Бабушка с радостным восклицанием захлопала в ладоши.

— Спасибо, милая, это будет мне лучшим подарком на день рождения. Если вы не заняты в воскресенье, Мэтью, может быть, стоит начать не откладывая?

Не успела Эдит подумать, что бабушка уж чересчур торопится, как Мэтью произнес:

— Я и сам хотел это предложить. Если вы, Эдит, завтра свободны, то я могу заехать за вами.

Я живу на Хокстон-стрит.

— Ну.., я в самом деле завтра свободна, ответила Эдит, и бабушка удовлетворенно кивнула. — Мне всего удобнее в два часа. Запишите мой адрес, мистер Смит.

Он быстро записал продиктованный ею адрес: Гросвенор-сквер, шестнадцать. И в этот момент из бабушкиной спальни донесся негодующий плач: проснулась малышка Ви и громко требовала внимания. Эдит вскочила, Смит тоже поднялся.

— Большое спасибо за гостеприимство, миссис Грэхем. До свидания, Эдит. Завтра ровно в два я буду ждать у вашего подъезда.

Он улыбнулся, не усмехнулся, а именно улыбнулся, тепло и широко, и его улыбка была такой подкупающей и обаятельной, что Эдит не сдержалась и невольно улыбнулась в ответ.

Бабушка пошла проводить гостя до калитки, а Эдит поспешила к проснувшейся девочке. Дав ей в руки зеленого зайца, она украдкой взглянула в окно.

Бабушка о чем-то говорила Смиту у калитки, он ответил ей какой-то одной фразой и, наклонившись, поцеловал руку, потом выпрямился и бросил взгляд на окна. Эдит отпрянула в глубь комнаты, и ее сердце учащенно забилось. Она вдруг поймала себя на мысли, что очень хотела бы оказаться на бабушкином месте — чтобы это ей Мэтью Смит поцеловал руку.

Как удивительно, что в его несколько старомодных манерах не чувствуется ни малейшей рисовки или фальши.

Эдит натянула на Ви носочки и платьице и повела ее в гостиную. Бабушка как раз входила в дверь.

— Только не начинай упрекать меня, — с ходу сказала она. — Если ты хоть что-то смыслишь в живописи, Эдит, то согласишься, что у этого молодого человека несомненный талант.

И в какой оригинальной манере выполнен набросок! Но главное даже не это… — Она многозначительно посмотрела на внучку. — Если хочешь знать, меня просто потряс его рисунок.

Он совсем незнакомый человек… А ты действительно уверена, что вы незнакомы? — вдруг спросила она, уставившись на Эдит с подозрением. — Впрочем, это не важно. Ты не знаешь себя, Эдит, и не знаешь себе цены. Может быть, этот портрет откроет тебе глаза на саму себя, и твоему Сесилу тоже. Если бы он сумел понять тебя по-настоящему!

— Я ведь согласилась, бабушка, — примирительно сказала Эдит. — Но все-таки, как ты сама заметила, мистер Смит — совсем неизвестный нам человек. Представь, что сказала бы мама! А вдруг он окажется маньяком? — шутливо добавила она.

Бабушка укоризненно посмотрела на нее.

— Хочешь сказать, что я выжила из ума? Или совсем ничего не понимаю в людях? Да с этим человеком ты будешь в большей безопасности, чем со своим Сесилом.

По спине Эдит пробежал холодок, и она поспешила сменить тему, тем более что случай как раз подвернулся:

— Кажется, Ви понравилась твоя коробка для шитья. Не трогай, малышка, там лежат острые иголки!

И бабушка с внучкой бросились к девочке, которая с любопытством заглядывала в шкатулку с иголками, ножницами и нитками.

Вечером, возвращаясь в Лондон, Эдит размышляла над словами бабушки. Выходит, что она сама не подозревает о каких-то необыкновенных качествах, которыми обладает. Ну, положим, бабушка просто пристрастна, но этот Мэтью Смит изобразил ее необыкновенной, утонченной, словно на средневековом рисунке.

Впрочем, художники иногда идеализируют свои модели. Сейчас ей казалось странным, что она согласилась ехать к чужому человеку, чтобы позировать ему для портрета. Это было настолько не в духе Эдит, так не соответствовало привитым ей с детства правилам поведения, что она не переставала удивляться самой себе.

Захотела сделать приятное бабушке — это да.

Но чем дольше она раздумывала, тем больше убеждалась, что бабушка здесь ни при чем. Ей самой очень захотелось, чтобы Мэтью Смит нарисовал ее портрет, а если заглянуть еще глубже, просто захотелось еще раз встретиться с человеком, который разглядел в ней что-то необыкновенное.

Неужели она настолько тщеславна? Сама Эдит никогда не считала себя необыкновенной, ей всегда внушали, что главное — быть воспитанной, приятной людям и рассудительной. Это, а еще вежливость и сдержанность, — вот и все, что от нее ждали с самого детства. Какие такие глубины в ней таятся? Видимо, Мэтью Смит художник-романтик, недаром он упомянул Сальватора Розу. Эдит плохо помнила работы этого художника, знала только, что он неаполитанец, принадлежал к романтической школе, жил в семнадцатом веке и сильно повлиял на культуру Англии. Кажется, Смит упомянул «Портрет Лукреции»? Надо поискать дома в маминых альбомах. Вроде бы где-то он ей попадался.

Дома Эдит целый час перебирала художественные альбомы, но картин Сальватора Розы .так и не нашла. Мэтью Смит решит, что она совсем необразованная. Она открыла альбом с репродукциями Ботичелли и замерла. Манера, в которой были выполнены рисунки великого итальянца, очень напоминали манеру Мэтью Смита. Он, стало быть, учился у старых мастеров… Она закрыла альбом. Завтра Смит покажет ей и Лукрецию, и другие картины Сальватора .Розы… У него-то, разумеется, есть их репродукции.

Тут зазвонил телефон, и, уже схватив трубку, Эдит с испугом подумала, что это Сесил.

Но она услышала мамин голос.

— Эдит, милая, как твои дела? Ты здорова?

Все у тебя в порядке?

— Да, конечно, я здорова, все нормально.

Как вы с папой?

— У нас тоже все слава Богу. Но нам сегодня два раза звонил Сесил, — тут же заговорила мама о том, что, видимо, больше всего волновало ее в данный момент. — Он в отчаянии — ты не отвечаешь на звонки, а он звонит тебе весь день…

— Я навещала бабушку, — ответила Эдит сдержанно.

— Бланш, я надеюсь, здорова?

— Да. Я приводила в порядок ее садик.

— Когда наконец она решит воспользоваться услугами муниципального садовника? Не можешь же ты ездить к ней каждую неделю, тем более что скоро у тебя не будет на это времени, — сказала мама, и в ее голосе послышался еле заметный холодок. Эдит знала, что мама не всегда одобряла свою свекровь. — Но у вас с Сесилом все в порядке? Вы, не поссорились? — снова переключилась она на более важную тему.

— Мама, успокойся, мы не поссорились.

Сейчас я дома, Сесил, наверное, скоро позвонит, — ответила она и твердо решила, что станет разговаривать с ним как ни в чем не бывало и вообще выбросит из головы всю утреннюю чушь. Она уже жалела, что повела себя как испуганная девчонка и сбежала утром к бабушке, не дождавшись его звонка.

— Знаешь, в прошлый раз я ничего не сказала тебе, так как еще не была уверена… Теперь можно уже с определенностью говорить, что папу скоро назначат заместителем министра! радостно заявила мама.

— Это точно? — обрадовалась Эдит. — Поздравь и поцелуй от меня папу. Значит, вы возвращаетесь?

— Да, в самое ближайшее время. Мы еще успеем побегать с тобой по магазинам, не покупай без меня ничего, ладно? Я хочу сама нарядить моего котенка.

Мама поговорила еще немного о Блеклифах, общих знакомых, которые спрашивали, что подарить Эдит на свадьбу, и попрощалась, послав своему котенку тысячу поцелуев от себя и от папы. Эдит положила трубку, приготовила себе чай и села у телефона. Может, выпить что-нибудь покрепче? Когда на напольных швейцарских часах стрелки подошли к двенадцати, Эдит решительно прошла в ванную, приняла душ и легла в постель, испытывая облегчение.

Хорошо, что Сесил не позвонил, утро вечера мудренее…

Она зажмурилась и попыталась представить Сесила. Бедный, наверное, он сейчас тоскует по ней, переживает. Конечно же, все у них будет хорошо, она не должна в этом сомневаться…

Эдит уже совсем погружалась в сон, когда перед ней вдруг отчетливо всплыло из таинственной темноты лицо, но оно не было лицом Сесила. У этого человека были темные прямые брови, а не каштановые, капризно изогнутые, как у Сесила. И волосы у него были темные, коротко подстриженные на висках, а глаза — серые, как английское небо, опушенные густыми ресницами, смотрели внимательно и требовательно…