Это звучало разумно. Праздник святой Инсвиды приходился на конец сбора урожая, когда провизии в избытке, а если кто-то хочет отправить припасы осажденной крепости, чтобы та могла продержаться еще год, то конец лета — самое подходящее время. А из всех людей в Британии, кто меня ненавидел, кто мечтал мне отомстить, Этельхельм был самым опасным. Я всегда считал, что скорее всего именно он станет помогать моему кузену, но не был уверен, пока не пришло письмо от Меревала.

И вот, оставив Ситрика и еще восемнадцать человек в Дунхолме, вместе с остальными воинами, их женами, детьми, слугами и рабами я двинулся в Эофервик. Я сказал им, что мы отправляемся во Фризию, а потом взял трех человек и поехал в Думнок.

Я выбрал трех саксов-христиан, поскольку подозревал, что Думнок, город в Восточной Англии, недавно покоренной западными саксами, может быть настроен мстить норманнам и язычникам. Я взял Сердика, одного из старейших воинов — медлительного, но преданного до мозга костей. Осви был намного моложе и служил мне еще с детства. Теперь он стал проворным и умелым воином. Третьим был Свитун, западный сакс с ангельским лицом, улыбчивый и смешливый, но также пронырливый и ловкий вор.

Мы вчетвером сели на западно-саксонский корабль, пришедший в Эофервик с грузом франкского стекла, а теперь возвращающийся в Лунден с полным трюмом нортумбрийских шкур и серебряных слитков. Ренвальд, хозяин судна, обрадовался и золоту, которым мы ему заплатили, и нашим длинным ножам, хоть и усомнился, что от меня будет много пользы в сражении.

— Однако вы трое, кажется, пригодитесь, — сказал он моим спутникам.

Свитун широко улыбнулся.

— Дедуля умеет драться, — сказал он, — хоть с виду и не скажешь, но в бою он хоть куда. Так ведь, дед? — крикнул он мне. — Ты же у нас настоящий старый боевой хрыч!

С тех пор как получил новость о Думноке, я перестал бриться. Я не расчёсывал волосы. Стал носить самую старую и грязную одежду, какую смог найти, и прибыв в Эофервик, учился ходить ссутулившись. Финан и мой сын называли меня глупцом, говорили, что незачем мне тащиться в Думнок, что любой из них готов пойти вместо меня. Но мечта всей моей жизни зависела от того, что я найду в том порту, в Восточной Англии, и я не доверил бы никому, кроме самого себя, отправиться туда и узнать, что там затевается.

— Имейте в виду, — продолжил Ренвальд, — если на нас нападёт кто-нибудь пострашнее рыбацкой лодки, от ваших ножей будет не много пользы.

Никто из нас не носил мечей или саксов, только ножи — я не хотел, чтобы в Думноке догадались, что мы воины.

— Тут есть пираты? — промямлил я.

— Что он сказал?

— Говори громче, дед! — заорал Свитун.

— Пираты есть? — я немного повысил голос и постарался пустить слюни в белую щетину на подбородке.

— Он хочет знать, есть ли тут пираты, — пояснил Ренвальду Свитун.

— Да тут всегда пираты, — сказал Ренвальд, но теперь они в основном на мелких судёнышках. Я не видал ни одного длинного датского корабля, с тех пор как король Эдуард захватил остатки Восточной Англии. И слава Богу.

— Слава Богу, — набожно повторил я и осенил себя крестом.

По такому случаю я в этом путешествии изображал христианина и даже надел на шею распятие вместо молота. Кроме того, я делал вид, что Свитун — мой внук, а он принимал эту игру с неприличным энтузиазмом.

Ренвальд, конечно, хотел знать, откуда мы и зачем путешествуем, и Свитун закрутил историю о том, как нас изгнали с наших земель к северу от римской стены.

— Это всё скотты, — сказал он, сплюнув за борт корабля.

— Я слышал, что эти падальщики пришли на юг, — сказал Ренвальд. — Так вы были арендаторами земель около Беббанбурга?

— Дед был арендатором у старого лорда Утреда, — подтвердил Свитун, имея в виду моего отца. — Он всю жизнь прожил на той земле, но у его тестя остались владения в Восточной Англии, и мы надеемся, они до сих пор там.

Ренвальд сомневался, что саксам оставили какие-нибудь земли в Восточной Англии во время правления датчан.

— Но кто знает! — сказал он. — Может, что и осталось

— Хочу, чтобы меня похоронили там, — пробубнил я.

— Что он сказал?

— Хочет, чтобы его похоронили вместе с семьёй, — объяснил Свитун, а потом добавил: — Старый глупец.

— О, это я понимаю! — заявил Ренвальд. — В Судный день лучше воскреснуть рядом со своей семьёй, чем с незнакомцами.

— Аминь, — проворчал я.

Ренвальд не был подозрительным, скорее, просто любопытным, и его устроила эта история. Мы плыли вниз по Юзу, по течению, и только изредка брались за вёсла, чтобы выровнять судно по курсу. Оно называлось Ренснейл, Улитка, потому как было таким же медленным, охотно пояснил Ренвальд.

— Оно хоть и не быстрое, зато прочное.

Экипаж состоял из шести человек, это много для торгового судна, но они нередко перевозили ценные грузы, и хозяин считал, что дополнительные ножи — не лишняя предосторожность против мелких пиратских кораблей, охотившихся на проходящих торговцев.

Он взялся за рулевое весло, чтобы вывести Улитку на середину реки, где самое быстрое течение.

— Скоро будет богатая добыча, — зло сказал он.

— Богатая добыча? — переспросил Сердик.

— Люди уходят. — Он взглянул на небо, чтобы понять, куда дует ветер. — Дни язычников в Британии уже сочтены.

— Слава Богу, — пробормотал я.

— Даже Утред Беббанбургский! — Ренвальд выглядел удивлённым. — Никто не ожидал, что он уйдёт. Но он купил в Эофервике корабли и привёз туда своё семейство.

— Я слыхал, он купил корабли, чтобы идти в Беббанбург, — вставил Свитун.

— Ни один мужчина не берёт семью, отправляясь воевать, — презрительно сказал Ренвальд. — Нет, он сдаётся и уходит! Я слышал, собирается во Фризию. — Он махнул вперёд. — Вон там мы войдём в Хамбр, теперь до моря рукой подать!

Пищей для слухов о предстоящем отъезде во Фризию послужило то, что я оставил Дунхолм, захватив с собой женщин, детей, большую часть домашнего скота и всё наше добро. Мои люди прибыли в Эофервик с пятнадцатью запряжёнными волами повозками, нагруженными постелями, вертелами, котлами, граблями, косами, жерновами — в общем, всем, что мы могли увезти.

Конечно, прав Ренвальд, сказавший, что ни один мужчина не отправится на войну на кораблях, полных женщин и детей, не говоря уж обо всём домашнем скарбе, и я не сомневался — скоро мой кузен услышит, что я покинул безопасный Дунхолм, забрав всё свое имущество. Но надо, чтобы он услышал кое-что еще. Пусть узнает, что у нас достаточно кораблей, чтобы увезти всех людей, животных и добро во Фризию.

Поэтому прежде чем покинуть Эофервик, я отдал сыну большую часть своего тающего запаса золотых монет и велел купить или нанять большие торговые посудины — столько, сколько понадобится.

— Поставь на суда деревянные стойла, — сказал я ему, — чтобы поместились две сотни лошадей, и сделай это в Гримесби.

— В Гримесби! — удивился сын.

Гримесби — рыбацкий порт в устье Хамбра, вниз по реке от Эофервика. Это пустынное место, открытое всем ветрам, куда менее приятное, чем Эофервик, но и гораздо ближе к морю. Я до сих пор не решил, как заберу назад Беббанбург, но в одном можно быть уверенным — мой кузен договаривался о помощи флота, и если сообщение Меревала правдиво, этот флот собирался в Думноке. Сейчас мне надо было знать, сколько пойдёт кораблей и когда. Священник, выдавший Этельхельма, сказал, что флот не выйдет в море до дня святой Инсвиды, а до этого было ещё несколько недель, а значит, у меня оставалось время изучить порт и придумать, как заменить корабли Этельхельма на мои. И эти корабли, мои корабли, должны ждать в Гримесби, близко к морю, готовые отплыть и сделать реальностью самые страшные кошмары моего братца.

Я не сомневался, что кузен слышал о наших новых кораблях, о том, что с нами семьи, и я подозревал, что сейчас он уже начал верить в историю с Фризией. Должно быть, он рассчитывал, что даже я не стану одновременно вести войну и с Беббанбургом, и против Константина, что я расстался со своей мечтой. Он по-прежнему хочет знать, где я, и будет озадачен — почему я не приехал в Гримесби со всеми моими людьми. Но моя дочь и Сигтрюгр объявили, что я болен и лежу у них во дворце.