В это время в Екатеринбурге – всего несколько сот вооруженных красногвардейцев. В городе много царских офицеров, здесь – эвакуированная из Петрограда Академия Генерального штаба… И ни одной достоверной попытки освободить ипатьевских узников!

Да, Царская Семья была непопулярна.

И, свергая большевиков, чехи и сибирская армия отнюдь не восстанавливают царскую власть. Но – власть Учредительного собрания… «Комитет Учредительного собрания» – так называлось правительство в Самаре.

Распутинщина, ненавистная народу жена, кровавая война, слухи об измене… Да, он действительно был очень нелюбим – свергнутый император. И если бы его освободили – у освободителей наверняка возникли бы проблемы.

За этот страшный год бывший самодержец многое понял. И главное: живым он никому не нужен.

Но мертвый? «Нет такой жертвы, которой я не принес бы» (его слова перед отречением).

И еще: убив его, они, конечно же, отпустят Семью на свободу. Это был единственный путь, чтобы всех их освободить.

Его смерть – благо?

И, конечно же, рассудительный Николай понял, кто был этот «один офицер» с его ученическим французским, называвший цесаревича «царевичем».

Всю жизнь с Николаем играли: Департамент полиции, мать, Кшесинская, Аликс, Дума, Вырубова, Распутин. На этот раз была его Игра. Он сыграл ее сам. Отправляя письма «Офицеру», оставляя ту запись в дневнике, он знал, что тем самым приговаривает себя. Они бросили наживку – письма, но сами попались на его крючок…

Итак, в конце июня Уралсовет получил доказательства «монархического заговора».

Голощекин выезжает в Москву.

Со страхом ждала Москва известий с Урала: как долго может продержаться Екатеринбург? Что будет дальше? «Двинуть максимум рабочих из Питера, иначе мы слетим, ибо положение с чехословаками из рук вон плохо» (Ленин).

Да, они «слетят». Казалось, это вопрос дней. Гибель окружала большевиков. От Тихого океана по всей Сибири и Уралу рушилась их власть.

На Украине хозяйничают немцы, формируется против большевиков Добровольческая армия. На севере, в Мурманске, высаживаются англичане… И голод.

Приехавший в Москву Голощекин попадает в кипящий котел. Грозные события – каждый день.

4 июля открывается V съезд Советов. Когда-то на этом съезде предполагалось решить вопрос о суде над царем. Но сейчас не до суда! Идет схватка революционных партий. Левые эсеры, покинувшие правительство после «предательского Брестского мира», дают бой Ленину. «Святая Дева русской революции» – знаменитая террористка Мария Спиридонова – произносит яростную речь против большевиков.

6 июля раздался взрыв в здании германского посольства. Через ограду посольства перемахнули двое и умчались в ожидавшем их автомобиле. Так был убит левыми эсерами германский посол граф Мирбах.

«Эсеры попытались взорвать Брестский мир» – такова официальная версия правительства. И неофициальная: все это была провокация, устроенная большевиками, чтобы расправиться с опаснейшей оппозицией. Тотчас после убийства Мирбаха большевики арестовывают всю фракцию левых эсеров на съезде. В ответ эсеры захватывают телеграф, телефон и здание ЧК. И тогда Ленин двинул латышских стрелков – ударную силу большевиков. Мятеж подавлен. Вот так, в яростной междоусобице революционных партий, живет столица…

А в стране разгорается огонь восстаний: 7 и 8 июля – офицерские мятежи в Ярославле, Рыбинске и Муроме. 11 июля – главнокомандующий войсками против наступающих чехословаков Муравьев поднял мятеж.

Атмосфера ужаса и крови… Призрак Апокалипсиса над столицей.

Приближался Красный террор. Формально его объявят через несколько месяцев

– после убийства большевика Урицкого, главы Петроградской ЧК, и выстрела в Ленина эсерки Каплан. Но на самом деле начался он уже тогда – жарким летом…

В ноябре 1918 года, сидя на кремлевской гауптвахте, вождь партии левых эсеров Мария Спиридонова горестно подводила итоги революции в своем открытом письме большевикам: «Когда Советская власть стала не Совет-ской, а только большевистской …понадобилась усиленная охрана латышей Ленину, как раньше из казаков царю или из янычар султану… Понадобился так называемый Красный террор… Из-за поранения левого предплечья Ленина убили тысячи людей. Убили в истерике (сами признают), убили без суда и следствия, без справок, без подобия какого-то юридического, не говоря уже нравственного смысла… Да, Ленин спасен… Но именно тогда отлетел по-следний живой дух от революции, возглавляемой большевиками…»

Ирония истории: с эсерами – главной силой, боровшейся с царем, и с самим царем, расправились в одно и то же время – тогда, летом 1918 года…

Что же касается того, что Красный террор убил «живой дух революции»… Нет, Красный террор учился у революции. Создавая ВЧК, Ленин мечтал о якобинцах – о новом Фукье-Тенвиле, который научит «зарвавшихся контрреволюционеров». Погибая в огне гражданской войны, кремлевские революционеры смотрели из 18-го года в XVIII век – в страшные дни Французской революции… Вся Франция горела тогда в огне интервенции. Англичане заняли Тулон, австрийцы двигались вдоль берегов Рейна. В Лионе – второй столице Франции – поднялось восстание против республики. И тогда якобинцы ответили…

Ранним утром из тюрьмы в Лионе вывели 60 юношей, в десяти метрах от них поставили пушки. И по беззащитным, связанным веревками палили ядрами, отрывая руки, ноги, куски тел… Склеенная кровью, трепещущая человеческая масса… Вечером 200 новых жертв были построены на берегу той же реки.

«Мы пролили немало нечистой крови, но лишь во имя человечности и исполнения долга… До тех пор мы будем непрестанно убивать наших врагов, пока не истребим их всех самым совершенным, самым ужасным и самым быстрым способом». Эти слова принадлежали вождю расправы – члену Конвента Жозефу Фуше, будущему министру Наполеона и христианнейшего короля Людовика XVIII. И тот, кто жил тогда, в 1918 году, легко узнал бы знакомые фразы: кровь во имя человечности…

Но верные ученики якобинцев забыли про гильотину – где сложили головы почти все их французские учителя…

Но вернемся в 1918 год. Итак, Голощекин прибыл в Москву…

В будущем все уральские цареубийцы будут единодушны в своем ответе: Голощекин в Москве обсуждал только защиту Екатеринбурга, судьбы Царской Семьи он не касался. Решение о казни Романовых было принято Уралсоветом по собственной инициативе.

Логически понятно: это ложь. Мог ли Голощекин, обсуждая в Москве возможную сдачу Екатеринбурга, не затронуть участь царя и Семьи? Не решить, что делать с ними, если город падет?

В своем дневнике Троцкий, вернувшийся с фронта, описал свой разговор со Свердловым:

«– Да, где царь?

– Конечно, расстрелян (бесстрастное торжество Свердлова: процесса не будет. – Авт.).

– А семья где?

– И семья с ним.

– Вся?

– Вся. А что? (И опять незримая свердловская усмешка: уж не жалеет ли их пламенный революционер Троцкий? – Авт.)

– А кто решал? (Ярость: он хочет знать, кто посмел, не посоветовавшись с ним. – Авт.)

– Мы здесь решали. Ильич считал, что нельзя оставлять им живого знамени (курсив мой. – Авт.), особенно в наших трудных условиях».

Но когда гнев прошел, сверхреволюционер Троцкий, сказавший в страшные дни революции: «Мы уйдем, но так хлопнем дверью, что мир содрогнется», не мог не оценить этого сверхреволюционного решения:

«По существу, это решение было необходимо. Казнь цар-ской семьи нужна была не просто для того, чтобы запугать, ужаснуть, лишить надежды врага, но и для того, чтобы встряхнуть собственные ряды, показать, что отступления нет. Впереди – полная победа или полная гибель… Ника-кого другого решения массы рабочих и солдат не поняли бы и не приняли. Это Ленин хорошо чувствовал».

Итак, по Троцкому, все решилось в Москве. Значит, вот о чем в Москве договорился Голощекин?

Но это всего лишь свидетельство Троцкого, а История признает документ. Сначала появился его след.