– Надо остановиться! – крикнул он, но не сделал этого. Он продолжал пилить. Ему не должна была встретиться кость. Он думал, что попадет в место их сочленения. Его представление о суставе было смутным, почерпнутым большей частью из воскресных обедов с жареной курицей. Он наклонял пилу в разные стороны и сильно налегал на нее, зная, что если остановится, то начать снова уже не сможет. Потом что-то кончилось, потом пила опять вошла в кость. Он старался не смотреть, но апрельский свет был неумолим. Из верхней части ноги точилось густое и черное, заливая пилу. Ручка уже была скользкой. Он почти кончил, осталась одна кожа, но он не мог перепилить ее, не задев стола. Он взял нож для линолеума и попытался разрезать ее одним ударом, но она собралась в складки под лезвием. Ему пришлось влезть туда, пришлось сунуть руку в разверстый сустав, в холодное месиво из темной растерзанной плоти, и перепилить кожу лезвием ножа.

– Не могу больше, – крикнул он. – О господи! – И все прекратилось. Нижняя часть ноги Отто вдруг стала отдельным предметом, вещью в матерчатом цилиндре с голой ступней на одном конце. Мария была готова к этому. Она быстро завернула ее в приготовленный кусок водонепроницаемой ткани. Потом смазала края клеем и соединила их. Она положила сверток в один из ящиков.

Из культи обильно лилась кровь, она испачкала весь стол. Промокшие газеты расползались. Кровь стекала по ножкам стола, в ней промокли уже и те газеты, что лежали на полу. Стоило пройти по ним, как бумага прилипала к ногам, обнажая ковер. Его руки были сплошь красно-коричневыми от кончиков пальцев до локтей и выше. Кровь была и у него на лице. Там, где она подсыхала, чесалось. На очках были брызги. Руки Марии тоже не остались чистыми, на ее платье темнели пятна. Во всем доме стояла тишина, но они кричали друг другу, точно в шторм.

– Мне надо помыться, – сказала она.

– Нет смысла, – откликнулся он. – Потом вымоешься.

Он поднял пилу. Раньше она была скользкая, теперь стала липкой. Что ж, так удобней держать. Они принялись за левую ногу. Мария была справа от него и прижимала голень к столу обеими руками. С этой должно было получиться быстрее, но его надежды не оправдались. Начал он хорошо, но на полдороге пила застряла, ее накрепко заклинило в суставе. Ему пришлось взяться за нее обеими руками. Мария перегнулась через него и прижала верхнюю часть ноги тоже. И тем не менее, пока Леонард боролся с пилой, тело дергалось из стороны в сторону, точно безумный плясун, упавший лицом вниз. Одеяло свалилось, и Леонард старался не глядеть на череп. Он был на краю его поля зрения. Скоро придется иметь дело и с ним. Теперь они оба промокли насквозь от пояса до того места, где опирались на стол. Это их уже не заботило. Он покончил с суставом. Снова осталась кожа, надо было опускать внутрь руку с ножом. А если бы плоть еще не остыла, подумал он, тогда это было бы легче?

Второй сверток очутился в ящике. Два сапога – пара. Леонард нашел джин. Глотнул из бутылки и протянул ее Марии. Она покачала головой. – Ты прав, – крикнула она. – Нельзя останавливаться.

Они не обсуждали этого, но знали, что сейчас примутся за руки. Они начали с правой, с той, которую Леонард пытался вывернуть. Она застыла в согнутом положении. Выпрямить ее не удавалось. Трудно было отыскать удобное для пилы место и стать так, чтобы она вошла в плечо. Теперь, когда стол и пол, их одежда, руки и лица были в крови, близость черепа переносилась легче. Весь затылок Отто провалился внутрь. Мозга было почти не видно, он лишь чуть-чуть выдавился по краям пролома. После красного серое уже не пугало. Мария держала предплечье. Он начал с подмышки, пропоров куртку, а затем и рубашку. Пила была хорошая – острая и не слишком тяжелая, гибкая, но не чересчур. В месте соединения полотна с ручкой остались дюйм-два, не залитых кровью. Там стояло клеймо производителя и слово «Золинген». Он повторял его, двигая пилой. Они никого не убивают. Отто уже мертв. Золинген. Они его разбирают. Золинген. Никто не пропал. Золинген, Золинген. У Отто отнялись руки и ноги. Золинген, Золинген.

Между руками он отпил джина. Это было легко, это было разумно. Один час грязной работы или пять лет в тюрьме. Бутылка с джином тоже прилипала к пальцам. Кровь была повсюду, и он смирился с этим. Дело нужно сделать, и они его делают. Золинген. Это просто работа. Отдав Марии левую руку, он не стал отдыхать. Он засунул руки за шиворот Отто и потянул рубашку вниз. Позвонки на шее были прямо-таки созданы для того, чтобы вставить между ними пилу. Он за несколько секунд прошел кость и спинной мозг, аккуратно направляя полотно к основанию черепа, лишь немного запнувшись на шейных сухожилиях, потом хрящ трахеи и дальше, дальше, так что не пригодился и нож. Золинген, Золинген.

Исковерканная голова Отто глухо стукнулась о пол и, повернувшись в профиль, замерла среди мятых страниц «Тагесшпигель» и «Абенд». Он выглядел почти так же, как тогда в шкафу, – длинный нос, закрытые глаза, нездоровая бледность. Но нижняя губа больше ему не досаждала. То, что осталось на столе, было уже никем. Оно было полем битвы, городом далеко внизу, который ему приказали разрушить. Золинген. Снова джин, липкий «бифитер», потом главное, бедра, решающая атака, и на этом конец – домой, в горячую ванну, задание выполнено.

Мария сидела на деревянном стуле у открытых ящиков. Она брала каждую очередную часть своего бывшего мужа на колени, терпеливо, с почти материнской заботой оборачивала и заклеивала ее и аккуратно укладывала вместе со всем прочим. Сейчас она заворачивала голову. Она была хорошая женщина, славная, надежная. Если они сделают это, им вдвоем будет под силу что угодно. Закончив эту работу, они смогут начать заново. Они же помолвлены, можно будет праздновать дальше.

Пила удобно легла в складку между ягодицей и ногой. Теперь он не собирался искать сустав. Прямо сквозь кость – крепкий брусок два на два и хороший инструмент, чтобы его перепилить. Штанина, кожа, жир, плоть, кость, плоть, жир, кожа, штанина. Два последних слоя он одолел ножом. Этот кусок был тяжелым и сочился с обоих концов, когда он передавал его Марии. Его шлепанцы стали черными и тяжелыми. Джик и другая нога. Таков был порядок действий, порядок боя: все дважды, кроме головы. Потом завернуть большой обрубок, оставшийся на столе, убрать комнату, отмыть и оттереть кожу, их кожу, и избавиться от вещей. У них есть система, они сделают это еще раз, если очень понадобится.

Мария заклеивала в ткань второе бедро.

– Сними с него куртку, – сказала она.

Это тоже было легко, поскольку руки уже не мешали. Поднять, и только. До сих пор все умещалось в один ящик. Туловище пойдет в другой. Она уложила второе бедро и закрыла крышку. У нее был портновский сантиметр. Он взял один конец, и они вытянули его вдоль куска на столе. Сто два сантиметра от зияющей шеи до культей. Она забрала сантиметр и стала на колени у ящика.

– Слишком большой. – сказала она. – Не влезет. Придется распилить пополам. Леонард словно очнулся от сна.

– Не может быть, – сказал он. – Давай проверим снова.

Она оказалась права. Ящики были в девяносто семь сантиметров длиной. Он схватил сантиметр и измерил все сам. Наверняка есть способ как-то подогнать цифры.

– Мы его втиснем. Заверни, и втиснем.

– Не войдет. Тут лопатки, а другой конец толстый. Придется распилить пополам. – Это был ее муж, и она знала.

Руки и ноги, и даже голова, были придатками, которые дозволялось отрезать. Но трогать остальное – нет, это неправильно. Он попытался отыскать в памяти принцип, какое-нибудь элементарное соображение приличия, чтобы подтвердить свою инстинктивную уверенность. Он страшно устал. Стоило ему закрыть глаза, как он словно поднимался в воздух, теряя ощущение собственного веса. Ему нужна была какая-то опора, несколько основных правил. Просто невозможно, мысленно говорил он Глассу и горстке старших офицеров, теоретизировать и определять главные принципы в самый разгар работы. Такие вещи следует обдумывать заранее, чтобы потом можно было сосредоточиться на самом процессе.