* К.Хорни. «Наши внутренние конфликты». Глава 5: «Уход от людей».
Это состояние – еще не «отставка», но в нем уже заложены семена, из которых она может произрасти. Даже если картина не меняется, в ней есть серьезная опасность для будущего роста. Мы не можем вырасти в безвоздушном пространстве, без близости и трений с другими человеческими существами. Но это его состояние вряд ли может не измениться. Если благоприятные обстоятельства не изменят положение к лучшему, процесс пойдет по нарастающей, образуя порочные круги – как мы видели в других типах невротического развития. Мы уже упоминали один из этих кругов. Чтобы сохранить отчужденность, необходимо заковать в цепи желания и стремления. Но это палка о двух концах. Самоограничение делает его более независимым, но оно и ослабляет его. Оно вытягивает его жизненные силы и искажает его чувство направления в жизни. Ему нечего становится противопоставить желаниям и ожиданиям других. Ему нужно быть вдвойне бдительным насчет любого влияния или вмешательства. Используя удачное выражение Салливена, ему приходится «вырабатывать свою систему допусков» (elaborate his distance machinery).
Главную поддержку раннее развитие получает от внутрипсихических процессов. Те же самые потребности, которые влекут в погоню за славой других, включаются и здесь. Его раннее отчуждение от людей, если он сумеет быть в нем последовательным, снимает и его конфликт с ними. Но прочность его решения зависит от ограничения желаний, и в ранние годы это еще не устоявшийся процесс: он еще не вызрел в определенную установку. Он все еще хочет от жизни большего, чем это «хорошо» для его душевного покоя. При достаточно сильном искушении он может, например, быть втянутым в близкие отношения. Следовательно, его конфликты легко всплывают, и он нуждается в большей интеграции. Но раннее развитие оставило его не только раздробленным, но и отчужденным от самого себя, неуверенным в себе и с чувством неподготовленности к настоящей жизни. Он может иметь дело с другими, только находясь на эмоционально безопасном расстоянии от них; ему трудно при близком контакте, и, вдобавок, он испытывает отвращение к борьбе. Следовательно, и он тоже вынужден искать ответа на все свои запросы в самоидеализации. Он может попытаться реализовать свое честолюбие, но, по многим внутренним причинам, склонен бросить свою цель перед лицом трудностей. Его идеальный образ, это, в основном, прославление развившихся в нем потребностей. Это сплав самодостаточности, независимости, сдержанной умиротворенности, свободы от страстей и желаний, стоицизм и справедливость. Справедливость для него – скорее совестливость (то есть идеализация ненарушения чьих-то прав и отсутствия посягательств на них), чем прославление мстительности (как «справедливость» агрессивного типа).
Отвечающие такому идеальному образу Надо ввергают его в новую опасность. В то время как изначально он должен был защищать свой внутренний мир от внешнего, теперь он должен защищать его от значительно худшей внутренней тирании. Исход зависит от того, до какой степени в нем еще сохранилась, не омертвев, внутренняя жизнь. Если она еще сильна, и он бессознательно исполнен решимости пронести ее сквозь огонь и воду, то ему удается отчасти ее сохранить, хотя и ценой отхода от активной жизни, ценой ограничения влечения к самореализации.
Нет клинических доказательств того, что внутренние предписания этого типа невротической личности более суровы, чем при других типах невроза. Различие состоит, скорее, в том, что они ему больше «жмут», в силу самой его потребности в свободе. Он пытается справиться с ними, отчасти путем вынесения вовне. Из-за его запретов на агрессию он может делать это лишь пассивно, а это означает, что ожидания других или то, что он считает их ожиданиями, приобретают характер приказов, которым он должен подчиняться без рассуждений. Более того, он убежден, что восстановит людей против себя, если не уступит их ожиданиям. По сути, это значит, что он выносит вовне не только свои Надо, но и свою ненависть к себе. Другие возмутятся им – так же холодно и резко, как он сам возмутился бы собой за несоответствие своим Надо. А поскольку его предчувствие враждебности представляет собой вынесение вовне, его не удается залечить противоположным жизненным опытом. Например, у пациента может быть длительный опыт того, что аналитик терпелив с ним и понимает его, и все-таки, при неком давлении со стороны аналитика, он испытывает чувство, что аналитик бросил бы его сразу же, в случае открытой оппозиции с его стороны.
Следовательно, его изначальная чувствительность к внешнему давлению многократно усилилась по ходу развития. Теперь мы понимаем, почему он продолжает чувствовать принуждение, хотя дальнейшее окружение, может быть, почти и не оказывает на него давления. Вдобавок, вынесение вовне его Надо, хотя и ослабляет внутреннее напряжение, приносит в его жизнь новые конфликты. Он Должен уступить ожиданиям окружающих; Нельзя задевать их чувства; Нужно смягчить их враждебность, предчувствуемую им, – но Нужно и сохранить свою независимость. Этот конфликт отражен в амбивалентности его ответов другим. Это многочисленные вариации любопытной смеси уступчивости и вызывающего пренебрежения. Например, он может вежливо согласиться на просьбу, но забыть о деле или бесконечно его откладывать. Забывчивость может достигать таких пугающих размеров, что поддерживать хоть какой-то порядок в жизни ему удается, только занося все встречи и дела в записную книжку. Или же он машинально уступает желаниям других, но саботирует их в глубине души, не имея о том ни малейшего понятия. При анализе, например, он может согласиться с очевидными правилами (такими, как приходить вовремя, сообщать о том, что приходит в голову), но так мало усваивает из того, что обсуждается, что работа идет впустую.
Неизбежно, что эти конфликты делают отношения с другими людьми весьма натянутыми. Иногда он осознает эту натянутость. Но, знает он о ней или нет, она усиливает его склонность к уходу от людей.
Пассивное сопротивление желаниям других действует и в отношении тех Надо, которые не выносятся вовне. Одного лишь чувства, что ему Надо что-то сделать, часто бывает достаточно, чтобы у него возникло нежелание это делать. Эта бессознательная сидячая забастовка не была бы так важна, если бы ограничивалась тем, чего он в общем-то не любит: участием в общественных мероприятиях, написанием определенных писем, оплачиванием счетов – как это бывает. Но чем радикальнее он изгнал личные желания, тем сильнее все то, что он делает (хорошее, плохое, нейтральное), может восприниматься им как то, что он Должен делать: чистить зубы, читать газеты, гулять, работать, есть, совокупляться с женщиной. Все это тогда встречает молчаливое сопротивление, превращающееся во всеобъемлющую инертность. Деятельность сводится к минимуму или, чаще, выполняется через силу. Отсюда – непродуктивность, утомляемость, хроническая усталость.
Когда при анализе эти внутренние процессы проясняются, обнаруживаются два фактора, которые, видимо, склонны их закреплять. Пока пациент не вернулся к своей непосредственности, к возможности действовать самовольно, спонтанно, он может четко видеть, что живет пустой и скучной жизнью, и не видеть, как это можно изменить, потому что (как он считает) он просто не сделал бы вообще ничего, если бы не заставлял себя (вариант: потому что, чтобы сделать любой пустяк, ему приходится заставлять себя). Другой фактор состоит в том, что его инертность приобрела важную функцию. Он мысленно превращает свой психический паралич в раз и навсегда свалившуюся на него беду и использует его, чтобы отбрасывать самообвинения и презрение к себе.
Бездеятельность, таким образом, принимает вид заслуженной награды, что находит поддержку еще и с другой стороны. Его способ решения конфликтов – это их обездвиживание, вот и свои Надо он точно так же пытается «связать». Он старается избежать ситуаций, в которых они могли бы начать его беспокоить. Вот еще одна причина, по которой он избегает контактов с другими, равно как и серьезного преследования какой-либо цели. Он следует бессознательному девизу, гласящему, что пока он ничего не делает, он не нарушит приказаний никаких Надо и Нельзя. Иногда он рационализирует эти избегания тем, что любая его целеустремленность нарушила бы права других.
