкушении предстоящих непостижимых событий поднялся до небес.

За занавесом открывался вход в несуществующий коридор. Коридор был ярко освещен: то пылали свечи в серебряных канделябрах. Вместо пламени в них дрожали лунные лучи, рисуя на стенах спирали света.

Откуда-то издалека доносилась музыка.

— В Невидимом Мире возможно и такое! — восхищенно прошептала Изед.

— Точно! — поддакнул завороженный Нэш.

Они чуть пригнули головы, чтобы проскользнуть под занавесом, который приподнял Добан, и очутились в невероятном коридоре.

— Я привык к Прозрачности, Добан! — неожиданно воскликнул Нэш, чем немало удивил своего спутника. — Теперь я вижу все как с закрытыми глазами, так и с открытыми… Это хороший знак, да?

— Это отличный знак, но я ожидаю от тебя и кое-чего другого, причем довольно быстро, потому что у тебя большие способности. А большие способности неизбежно означают большую ответственность. У нас мало времени, как тебе известно, но ты… ты настоящее чудо. Ты — наша единственная надежда, Нэш Блейз.

— Наша — это чья? Ты имеешь в виду себя и Изед? Или кого-то еще?

Добан улыбнулся одними губами и устремил взгляд в глубь коридора.

Нэш снова посмотрел на канделябры: оказалось, что они движутся! Они перемещались, позволяя гостям с большим удобством пройти по узкому коридору, и наклонялись, чтобы лучше осветить им путь.

Тут и там сквозь шероховатые каменные стены проглядывали пучки мха. Нэшу даже показалось, что он ощущает холодное дуновение ветра, который проникает в трещины между каменными глыбами. Но больше он не смог открыть для себя никаких особенностей этого необычайного места.

Не смог он этого сделать потому, что коридор неожиданно закончился, и закончился он стеной.