Обстановка, впрочем, представлялась самой заурядной. Грязноватые, обшарпанные стены, кое-где исцарапанные гвоздями болельщиков и любителей рок-музыки. Давно не мытые ступени. Большие пыльные окна с двойными стеклами – место последнего успокоения мух и других мумифицированных насекомых. Не слишком привлекательный натюрморт возле мусоропровода... Не знаю, что именно из этого показалось Северину достойным изучения, но шаг он впервые замедлил, когда мы вышли на площадку пятого этажа. Нужная нам дверь с номером “56” отличалась от остальных на этаже богатой ярко-красной обивкой из кожзаменителя, но замок был обычный, английский. Я глазами показал на него Северину, он молча кивнул, наклонившись, внимательно осмотрел притолоку. Хмыкнул удовлетворенно, потом постоял еще немного, прислушиваясь, не донесется ли из-за двери каких-либо звуков. Звуков не донеслось, и, позвав нас жестом за собой, Северин стал спускаться обратно.

На четвертом этаже он остановился возле квартиры №52, расположенной так же, как 56-я, вытащил из кармана бумажку, которую незадолго перед этим получил у участкового, глянул в нее, словно сверяясь, туда ли мы пришли, и коротко ткнул в звонок.

– Кто? – незамедлительно, будто нас ждали, спросили с той стороны двери.

– Свои, – коротко и солидно ответил Северин. Дверь приоткрылась на цепочке, в щель выглянуло узкое бледное лицо, мелькнули черные усики и выпуклые как у лягушки, бесцветные глаза.

– Своих чой-то не вижу, – произнесло подозрительно лицо, отодвигаясь вглубь.

Северин сунул в щель удостоверение:

– Откройте, пожалуйста, Аким Петрович, милиция.

Звякнула цепочка, дверь распахнулась, и мы увидели малоформатную личность, по пояс голую, всю поросшую мелкой черной шерстью, в закатанных до колен тренировочных штанах.

– Милиция, – с нескрываемым удивлением протянул хозяин, и тут его лягушачьи глазки разглядели Туточкина. – А, – воскликнул он, – товарищ начальник! Ну, проходите, проходите!

Мы зашли в маленькую переднюю.

– Значит, решили наконец уважить Козырева, – тараторил Аким Петрович, в голосе его играло торжество. – Признали, стало быть, мою правоту, оценили, слава те, Господи! Заходите, заходите! – делал он приглашающие движения, но первым умудрился прошмыгнуть в комнату, и когда мы вошли следом, уже встретил нас с толстой канцелярской папкой в руках, которую судорожно на весу, роняя отдельные листки, перебирал, приговаривая: – Все у меня тут, все. Все копии, что я вам писал. А вы... – в голосе его задрожала обида. – Сколько я вам сигнализировал! Ноль внимания, фунт презрения! А Трифонов так и ходит по вечерам с работы с полным портфелем, – он делал ударение на первом слоге. – А что в этом портфеле, знаете? Нет? А я знаю! У Семенихиной второй месяц тетка какая-то без прописки живет – она говорит, родственница. А вы проверьте! И заодно проверьте, откуда у Копчикова машина – при двухстах-то двадцати рубчиках, да минус алименты, да плюс теща от второго брака! А еще проверьте...

– Стоп! – сказал Стас, оглядываясь на Туточкина. Тот стоял с несчастным видом, закатив глаза. – Давайте по порядку.

Он взял у Козырева из рук папку, взвесил ее оценивающе на ладони и поинтересовался деловито:

– Что тут у вас есть на Старостину?

– На Наталью Кирилловну? – удивился хозяин. – Ничего нету. Вот разве текст она на меня, так то ж по рассеянности! – Он махнул рукой. – И завсегда потом возмещает. Я, бывает, побелить еще в ванной не успею, а она опять протекет. Но, – Козырев поднял палец, обращая наше внимание, и закончил торжествующе: – Все равно возмещает!

– Значит, хорошая женщина? – уточнил Северин.

– Хорошая, – подтвердил Аким Петрович. – Правда, больше трояка в долг не дает, зато и взад денег не просит. – Он захихикал.

– А вот мужчина к ней ходит... – начал Стас.

– Виктор Пальга? – подхватил Козырев. – В Москве на хорошей работе работает, большой души человек. Иной раз встретит, так сам скажет: “На тебе. Петрович, синенькую, поправь свое драгоценное”. Не, на них зря говорить не буду!

– А зря и не надо, – покладисто согласился Северин. – Вы нам только одно скажите: часто вам приходилось у Старостиной в квартире бывать?

– Приходилось, – с готовностью откликнулся Козырев. – Как она на меня протекает, так я зараз к ней бегу краны перекрывать.

Тут Северин придвинулся к нему поближе и сказал со значением:

– Вот какое дело. Получили мы сигнал... – Козырев аж на цыпочки привстал, трепеща от внимания. А Стас продолжал: – Будто ваша соседка мебель антикварную скупает... Это правда?

Аким Петрович разочарованно улыбнулся и махнул рукой:

– Врут люди. Наталья Кирилловна с полгодика как югославский гарнитур прикупила, я ей сам и помогал затаскивать. А боле у ней ничего в квартире, почитай, нету.

– Да? – заинтересованно спросил Северин, ничуть не обескураженный тем, что “сигнал” не подтвердился. – И как она его расставила?

– Ну как? – задумался словоохотливый Козырев. – Вот тут, где у меня трюмо, шкаф трехстворчатый поставила. Диван – у окна. Стол – посередке.

– А что в другой комнате? У вас ведь квартира такая же?

– В точности. Пойдемте, расскажу.

Пропустив Козырева вперед, Стас сказал мне тихо:

– Рисуй план квартиры и расположение вещей. Один раз в жизни используем гниду для пользы дела...

Через полчаса на площадке между четвертым и пятым этажами собралась вся наша группа. Первым в квартиру должен был зайти специально привезенный нами из Москвы сотрудник в бронежилете, шлеме и с пуленепробиваемым щитом. За ним мы, каждый со своей задачей: по два человека в комнаты, в кухню, в ванную с туалетом. В квартире Козырева, а также в 60-й квартире на шестом этаже ждали сотрудники в форме, которые должны были в момент начала операции выйти на балконы, чтобы он не вздумал баловать. На всякий случай лифт застопорили на третьем этаже. Сверху и снизу подходы к 56-й перекрывали наши люди, чтобы не допустить не вовремя вышедших соседей.

Северин взглянул на часы. Снизу привели перепуганного насмерть Акима Петровича. Увидев человека в шлеме и со щитом, он задрожал как осиновый лист. Стас подвел его к ярко-красной двери и нажал на кнопку звонка.

– Кто там? – спросил через несколько томительных мгновений женский голос, и Северин крепко сжал плечо Козырева.

– Это я, Кирилловна! – заблеял он. – Опять ты на меня текешь!

Замок щелкнул. Козырева сдернули вниз по лестнице. Я рванул на себя ручку двери, и на площадку вылетела маленькая плотная женщина в коротком халатике, с ходу попав в объятия Северина.

– Тес! – прошипел он грозно, зажимая ей рот ладонью и вместе с ней, как бы в танце, проникая в квартиру. – Где он?

В глазах у женщины метался страх. Она еле заметно кивнула в сторону дальней комнаты. Я на цыпочках сделал два шага вперед и распахнул стеклянную с занавесками дверь, открывая проход обороненному щитом сотруднику. Тот вошел и остановился на пороге. Мы заглядывали ему через плечо. Виктор Данилевский лежал поперек смятой кровати, разметав во сне одеяло, и тихо посапывал.

Чувствуя, как постепенно отпускает напряжение, я осторожно подошел к кровати, сунул руку под подушку и быстрым движением пошарил там, но ничего не обнаружил. Тогда я просто взял спящего за плечо и потряс. Луна открыл глаза, мы встретились с ним взглядами. Наверное, полминуты он смотрел на нас, не говоря ни слова. Потом медленно сел на постели, свесил ноги и произнес хриплым со сна голосом:

– Вот твари, менты поганые! Такой сон испортили...