— Поправляйся, — сказал он.

—  Hasta la vista, [49]— ответил человек на койке и прицелился в него указательным пальцем.

Дежурный администратор в гостинице передал Харри сообщение. Тот сразу узнал номер участка и позвонил из своего номера. Ответил Юн Суэ.

— Мы еще раз просмотрели все данные, — сказал он. — И сделали более детальную проверку. Часть данных была изъята из архивов спустя три года после совершения преступлений. По закону нельзя хранить устаревшие сведения. Но что касается сексуальных преступлений… на этот случай у нас есть свой, неофициальный архив. И я выяснил кое-что интересное.

— И что же?

— Официально Хантер Робертсон, владелец дома, где жила Ингер Холтер, чист перед законом. Но если присмотреться поближе, выясняется, что его дважды штрафовали за эксгибиционизм. Циничный эксгибиционизм.

Харри попытался представить себе нециничный эксгибиционизм.

— Насколько циничный?

— Возбуждение своих половых органов в общественном месте. Конечно, это еще ничего не значит, но это не все. Лебье поехал к нему, но дома никого не оказалось — только злющая псина, которая выла за дверью. Пока он там стоял, подошел сосед. Выяснилось, что он договорился с Робертсоном по средам кормить и выгуливать его псину. У него был и ключ от двери. Естественно, Лебье спросил, не выгуливал ли он ее перед тем, как нашли тело Ингер Холтер. Тот ответил, что да, выгуливал.

— И что?

— Ранее Робертсон заявлял, что вечером, накануне того дня, когда нашли Ингер, он был дома один. Я решил, что тебе будет интересно это узнать.

Харри почувствовал, как учащается пульс.

— Ваши дальнейшие действия?

— Отправим за ним полицейскую машину — забрать его, а то рано утром он уйдет на работу.

— Хм. А где и когда он совершал свои злодеяния?

— Секундочку. Кажется, в каком-то парке. Вот. Написано «Грин-парк». Это маленький…

— Я знаю. — Харри быстро соображал. — Наверное, придется прогуляться. Некоторые, похоже, там днюют и ночуют. Может, они что и знают?

Юн продиктовал даты актов эксгибиционизма, и Харри записал их в свой маленький черный «Альманах сберегательных банков Скандинавии» — подарок отца на Рождество.

— Кстати, Юн, просто интереса ради: что значит «нециничный эксгибиционизм»?

— Это когда пьяный восемнадцатилетний парень показывает задницу полицейскому патрулю в День Конституции Норвегии.

Харри поперхнулся от удивления.

Из трубки донеслось хихиканье Юна.

— Но как?.. — начал Харри.

— Чего только не узнаешь, когда у тебя есть два пароля, а в соседнем кабинете сидит датчанин. — Юн весело рассмеялся.

Харри почувствовал, что его охватывает жар.

— Все в порядке? — Юн, кажется, был обеспокоен, не зашел ли он слишком далеко. — Больше никто не знает.

Его голос казался таким несчастным, что у Харри не хватило духу злиться.

— В том патруле была одна женщина, — сказал он. — Ей приглянулся мой зад.

Юн облегченно рассмеялся.

Фотоэлементы в парке решили, что уже достаточно темно, и фонари включились, когда Харри подошел к скамейке. Человека, сидящего на ней, он узнал сразу.

— Добрый вечер.

Упавшая на грудь голова медленно поднялась, и пара карих глаз посмотрела на Харри — вернее, сквозь него, зафиксировав взгляд на какой-то далекой точке.

—  Fig? [50]— хрипло попросил он.

— Простите?

—  Fig, fig, — повторил он и помахал двумя пальцами в воздухе.

—  Oh, fag. You want a cigarette? [51]

—  Yeah, fig.

Харри достал из пачки две сигареты. Одну взял себе. Некоторое время они молча курили. Они сидели в крошечном зеленом оазисе посреди многомиллионного города, но Харри показалось, будто он сейчас на необитаемом острове. Может, из-за этой темноты и электрического стрекота кузнечиков. Или из-за ощущения чего-то ритуального и вневременного, того, что они сидят рядом и курят, белый полицейский и черный потомок древних обитателей этого континента с чужим, широким лицом.

— Хочешь купить мою куртку?

Харри посмотрел на его куртку — тонкую черно-красную ветровку.

— Флаг аборигенов, — объяснил он и показал Харри спину куртки. — Такие делает мой двоюродный брат.

Харри вежливо отказался.

— Как тебя зовут? — спросил абориген. — Харри? Это английское имя. У меня тоже английское имя. Меня зовут Джозеф. Вообще-то это еврейское имя. Иосиф. Отец Иисуса. Понимаешь? Джозеф Уолтер Родриг. В племени меня зовут Нгардагха. Н-гар-даг-ха.

— Ты часто бываешь в этом парке, Джозеф?

— Да, часто. — Джозеф снова отпустил взгляд, и тот унесся на километр.

Абориген извлек из-под куртки бутылку сока, предложил Харри, отпил сам и с довольным видом закрутил крышку. Куртка была расстегнута, и Харри увидел на груди татуировки. Над большим крестом было написано: «Джерри».

— Красивые у тебя татуировки, Джозеф. А кто такой Джерри?

— Джерри — мой сын. Сын. Ему четыре года, — Джозеф растопырил пальцы и попытался отсчитать четыре.

— Я понял. Четыре. А где Джерри сейчас?

— Дома, — Джозеф махнул рукой в направлении дома. — Дома с мамой.

— Знаешь, Джозеф, я ищу одного человека. Его зовут Хантер Робинсон. Он белый, маленького роста, и у него мало волос на голове. Иногда он приходит в парк. И он показывает… разные части тела. Ты понимаешь, о ком я? Ты его видел, Джозеф?

— Да, да. Он придет, — ответил Джозеф и потер нос, будто считал, что Харри не понимает очевидного. — Просто подожди. Он придет.

Харри пожал плечами. Конечно, утверждение Джозефа не заслуживало особого доверия, но больше делать было нечего, и он протянул Джозефу еще одну сигарету. Они сидели на скамейке, а темнота становилась все глубже и под конец сделалась почти осязаемой.

Вдалеке зазвонил церковный колокол. Харри зажег восьмую сигарету и затянулся. В последний раз, когда он ходил в кино с Сестренышем, она сказала, что ему надо бросить курить. В тот раз они смотрели фильм «Робин Гуд — принц воров» с самым худшим актерским составом, какой Харри мог припомнить. Хуже только — в «Plan 9 From Outer Space». [52]Но Сестреныша не коробило, что Робин Гуд в исполнении Кевина Костнера отвечает шерифу Ноттингемскому на чистейшем американском. Сестреныша вообще мало что коробило, зато она вопила от восторга, когда Костнер навел в Шервудском лесу порядок, и плакала от радости, когда Робин и леди Марианна в конце концов обрели друг друга.

Потом они пошли в кафе, и он купил ей кофе. Она рассказала ему, как хорошо ей живется на новой квартире в Согне. Но пара людей, которые живут по соседству, — «совсем на голову того». И еще сказала, что Харри должен бросить курить.

— Эрнст говорит, это опасно, — сказала Сестреныш. — От этого можно умереть.

— Кто такой Эрнст? — спросил Харри, но она только захихикала в ответ. Потом снова стала серьезной:

— Ты не будешь курить, Харальд. И не умрешь, понял?

Это обращение «Харальд» и словечко «понял?» она переняла от мамы.

При крещении отец настоял, чтобы сыну дали имя Харри. Отец, Фредрик Холе, обычно во всем угождавший супруге, вдруг поднял голос и заявил, что хочет назвать мальчика в честь деда, который был моряком и, по всему, хорошим человеком. Мать долго не спорила и согласилась, о чем потом горько жалела.

— Кто-нибудь когда-нибудь слышал о каком-нибудь Харри, который чего-нибудь достиг? — говорила она. Когда отец хотел ее поддразнить, он цитировал ее фразы с огромным количеством «нибудь».

И мать стала звать его Харальдом, в честь своего дяди. Но эта затея широкой поддержки не получила. А после смерти матери Сестреныш тоже стала его так звать. Может, Сестренышу хотелось таким образом заполнить образовавшуюся пустоту в их жизни. Этого Харри не знал — в голове у бедной девочки происходило слишком много необъяснимого. И когда он пообещал, что бросит курить — если не сразу, то постепенно, — Сестреныш улыбнулась и заплакала, так и не стерев с носа крем.