Нужно принять во внимание, что искони никакое другое житие не было более распространено и общеизвестно на Руси, чем житие святителя Николая. Ничего поэтому не могло быть проще того, что иконописец неравнодушно относился к находившемуся в его распоряжении богатому материалу для обработки жития Святителя и, руководясь готовой идеей подлинника и предлагаемым им примером, вносил некоторую долю свободы и самостоятельности – хотя бы в построении плана и выборе предметов содержания – при исполнении им деяний Святителя. Влияние литературного жития, редакция его, полнота и разнообразие в содержании также отражались на объеме иконописного деяния и на выборе его изображений. Итак, различие подлинников различие списков рукописного жития Святителя, богатство его содержания, вместе с произволом мастеров – вот возможные причины разнообразия переводов иконописного жития Чудотворца.
Не говорим уже о таких переводах чудес Святителя, как перевод, например, его иконы Теребенской. Она содержит изображения чудес, бывших от этого образа, и имеет, конечно, одно только местное значение. От древности мы имеем изображения только таких деяний и чудес Святителя, о которых повествуется в рукописном житии его. Поэтому все подобные переводы – самого позднейшего происхождения. Кроме Теребенской иконы, другого такого примера мы не знаем, если не считать стенного изображения чуда с утопшим младенцем в Киеве, вошедшего в житие, и стенных росписей из истории Липенского чудотворного образа в Дворищенском соборе в Новгороде. Если бы, наконец, подобные примеры и еще были, все равно, говорить о каких бы то ни было подлинниках, сходстве и разнообразии этих переводов, разумеется, невозможно.
Чтобы указать все о памятниках и источниках древней иконографии, касающейся Святителя, назовем еще два многоличных изображения, в которых мы всегда найдем фигуру Святителя, хотя и не он здесь является центром иконы. Это: 1) Первый Вселенский собор. Это изображение нередко встречается на стенных росписях древних храмов и на обыкновенных иконах. Святитель Николай – по подлинникам – стоит среди собора пред отцами и пред Арием «грозный и встревоженный». 2) Так называемая «Седьмица» – изображение Господа Иисуса и других святых лиц, воспоминаемых в круге недельного богослужения. Господь обыкновенно восседает посередине на престоле. Позади престола стоят два Архангела, Гавриил и Михаил; по правую сторону престола – Божия Матерь, по левую – Иоанн Предтеча. За ними – несколько возвышаясь – справа за арх. Михаилом ап. Петр, слева ап. Павел; за ап. Петром св. Иоанн Богослов, а за ап. Павлом Святитель. Припомнив затем то, что было сказано раньше о единстве иконописного типа Святителя на памятниках всех времен византийско-русского искусства, и заметив, что новый встречающийся в деянии тип Чудотворца в виде младенца, отрока и не старого мужа сам по себе не представляет ничего определенного, характерного и устойчивого, мы этим и закончим речь свою о многоличных изображениях, касающихся событий из жизни и чудес святителя Николая.
До сих пор главным предметом нашего исследования относительно иконного изображения Святителя были почти исключительно памятники древней иконографии (не позже XVIII века). Нам остается теперь сделать приложение всего сказанного о прошлом времени к настоящему и указать, что представляет собой нового сравнительно с прошлой современная иконопись, когда она предметом своим берет святителя Николая.
Образ Св. Николая в Московском Никольском единоверческом монастыре
По законам поступательного движения современные изображения Угодника в отношении своего совершенства должны были бы начинать свое дело по меньшей мере с того, на чем остановились иконы Чудотворца предшествовавшие. Возвращаясь по этому поводу несколько назад, мы характеризуем последние следующими словами Ф. И. Буслаева: «Первый признак древней Русской иконописи – отсутствие сознательного стремления к изяществу. Она не знает и не хочет знать красоты самой по себе, и если спасается от безобразия, то потому только, что, будучи проникнута благоговением к святости и божественности изображаемых личностей, она сообщает им какое-то величие, соответствующее в иконе благоговению молящегося. Вследствие этого, красоту заменяет она благородством. Взгляните на лучшие из лицевых святцев XVI или XVII вв.; при всей неуклюжести многих фигур в постановке и движениях, при очевидных ошибках против природы, при невзрачности большей части лиц, все же ни одному из тысячи изображений вы не откажете в том благородстве характера, которое мог сообщить им художник только под тем условием, когда сам он был глубоко проникнут сознанием святости изображаемых им лиц. Это – художественные идеалы, высоко поставленные над всем житейским; идеалы, в которых русский народ выразил свои понятия о человеческом достоинстве и к которым вместе с молитвою обращался он, как к образцам и руководителям в своей жизни». Вот с усвоения достоинств и с устранения недостатков древней иконографии, указанных в этой краткой, но сильной характеристике ее, – и должны были бы начинать наши современные иконописцы при изображении Святителя Николая. То ли однако мы находим? К сожалению, не совсем. Действительно, сообразно всеобщему подъему, развитию и усовершенствованию искусства, иконы Святителя теперь чужды прежних недостатков технического характера (за исключением икон кустарного производства, в некоторых местах России все еще ведущегося первобытным способом, по старинным подлинникам, но без старинной тщательности). Почти все они очевидно свидетельствуют о стремлении их мастеров к правдивости, жизненности в искусстве. Таких грубых промахов, как незнание перспективы, неуклюжесть в постановке и движениях, крайняя невзрачность лиц, – мы больше не встречаем. Вместо того скорее замечается наклонность подражать искусству кисти академической, красоте образцов живописи итальянской. Все это, конечно, достоинства, сами по себе вполне желательные в иконописи, могущие только усовершенствовать ее и действительно неизмеримо возвысившие в техническом отношении нынешнюю иконографию сравнительно с древней. Если бы только эти достоинства не переходили в крайности и не соединялись с недостатками современной живописи! Увлечение натурализмом заставляет современных мастеров иконописного дела сплошь и рядом почти совершенно забывать иконные характерные черты лика Святителя, превращая его в лик, правда, характерный, но совершенно чуждый древней иконографии – какого-то русского старца. Посмотрите на новые иконы Святителя! Здесь плохо сохранились даже самые общие черты Угодника. Короткие, курчеватые или прядями волосы Святителя на древних иконах на новейших сделались длинными, как бы подрезанными по простонародному русскому обычаю «в кружок». Короткая круглая также курчеватая или прядями борода превратилась в густую, довольно длинную и окладистую бороду. Господства чела над ликом поэтому не видно. Нет также ни в челе, ни в лице характерных очертаний. На нас смотрит лицо совсем простое, обычное, взятое как будто из давно знакомой, всегда окружающей нас среды. Возвышенности, приподнятости его физической природы над обыкновенной человеческой природой в нем не замечается никакой. Воображению, глядя на него, нужно много работать, чтобы заставить себя видеть в нем великого Святителя. Это – с одной стороны. С другой – вместе с этим натурализмом и в соответствии с ним идет забвение и всей исторической обстановки изображения, всех подробностей облачения и священных принадлежностей Святителя. Начавшееся, положим, издавна, со времени появления толковых подлинников, и более чем понятное со стороны простых, некнижных живописцев, – в наше время оно достигает высшей степени – и мы теперь как не узнаем Угодника по лику, также не отличим древнего Святителя по облачению. Единственным признаком глубокой древности первоисточника изображения на нынешних иконах является фелонь вместо саккоса на Святителе. Но и в фелони мы не узнаем древней верхней ризы, а видим нынешнюю священническую, и Святитель и в ней все-таки напоминает нам епископа в полном современном облачении. Обыкновенно он изображается при этом в нынешней архиерейской митре, сверх фелони на нем нынешнего же образца широкий омофор и на груди панагия, под фелонью обычная палица и подризник. Одной рукой он чаще всего благословляет, а в другой на омофоре (чаще всего) держит Евангелие. Но нередко Святитель пишется и в саккосе, и на орлеце, и Евангелие держит в руке, – т. е. изображение бывает чуждо всяких даже намеков на историческую давность представляемого ею лица, и здесь является полное поглощение истории современностью. Так совершенно низведенный на землю, приближенный к окружающей действительности лик Чудотворца лишается и всей той глубины и силы выражения, которые столь свойственны были изображениям Чудотворца на древних иконах. Забота о естественном цвете кожи, о правильности линий тела, о приятности колорита и красоте рисунка ясно сказывается на образе; но не дышит икона прежними величием и красотой мысли, нет в ней прежнего благородства и идеальности рисунка, не видно в ней прежней проникновенности мастера святостью изображаемого им предмета. Чуждо современное изображение Святителя резких и грубых до уродливости движок, ожинок, морщин, столь обычных на древних ликах Чудотворца, – но нельзя сказать, чтобы иконописец только выиграл от этого, потому что он не уяснил себе того глубокого смысла, не усвоил того внутреннего содержания, которые скрывались за этими уродливостями и сообщали простым изображениям древности характер величавого благородства и возвышенности, и не передал их своим иконам. Ничем он не заменил значения ни впалости щек, ни суровости чела, ни строгости взора, и его изображение теряет бесконечно много в выразительности сравнительно с изображением древним. А вместе с выразительностью теряет оно и во влиянии на душу молящегося. Далеко не столько говорит взору и чрез него – уму и сердцу это простое лицо с обычным выражением, сколько говорит им древняя икона Чудотворца. «Правило веры, образ кротости, воздержания учителя» наглядно воплощает в себе древний лик Угодника Божия; но можно ли это сказать об изображении Святителя современном?! Нет!.. Но это влияние – главное в назначении иконописного искусства!.. Ясно, что новейшая иконопись еще далеко не исполнила своего дела по отношению к древней, и многому еще нужно ей поучиться у последней, насколько, по крайней мере, это касается изображения святителя Николая. Исключений из этого общего правила не много, и в числе их, конечно, нужно прежде всего считать иконы Чудотворца наших лучших профессоров-художников, которые сначала изучали тип Святителя, прежде чем его изображать; но не о них, конечно, у нас речь.
