Николай был непреклонен: «извергов» – Дмитрия и Феликса – решено было выслать из Петрограда. Не только страдания жены заставили царя быть твердым. Богопротивно убийство для христианина… да еще какое: царские родственники мужика убили!.. «Извергов» чествовала остальная Романовская Семья. На вокзале Феликса провожал тесть, великий князь Александр Михайлович.

Как завидовал бедный Дмитрий всем оставшимся в любимом Петрограде…

Скольких его родственников – из тех, кто остался «в любимом Петрограде»,

– вскоре убьют! Но уцелеют Феликс и Дмитрий – «изверги», высланные из столицы.

В первые дни Аликс будто окаменела. Сначала она буйствовала, выкрикивала: «Повесить!», потом стала угрожающе спокойна, почти безразлична. Она поняла – конец! Конец, который предсказал «Старец».

И Аликс показывает Ники ужасное завещание «Старца»… Он пытается ее успокоить: все заветы Григория теперь выполняются… Изгоняется не любимый императрицей (и, следовательно, Григорием) Трепов и назначается в премьеры дряхлый Голицын – а это значит, фактическим главой правительства становится любимый «Другом» Протопопов. Все это вызывает бунт в обществе: идут бесконечные съезды – городской, земский, дворянский – и все против нового правительства. Пока все ждут революцию, она уже началась. «Святой черт» оказался прав – сразу после его смерти – началось!

Но постепенно Аликс воскресает для борьбы…

Именно в это время все чаще она вспоминает: Распутин был против этой несчастной кровавой войны. И после смерти Распутин продолжает исполнять ту же роль – предлагать то, о чем в тайниках души мечтает сама Аликс!

И Аня тотчас умело поддержала игру. Она вдруг вспоминает о телеграмме, полученной когда-то от «нашего Друга». Она помнит даже текст: «Не затевать войну – будет конец России и вам самим. Все положите до последнего человека…»

Наступил Новый год, числом такой страшный для Романовых, – семнадцатый.

Мороз, жестокий холод, 38 градусов. Солнце в морозном дыму. Сверкает, будто облитый ртутью, чистый снег Царского Села. Покрыты инеем стекла придворных экипажей. В Большом дворце – ежегодный большой выход Государя. Обычный Новый год в длинной череде лет его царствования.

Из дневника Николая:

«1 января. Воскресенье. День простоял серенький, тихий и теплый… Около 3 часов приехал Миша, с которым отправился в Большой дворец на прием министров, свиты и дипломатов…»

В начале 1917 года уже никто не сомневался в грядущей революции. Заговоры зреют в роскошных петроградских квартирах. И во дворцах.

Заговор великих князей… Здесь, конечно, тотчас всплывает имя любимца армии – бывшего Верховного Главно-командующего великого князя Николая Николаевича. От 16 великих князей в Тифлис к опальному Николаше направляется посланец… С Николаем Николаевичем начинают открытые переговоры и заговорщики из Государственной думы. От имени думца князя Львова Николаше уже открыто предлагают заменить тезку на престоле… Поколебавшись, Николай Николаевич отказался – остался верным присяге.

Активизировались великие князья из клана Владимировичей. Незадолго до убийства Распутина монархиста Пуришкевича позвали во дворец к великому князю Кириллу Владимировичу. «Выходя из дворца великого князя, я, под впечатлением нашего с ним разговора, вынес твердое убеждение, что он вместе с Гучковым и Родзянко затевает что-то недопустимое… в отношении Государя…» – записал Пуришкевич в дневнике. На самом же деле и здесь дальше крамольных разговоров не пошло… И многие из большой Романовской Семьи могли повторить тогда слова, вырвавшиеся у великого князя Николая Михайловича: «Он (царь. – Авт.) мне противен, а я его все-таки люблю!»

Член Думы Маклаков: «Они хотели бы, чтобы Дума за-жгла порох… Они ждут от нас того, чего мы ждем от них…»

Бесконечные совещания идут в квартирах думцев. С фронта прибывает генерал Крымов. Он рассказывает о трагическом положении в армии. Вывод: переворот необходим.

В это время, как когда-то в XIX веке, оппозиция все больше объединяется в тайных масонских ложах…

Масонские ложи расцветают в России после революции 1905 года. К 1917 году они объединяют либеральную верхушку общества, недовольную распутинщиной. Парадокс ситуации: накануне 1905 года, когда полиция пугала Николая масонами, масонство в России практически вымерло… Теперь, накануне 1917 года, когда масонство стало реальной силой, полиции о нем мало что известно.

«По убеждению Белецкого (директор Департамента полиции. – Авт.), никаких политических масонов никогда не было. За масонов сходили оккультисты…» – напишет впо-следствии Блок в «Записной книжке» после допроса Белецкого.

А между тем в масонских ложах – царские министры, генералы, члены Государственного совета, думские деятели, крупные дипломаты, промышленники… П.Балк – министр финансов, Н.Покровский – министр иностранных дел, Н.Поливанов – военный министр, генералы В.Гурко, А.Крымов, Н.Рузский, шеф жандармов К.Джунковский и т.д. Нет, нет, они не хотят революции, но хотят перемен. Так что и здесь все ограничивается крамольными разговорами.

«Сделано было много для того, чтобы быть повешенным, но так мало для реального осуществления планов», – скажет впоследствии один из главных оппозиционеров, думец Гучков.

Гучков пытается делать практические ходы: он хочет подготовить переворот к марту, когда к Петрограду будут подтянуты верные Думе воинские части. Чтобы избежать кровопролития, он планирует перехватить на железной дороге царский поезд и заставить царя в вагоне отречься от престола. Но никто из крупных военных (кроме Крымова) не примкнул к его заговору. «Я никогда не пойду на переворот – я присягал» – эту фразу председателя Государственной думы Родзянко могли повторить тогда многие…

Французский посол после обеда в ресторане с банкиром Путиловым и бывшим премьером графом Коковцовым записывает обычный застольный разговор тех дней:

Коковцов: – Мы идем к революции.

Путилов: – Мы идем к анархии. Наш человек не революционер, он – анархист… У революционера есть воля к восстановлению – анархист думает только о разрушении…

Понимали, философствовали… и шли к катастрофе. Все, как у Чехова в «Вишневом саде».

В это время начальник охранного отделения в Петрограде подавал бесконечные доклады министру внутренних дел Протопопову.

9 января: «Тревожное настроение революционного подполья и общая распропагандированность пролетариата».

28 января: «События чрезвычайной важности, чреватые исключительными последствиями для русской государственности, не за горами».

5 февраля: «Озлобление растет… Стихийные выступления народных масс явятся первым и последним этапом на пути к началу бессмысленных и беспощадных эксцессов самой ужасной из всех анархической революции».

Все эти доклады министр внутренних дел Протопопов с легкой душой клал под сукно. Ведь императрица сказала: «Революции в России нет и быть не может. Бог не допустит…»

Из дневника Николая:

«29 января. Воскресенье… Днем погулял и поработал в снегу… В 6 часов принял старого Клопова».

Да, это был тот самый Клопов, который когда-то на заре его царствования уже приходил к нему. Тогда он хотел рассказать ему народную правду… И вот теперь он пришел еще раз, чтобы спасти любимого царя.

После революции Клопов работал тихим бухгалтером и умер в 1927 году. В архиве Клопова осталась запись этой аудиенции: он говорил царю об эгоизме двора, о преступных действиях правительства. Николай слушал его со странной улыбкой, он будто отсутствовал. Клопов ушел испуганный непонятным равнодушием сидевшего перед ним усталого человека.

В это время друг юности Николая Сандро пишет письмо царю. Пишет в несколько приемов, не решаясь отослать.