— Ты ведешь себя глупо, Артур. Из-за отказа сотрудничать ты теряешь миллионы.

— А рассчитываю получить миллиарды, — многозначительно обронил Дорсетт.

— Значит, это правда? — спокойно поинтересовался Страузер. — Ты копил камни, чтобы при случае сорвать крупный куш?

Дорсетт взглянул на него и улыбнулся, обнажив желтые зубы:

— Разумеется, это правда. Все, за исключением крупного куша по-быстрому.

— Отдаю тебе должное, Артур, ты откровенен.

— Мне нечего скрывать, тем более сейчас.

— Ты не сможешь и дальше действовать как заблагорассудится, словно никакой системы не существует. В убытке окажутся все.

— Легко тебе и твоим приятелям по картелю говорить, когда вы монопольно держите в своих руках всю мировую добычу алмазов.

— Зачем будоражить рынок? — попробовал урезонить его Страузер. — К чему раз за разом резать друг другу глотки? Зачем вносить разлад в стабильный и процветающий бизнес?

Дорсетт остановил его жестом. Кивнул официанту, подававшему салат из омаров. Затем уставился прямо Страузеру в глаза:

— Я не по причуде действую. У меня на складах по всему миру скопилось больше сотни тонн алмазов, и еще десяток тонн готовятся к отправке, пока мы тут говорим. Потребуется еще несколько дней, чтобы обработать их и огранить. Я намерен продавать их через сеть магазинов «Дома Дорсетта» по десять долларов за карат. Когда я закончу, рынок обрушится и бриллианты утратят свою притягательность и как предмет роскоши, и как хранилище капитала.

Страузера будто оглушило. Раньше ему казалось, что рыночная стратегия Дорсетта состоит в том, чтобы временно сбросить цены и получить быструю прибыль. И вот теперь он понял чудовищность грандиозного замысла.

— Ты же пустишь по миру тысячи розничных и оптовых торговцев, в том числе и себя самого. Что, скажи на милость, можно выиграть, надев петлю на шею и прыгнув с табуретки?

Дорсетт положил вилку рядом с тарелкой, залпом допил пиво, знаком велел подать еще банку. И только потом ответил:

— Я сейчас сижу на том же стуле, на каком сотню лет картель сидел. У них под контролем восемьдесят процентов мирового рынка алмазов. А я контролирую восемьдесят процентов мирового рынка драгоценных самоцветов.

Страузер почувствовал легкое головокружение.

— Я и не знал, что у тебя так много копей цветных камней.

— И никто на всем свете пока этого не знает. Ты первый, не считая семьи. Дело было долгое и нудное, в нем участвовали десятки взаимосвязанных корпораций. Я выкупил все до единой крупные копи, добывающие самоцветы. После того как бриллианты обесценятся, я выведу на сцену цветные драгоценные камни. Я начну продавать их со скидкой, чтобы взвинтить спрос. Потом я постепенно подниму розничные цены, получу прибыль и развернусь.

— Ты всегда был рвачом и негодным актером, Артур. Но даже тебе не развалить того, что создавалось целое столетие.

— В отличие от картеля я не собираюсь давить конкуренцию на уровне розницы.

— Ты ведешь сражение, победить в котором никому не дано. Прежде чем ты обрушишь рынок алмазов, картель сломает тебя. Мы пустим в ход все международные финансовые и политические рычаги, какие только есть, чтобы остановить тебя.

— Против ветра дуешь, дружок, — добродушно отозвался Дорсетт. — Канули дни, когда покупатели пресмыкались в ваших помпезных и всесильных конторах в Лондоне и Йоханнесбурге. Канули дни, когда они сапоги вам лизали, лишь бы попасть в реестр постоянных покупателей. Больше никаких задворок, чтобы обойти вашу хорошо смазанную машину и приобрести необработанные камни. Никогда больше международная полиция и ваши наемные службы безопасности не станут симулировать борьбу с людьми, которых вы обозвали преступниками, потому что они дали втянуть себя в ваш искусственно созданный миф о контрабанде и наживе на том, что ваши мелкие сошки бесстыдно разрекламировали как великий и ужасный рынок бриллиантов. Больше никаких препон в создании громадного спроса. Вы оболванили правительства, заставив их принять законы, которые направляли торговые потоки бриллиантов в ваши — и только в ваши — карманы. Законы, которые запрещали мужчине или женщине на законном основании продать природный алмаз, найденный на садовом участке. Теперь наконец-то давняя иллюзия бриллиантов как ценности развеется: еще несколько дней — и ее объявят сгинувшей.

— Тебе не перебить нас ценой, — сказал Страузер, с трудом сохраняя спокойствие. — Нам ничего не стоит потратить сотни миллионов на рекламу и восхваление любви к бриллиантам.

— А ты не думаешь, что я это учел и к этому подготовился? — Дорсетт рассмеялся. — Я не меньше вашего вложу в бюджет собственной рекламной кампании, расписывающей хамелеоновы чары драгоценных самоцветов. Вы хлопочите о продаже одного-единственного камушка для обручального кольца, а я разверну широкое многоцветье; самоцветы изменят мир моды. Моя кампания пройдет под лозунгом «Расцвети свою любовь». Но и это еще половина дела, Гейб. Еще я намерен вбить в башку великой черни, насколько по-настоящему редки драгоценные самоцветы по сравнению с алмазами, которых пруд пруди. Увидишь, я сумею отвадить покупателей от бриллиантов.

Страузер вскочил на ноги и, швырнув салфетку на стол, выпалил:

— Твое сумасбродство угрожает благосостоянию многих людей. Долг честного человека — помешать тебе внести сумятицу в рынок.

— Не будь дураком, — осклабился Дорсетт. — Присоединяйся. Брось бриллианты, переходи на службу к драгоценным самоцветам. Шевели мозгами, Гейб. Цвет — вот волна, которая взметнет будущий рынок ювелирных изделий.

Страузер усилием воли сдержал гнев, рвущийся наружу.

— Моя семья торговала алмазами в десяти поколениях. Я жил и дышал бриллиантами. И не мне поворачиваться спиной к традициям. У тебя, Артур, грязные руки и скверная душа. Я лично буду бороться с тобой по всем статьям до тех пор, пока ты не перестанешь влиять на рынок.

— Поздно спохватился, — холодно произнес Дорсетт. — Стоит только драгоценным самоцветам завоевать рынок, как бриллиантовая мания исчезнет в одну ночь.

— Не исчезнет, если я встану на защиту.

— Ты что собираешься делать?

— Предупредить совет директоров о твоих намерениях. Пусть картель предпримет незамедлительные меры, чтобы сорвать твои планы.

Дорсетт мрачно посмотрел на Страузера:

— Не думаю, что это возможно.

Страузер не уловил смысла сказанного и повернулся, собираясь уйти.

— Раз ты не прислушиваешься к голосу разума, мне нечего больше сказать. Счастливо оставаться, Артур.

— Погоди, Гейб, у меня есть для тебя подарок.

— Мне от тебя ничего не нужно! — сердито вскричал Страузер.

— Ну это ты, мне кажется, оценишь, — жестко засмеялся Дорсетт. — А впрочем, если подумать, наверное, не оценишь. — Он взмахнул рукой: — Давай, Боудикка, давай.

Женщина-великан вдруг выросла за спиной Страузера и прижала обе его руки к бокам. Торговец бриллиантами попытался освободиться и затих, оцепенело уставившись на Дорсетта.

Тот глянул на Страузера и обезоруживающе развел руками:

— Ты пренебрег обедом, Гейб. Я не могу позволить тебе уйти голодным. А то еще подумаешь, что я негостеприимен.

— Ты безумец, если полагаешь, что можешь запугать меня.

— Я и не собираюсь тебя запугивать, — произнес Дорсетт с садистским наслаждением. — Я собираюсь насытить тебя.

По сигналу отца Боудикка запрокинула Страузеру голову и оттянула подбородок. Дорсетт поднялся и вставил большую пластиковую воронку между прекрасными белыми зубами. В глазах торговца бриллиантами появился ужас, и его охватило состояние шока. Боудикка крепче обхватила пленника и сказала, млея от жуткого предвкушения:

— Готово, папочка.

— Раз ты жил и дышал алмазами, мой старый друг, значит, сможешь и переварить их, — проговорил Дорсетт, поднял со стола соусницу и принялся сыпать мелкие бриллианты прямо в горло Страузера. Соусницу он держал правой рукой, а левой зажимал нос несчастному. Гейб засучил ногами, но тщетно. Боудикка держала его как питон.