Кинг тряхнул головой — не мог он, несмотря на старания, всецело отдаться любимому занятию. В голове роились нелепые мысли, какое-то раздражающее беспокойство отвлекало внимание. Не мог же подействовать шабаш, который затеяли с утра репортеры за оградой его сада, или спор с мисс Гримбл! То и другое случалось едва ли не каждый день и давно превратилось в обыденное. И все же, чувствовал Кинг, именно это мешало ему наслаждаться гравюрами.

Усилием воли он попытался вернуть себя к книге, но вместо этого почему-то вспомнил одну из последних фраз, которую произнесла мисс Гримбл перед тем как отключиться:

— Сегодня особенный день, сэр, будет много звонков.

— Я слышу об этом с утра! Особенный день, особенный день! — он в ярости захлопнул книгу. — Надо, наконец, выяснить, в чем состоят особенности дня…

Чертыхнувшись, он включил канал внутренней связи, чтобы задать мисс Гримбл этот вопрос, но, прежде чем телевизор прогрелся, он успел красочно представить себе всю громоздкость предстоящего объяснения, и его палец как бы сам по себе завис над клавишей, против которой на панели значились буквы ТВ, и опустился. Компьютер тотчас же исполнил приказ — телевизор Кинга впервые за последние годы включился в программу национального телевидения. Звук, как и положено, появился раньше изображения, и с первых же слов Кинг понял, что лучшего момента он выбрать не мог — шла передача о… нем.

— Сегодня на устах людей всего мира, — рокотал баритон диктора, — как и пятнадцать лет назад, одно имя — Томас Кинг, светило мировой науки…

Кинг занес руку над злосчастной клавишей.

— В такой день, — продолжал диктор, — мы должны были бы представить вам великого ученого. Но из-за чрезмерной занятости сэра Томаса получить интервью нам не удалось.

— Знают, что гоню репортеров в шею, — с удовлетворением пробормотал Кинг.

Но диктор тут же поспешил обрадовать зрителей, что им покажут «обитель величайшего ученого современности». На экране появились кадры, и Кинг увидел свой дом под вязом и даже успел разглядеть какое-то движение на дорожке. Не иначе как это был он, когда, возвращаясь с купанья, увидел шесты с камерами над оградой и шмыгнул в дом. Небогатый улов, однако.

— Вот окно кабинета, где работает человек, гений которого оплодотворяет науку наших дней, — пояснял диктор, и Кинг фыркнул:

— Я уже оплодотворяю науку!

— В тенистом саду вы видите бассейн, — диктор таял от умиления. — Говорят, ежедневно сэр Томас проплывает около двадцати миль.

— Идиот! — зарычал Кинг. — Для этого пришлось бы плавать все двадцать четыре часа в сутки.

— Сэр Томас, — продолжал диктор, — большой любитель…

Здесь его голос был заглушен шорохом и треском.

— Ну? Что ты хотел сказать? — крикнул Кинг в телевизор. — Большой любитель виски?

Помехи прекратились, но вместо диктора Кинг с удивлением услышал незнакомый голос, настороженный и тихий:

— Алло?! Мистер Кинг!

Кинг даже вздрогнул от неожиданности.

— Что такое? Кто говорит?

— Мистер Кинг, я — Гарри Хоган, — послышалось из телевизора, в то время как экран затянуло мутной рябью. — Гарри Хоган, репортер…

— Ре-пор-тер?

Рука Кинга потянулась к клавишам, но каким-то образом Хоган угадал это движение и завопил в микрофон:

— Мистер Кинг, умоляю, выслушайте меня!

Должно быть, Кинг здорово растерялся, иначе никакие мольбы не смогли бы его остановить. В течение пятнадцати лет ни один репортер, несмотря на самые отчаянные попытки, не смог даже приблизиться к нему, и вдруг некий Хоган пролез в святая святых — в его комнату! Было от чего растеряться. Но как он влез в телевизор? В Кинге пробудилось профессиональное любопытство исследователя.

— Откуда вы говорите? — спросил он. — Кто соединил вас со мной?

И Хоган торопливо объяснил, что специально для этой цели он заказал аппаратуру и установил ее в соседнем доме, организовав там своего рода телецентр, излучатель которого был постоянно направлен на антенну Кинга. В течение трех недель он не отходил от аппарата, дожидаясь, когда Кинг включит свой телевизор, и наконец дождался.

— Не отключайтесь, мистер Кинг, — попросил Хоган в заключение. — В это дело я вложил все, что у меня было.

— Лучше бы вы направили свое воображение на более полезную цель, — проворчал Кинг.

— Я репортер, мистер Кинг, — ответил Хоган. — У меня нет более желанной цели, чем получить у вас интервью. У маленького человека — маленькие цели, — желая разжалобить Кинга, добавил он, но едва не просчитался.

— Сейчас же прекратите унижаться! — рявкнул Кинг.

— Это зависит от вас, сэр, — залепетал Хоган. — Несколько вопросов, не ради меня, ради моих детей.

— Мне нет до них дела, — отрезал Кинг. — Вы плодитесь, как кролики, я не желаю помогать вам в этом.

— У меня больная мать, — тихо сказал Хоган. — Я не хотел говорить, но деньги мне нужны, чтобы устроить ее в хорошую клинику.

Кинг заколебался. Почти отмершее уже благоговение перед словом «мать» некстати зашевелилось в нем.

— Ваше разбойничье орудие может навести изображение на моем экране? — нахмурившись, спросил он.

— Конечно, сэр! — радостно откликнулся Хоган. — Если вы включите свой канал…

Кинг щелкнул клавишей, и на экране появилось лицо человека лет тридцати пяти. Аккуратный пробор, бачки — типичная физиономия репортера, вот только глаза были излишне задумчивы, даже грустны. Похоже, не врет насчет больной матери.

— Такими вещами не шутят, сэр, — скорбно заметил Хоган, должно быть, уловив сомнения на лице Кинга. Теперь и он его видел не своем мониторе.

— Ладно, — сдался Кинг. — Давайте ваши вопросы. Только быстрее. Быстрее!

Хоган распахнул блокнот.

— Я написал тут кое-что о вашей теории структурной рекомбинации, разрешите прочесть, может быть, где-то напутано?

— Валяйте, — вздохнул Кинг.

— Пятнадцать лет назад, — начал читать Хоган, — великий ученый нашего времени…

Пятнадцать лет назад Кинг не был великим ученым. Рядовой физик, он отличался лишь упорством, с каким корпел в своей лаборатории, стойко снося последствия безвестности, самым тяжелым из которых было полное отсутствие внимания к его работе. И вдруг он получил все, в том числе и те пышные титулы, какими сыпал сейчас Хоган в благоговейном экстазе обывателя, встретившего на улице кинозвезду. Будь эта трескотня свидетельством того, что люди, наконец, заметили и оценили его самоотверженный труд в течение десятилетий, Кинг отнесся бы ко всему терпимей. Но идолом его сделали не годы изнурительного труда, а всего лишь одна простенькая мысль, которая могла бы прийти даже школьнику. И это назвали теорией структурной рекомбинации, примитивно до тошноты: взять смесь трех углеводородов А, В и С, поместить в условия сверхвысоких давлений и нейтронных пучков большой плотности — и образуется новый углеводород АВС, обладающий способностью самостоятельно увеличивать массу за счет присоединения атомов водорода и углерода из окружающей среды.

Верным свидетельством вульгарности этой идеи было то, что ее охотно усвоил обыватель. Даже домохозяйки включили теорию структурной рекомбинации в круг тем, подлежащих обсуждению в зеленных лавках.

«Вы слышали, что надумал этот Кинг? Если налить в водородную бомбу что-то вроде керосина и взорвать, получится такая штука, вроде пластмассы, которую можно растить задаром, как капусту на грядках».

Задаром! Новая теория привлекла внимание прежде всего потребительскими свойствами конечного продукта. Позднее, когда началась работа над проектом его получения, продукту АВС присвоили безвкусно пышное название «Абицелла». Это произошло уже без участия Кинга, так же, как и составление проекта, ибо к тому времени никем не понятый Кинг удалился в добровольное изгнание. Осуществлением проекта руководил его любимый ученик Рони Кауфман. Проект был грандиозен: у берегов Антарктиды будет сооружен гигантский бункер с водородной бомбой, погруженной в смесь исходных углеводородов. При ее взрыве создадутся условия — для образования Абицеллы.