На протяжении всей книги я пишу и о поле, и о гендере, но, когда речь идет о нехватке гендерных данных, именно гендер выходит на первое место, потому что статистика не отражает потребностей женщин не из-за их пола. А из-за гендера. Давая определение феномену, который причиняет такой ущерб жизни столь многих женщин, я хочу четко назвать его первопричину, и, вопреки многим утверждениям, о которых вы прочтете на этих страницах, проблема – вовсе не женское тело как таковое. Дело в значении, приписываемом ему обществом, и в социально обусловленном игнорировании его особенностей.

«Невидимые женщины» – история об «отсутствующем присутствии», и писать о нем порой непросто. Притом что у нас мало гендерных данных в целом (мы ведь их не собираем, а если и собираем, то не разбиваем по половому признаку), этих данных практически нет, когда речь идет о цветных женщинах, женщинах-инвалидах, представительницах рабочего класса. Их нет не только потому, что они не собраны, но, повторюсь, и потому, что они не отделены от информации о мужчинах, то есть данные собираются без разбивки по полу. Статистические данные о представительстве групп в разных сферах, от академического сообщества до киноролей, содержат разделы «женщины» и «этнические меньшинства», так что данные по женщинам – представительницам этнических меньшинств тонут в каждой из этих более широких категорий. Если данные есть, я их привожу, но чаще всего они отсутствуют.

Эта книга – не записки психоаналитика. Мне не дано проникнуть в глубины сознания тех, кто способствует сохранению дефицита гендерных данных, а значит, я не могу открыть читателю первопричины этого явления. Я могу лишь представить факты и предложить читателю оценить их. Меня также не интересует, являются ли производители орудий труда, разработанных по мужским меркам, тайными сексистами. Личные мотивы не важны – во всяком случае, до определенных пределов. Важны закономерности. Важно понять, можно ли считать дефицит данных (учитывая количество информации, которую я представлю читателю) всего лишь результатом колоссального совпадения.

Я утверждаю, что это не совпадение. Я буду настаивать: дефицит гендерных данных – одновременно и причина, и следствие заблуждения, будто человечество состоит исключительно из мужчин. Я покажу, как часто и в сколь многих областях проявляется этот «мужской перекос» и насколько он искажает считающиеся объективными данные, от которых все сильнее зависит наше существование. Я покажу, что даже в нашем сверхрациональном мире, которым все чаще управляют сверхбеспристрастные сверхкомпьютеры, женщины во многом так и остаются, по определению Симоны де Бовуар, «вторым полом», и что опасность оказаться оттесненными (в лучшем случае) на роль «подвида» мужчин сегодня велика как никогда.

Наше общество свыклось с тем, что люди – по умолчанию мужчины. Свыклось, поскольку это представление уходит корнями в глубокую древность – так же, как и сама теория эволюции человека. Уже в IV в. до н. э. Аристотель открыто заявлял, что человек – по умолчанию мужчина. Для него это был бесспорный факт. «Первое отступление от природы заключается в том, что приплод может оказаться не самцом, а самкой», – писал он в своем биологическом трактате «О возникновении животных» (оговаривая, впрочем, что «самка необходима по своей природе»)[3].

Более 2000 лет спустя, в 1966 г., Чикагский университет организовал симпозиум по первобытным обществам охотников и собирателей – Man the Hunter («Человек-охотник»). На симпозиуме присутствовали более 75 социоантропологов из многих стран мира. Обсуждалась центральная роль охоты в эволюции человека и развитии человечества. С тем, что именно охота играла центральную роль, были согласны все участники форума[4]. «Биологическими и психологическими особенностями, а также привычками, отделяющими нас от обезьян, – всем этим мы обязаны охотникам прошлого», – указывалось в одной из статей сборника, изданного по материалам симпозиума. Очень хорошо, вот только, как отмечали феминистки, в эту теорию не укладывалась эволюция женщин. Потому что из этого труда явствует: охота – чисто мужское занятие. Ведь если «наш интеллект, интересы, эмоции и основы социальной жизни – продукты эволюции, обусловленные успешным освоением охоты», что можно сказать о женской половине человечества? Если носителями эволюции человечества выступают мужчины, можно ли вообще считать женщину человеком?

В своей ставшей классической работе 1975 г. «Женщина-собирательница: “мужской перекос” в антропологии» (Woman the gatherer: male bias in anthropology) антрополог Салли Слокум поставила под сомнение определяющую роль «мужчины-охотника»[5]. Антропологи, утверждала она, «рассматривают эволюцию сквозь призму мужских занятий, как будто этого достаточно для ее объяснения». Она задала простой вопрос, который до нее никто не ставил: «А что делали женщины, пока мужчины охотились?» Ответ: они занимались собирательством и ухаживали за детьми, долгое время остававшимися беспомощными и нуждавшимися в присмотре. Оба эти занятия требовали сотрудничества. В свете этого, пишет Салли Слокум, утверждать, что «в основе человеческой эволюции лежит склонность мужчин к охоте и убийству», – значит «придавать слишком большое значение агрессии, которая является лишь одним из инструментов выживания».

Салли Слокум раскритиковала теорию «мужчины-охотника» более четырех десятилетий назад, но «мужской перекос» в теории эволюции сохраняется до сих пор. «Ученые считают, что в процессе эволюции у людей выработался инстинкт насилия и убийства» (Humans evolved to have an instinct for deadly violence, researchers find) – статья под таким заголовком была опубликована в 2016 г. на сайте The Independent[6]. В ней дается ссылка на работу «Филогенетические корни склонности к насилию и убийству у людей» (The phylogenetic roots of human lethal violence), авторы которой утверждают, что в результате эволюции люди стали убивать себе подобных в шесть раз чаще, чем в среднем любое другое млекопитающее[7].

Безусловно, это верно для представителей человеческого рода в целом, но дело в том, что себе подобных убивают почти исключительно мужчины. Анализ статистики убийств за 30 лет, проведенный в Швеции, показал, что девять из десяти убийств совершают мужчины[8]. Об этом же говорит и статистика убийств в других странах, в том числе Австралии[9], Великобритании[10] и США[11]. Исследование ООН, посвященное убийствам, выполненное в 2013 г., показывает, что во всем мире 96 %[12] лиц, совершивших убийства, – мужчины. Так у кого же выработался инстинкт убийства – у всех людей или только у мужчин? И если женщины в целом не убивают, что прикажете думать о женской «филогенетике»?

Похоже, подход, который можно обозначить как «мужчина-если-не-указано-иное», пустил корни во всех областях этнографической науки. Например, на наскальных рисунках часто встречаются изображения промысловых животных. Ученые всегда считали, что они сделаны мужчинами-охотниками. Но недавний анализ отпечатков пальцев, обнаруженных рядом с рисунками в пещерах во Франции и Испании, позволяет предположить, что в большинстве случаев рисунки были сделаны женщинами[13].

Подход «мужчина-если-не-указано-иное» не щадит даже человеческие останки. Думаете, что уж человеческие-то скелеты, найденные в раскопках, однозначно атрибутируются либо как мужские, либо как женские и «мужскому перекосу» тут места нет? Ошибаетесь! Более 100 лет скелет жившего в X в. викинга, известного как «воин из Бирки», считался мужским, несмотря на то что тазовые кости указывали на его принадлежность женщине. Он считался мужским, потому что был похоронен в полном боевом снаряжении, а рядом с ним были обнаружены скелеты двух коней, принесенных в жертву при погребении[14]. Содержимое захоронения указывало на то, что его «обитатель» был воином[15], – а раз воин, значит, мужчина. (Археологи считали многочисленные упоминания о женщинах-воинах в фольклоре викингов не более чем «мифами»[16].) Аргумент в пользу принадлежности скелета мужчине (наличие в захоронении оружия) перевешивал довод в пользу принадлежности скелета женщине (наличие у «воина» женского таза), но не смог перевесить результаты анализа ДНК, проведенного в 2017 г. и подтвердившего: скелет принадлежал женщине.