– Закрой дверь, – сказал он тихо. – Паоло… Я сказал – закрой дверь, – повторил он, и губы его сжались.

Рука Алексы дрогнула, когда она выполняла его просьбу, и ей понадобилось мужество, чтобы взглянуть ему в лицо. Джованни смотрел на нее, разглядывая подведенные черной тушью глаза и ярко-красные губы, дрожавшие от страха. Его глаза сверкали от гнева.

– Так когда же ты собиралась сказать мне? – спросил он тоном, в котором бурлила тихая угроза.

– Джованни…

– Когда? – продолжал он. – Когда ему исполнилось бы восемнадцать? Или когда он окончил бы колледж? Или когда женился? А я был бы чужой на этом празднике жизни – неизвестный отец, чья кровь и чье тело отвергались женщиной все эти годы? – Он понизил голос и стал надвигаться на нее. – А если бы он умер…

– Прекрати! – выдохнула она, зажимая руками уши.

– Если бы он умер, – с жесткостью продолжал он, наслаждаясь тем, что так задел ее, – что тогда? Я никогда бы об этом не узнал, да, Алекса? Не узнал о том, что мой сын родился, жил и умер, а я так ни разу не увидел его?

– Нет! – простонала она, потому что, как ни закрывала она уши, его слова стучали в висках словно молоток.

Он резко оторвал руки от ее лица.

– Как ты с этим жила? – безжалостно продолжил он.

– Я сделала это ради него.

– Нет, лжешь, маленькая сучка, ты сделала это ради себя. Ты, сделала это, потому что хотела держать его при себе!

Он схватил ее за локти, крепко сжал, и Алекса изогнулась, отчаянно пытаясь высвободиться. Но Джованни был более ловким, чем она. Он крепко прижал ее к своему телу, и глаза Алексы расширились от страха, когда он нагнул к ней свою темную голову.

– Ты чувствуешь? – спросил он мрачно. – Чувствуешь, как мое тело напряглось? Чувствуешь, что оно хочет тебя, хотя душа моя презирает тебя за то, что ты сделала со мной и моим сыном?

И движением скорее гневным, чем обычным, он прильнул к ее губам.

Секунду Алекса сопротивлялась, но он прижимал ее к себе все сильнее, и она почувствовала его мускулистую плоть. Опытным движением он раздвинул языком ее губы, и она не смогла не ответить на его поцелуй.

– О!

Изумленная и растерянная, она почувствовала, как он решительно сдернул с нее свитер, и пальцы его коснулись напрягшихся сосков, проступивших сквозь тонкий шелк бюстгальтера, а другая рука обняла ее за ягодицы. Она непроизвольно застонала, прижавшись к нему, но колени ее задрожали, когда в голове вдруг возникла непрошеная мысль.

Может, это искупление за то, что она сделала? Если она отдастся ему, может, у него дрогнет сердце, и он простит ее? Может, он поймет, как она боялась потерять своего сына?

Джованни почувствовал, что готов взорваться, и его переполнило искушение разорвать на ней джинсы, прижать к стене и овладеть ею прямо здесь и сейчас. Он целовал ее, ощущая свою власть над ней и чувствуя, что подводит ее к оргазму.

Но что-то остановило его. И не мысль о том, что сын может их услышать. Его сын. Руки Джованни разжались, словно вмиг обессилели.

– Donnaccia, – свистящим шепотом произнес он. – Шлюха. – Сжав кулаки так, что ногти впились в его кожу и выступила кровь, он обрушил на нее поток обвинений. – Скольким мужчинам ты позволяла прижимать тебя к стене так же, как это делаю я сейчас, когда мой сын спит наверху, ни о чем не подозревая?

Нет, не оскорбительные слова Джованни привели ее в чувство, шлюхой он называл ее не раз, и если бы она не позволила себе растаять в его объятиях, то не услышала бы от него такого оскорбления. Нет, лишь два коротких слова вызвали такой страх, что у нее возникло ощущение, будто кто-то вонзил в кожу миллион иголок.

Мой сын, сказал он. И эти слова собственника были пронизаны угрозой и решимостью.

Мир Алексы готов был рушиться, и если сейчас она утратит над собой контроль, то потеряет все.

– Убирайся прочь, – задыхаясь, вымолвила она.

– В твоем сердце произошла такая неожиданная перемена? – бросил он едко. – Я бы мог овладеть тобой прямо сейчас, если бы не остановился!

Его презрение было так велико, что Алекса почувствовала слабость, Но все же заставила себя мыслить ясно. Ты ничего не должна делать по принуждению, с яростью сказала она себе, и ты – не жертва.

– Неужели непонятно, почему я не сказала тебе, Джованни?

– Нет, – отрывисто бросил он.

– Когда мы жили вместе, ты постоянно обвинял меня в том, что у меня куча любовников, – дрожащим голосом произнесла она. – Помнишь, что сказал мне на прощание, когда я уезжала из Неаполя?

– Ciao! – с бешенством бросил он.

– Ты сказал: «По крайней мере мы должны благодарить бога за то, что ты не беременна, иначе как бы мы узнали, кто отец ребенка?»

Минуту он молча и с недоверием смотрел на нее.

– Ты хочешь сказать, что именно по этой причине не сообщила мне о рождении сына?

– Это была одна из причин.

– А другие? – требовательно спросил он. – Или ты считаешь, что твои чувства дали тебе право играть жизнями других людей?

– Такие, как твоя отвратительная ревность, ты хочешь сказать? – уточнила она. – И те смехотворные обвинения, которые ты мне бросал? – продолжала она твердо. – И. тот факт, что ты приравнивал меня куличной проститутке…

– Ты должна была сказать мне о том, что ты – не девственница.

– Я даже не представляла, что ненарушенная девственная плева может быть условием брака. Или мы живем в прошлом веке?

– Именно твой обман вызвал подобную реакцию с моей стороны, – оборвал он ее холодно. – А сегодня ты доказала еще раз, что я был прав, когда перестал тебе доверять.

Сокрушенно покачав головой, Алекса убедилась в том, что между ними лежит огромная пропасть непонимания. Они снова вернулись к взаимным обвинениям, так и не найдя никакого конструктивного решения.

– Мне кажется, нам надо немного успокоиться, не так ли? – с дрожью в голосе спросила она.

В ответ Джованни схватил ее за плечо и стал трясти, возмущаясь тем, как смеет она разговаривать с ним в таком тоне, – словно учитель с непослушным учеником.

Внезапно он отпустил ее и, резко повернувшись, подошел к окну. Глядя на усеянное звездами небо, он старался успокоиться и проглотить комок в горле, от которого едва не задохнулся.

Его сын.

Его сын.

Он смотрел на крошечный сад, и его блуждающий взгляд наткнулся на игрушечный трактор, который выглядел нереальным в серебристом свете луны. Эта игрушка, казалось, являлась символом всего, что он потерял. А точнее – всего того, что Алекса украла у него.

Долго ли он так стоял, Джованни не мог сказать, но обернулся лишь тогда, когда почувствовал, что способен сдержать бурливший в нем поток брани, который он был готов обрушить на нее.

Алекса с опаской смотрела на его лицо, и ей хотелось расплакаться, но ведь слезы ее могли выглядеть так, будто она жалеет себя как женщину, которую Джованни постоянно обижал.

– Мне очень жаль… – начала она, но он резко взмахнул рукой, словно отсекая ее слова. И вдруг ее охватило горькое чувство раскаяния. – Наверное, я должна была сказать тебе о Паоло. – Ее глаза обратились к нему в немом призыве. – Я не хотела, чтобы так получилось, Джованни, честно, не хотела.

– О, избавь меня от своей лжи, – оборвал он ее. – Ты не сказала мне, и я никогда не узнал бы о сыне, если бы случайно не оказался здесь!

– Но я написала тебе однажды, когда была… беременна. – Она увидела, как он передернулся, услышав это слово. – Ты помнишь?

Глаза его сузились: Действительно писала? Или сейчас это придумала? Но он тут же вспомнил о письме – маленьком клочке бумаге, полученном им тогда, когда он злился и проклинал себя за неосмотрительность. В нем она спрашивала, могут ли они встретиться, и он скомкал бумажку и выбросил в корзину.

– Эту глупую маленькую записку? – спросил он. – Там не было ни слова о беременности.

Она пыталась выяснить обстановку – хотела понять, достаточно ли они повзрослели, чтобы серьезно поговорить друг с другом. Ее сердце разрывалось от боли, когда она ожидала ответа и так и не дождалась. Он вычеркнул ее из своей жизни, и надежды ее были разбиты.