Он стоял неподвижно, как изваяние, когда Сайго поднял черную дубинку; глаза полицейского ничего не выражали. Сайго нажал на потайную кнопку, и четырехдюймовое стальное острие с тихим свистом прошло через открытый рот полицейского и пронзило его мозг. Несчастный закрутился на месте, его палец судорожно нажал на спусковой крючок, и короткая очередь описала смертельную дугу.

Сайго уже был далеко, когда безжизненное тело рухнуло на цветные мозаичные плитки вестибюля. Он слышал топот бегущих ног, громкие крики и треск рации.

Сайго обошел участок, который простреливался вторым снайпером. Ему было немного не по себе: владение харагэй должно было предотвратить непосредственную угрозу, и пока кругом было тихо, снайперская винтовка не представляла для него серьезной опасности. Но в наступившей суматохе многие способности Сайго оказались парализованы.

Ему хотелось подняться наверх, на последний этаж, но он знал, что прежде должен нейтрализовать последний источник опасности.

Одним прыжком Сайго вскочил на подвесные леса, располагавшиеся на полпути к галерее. Прозвучали один за другим два выстрела, и слева от него пули врезались в металл. Если бы Сайго не двигался, по меньшей мере один из этих выстрелов его бы задел. Он побежал по подмостям, сосредоточившись на том, что было прямо перед ним; одновременно, по звукам выстрелов он бессознательно оценивал расстояние до снайпера и напряженно прислушивался.

Впереди он заметил два освещенных участка, разделенных глубокой тенью. Чтобы их обойти, Сайго пришлось бы снова спуститься на пол. Но это означало бы потерять свое преимущество перед снайпером. Сайго остановился в шести футах от первого пятна света и тщательно осмотрелся.

Он сделал три глубоких вдоха и бросился вперед. Шаг, еще один — и вот он взлетел в воздух, сложившись как ныряльщик; несколько раз перекувыркнувшись, Сайго снова оказался в тени.

Уже опускаясь, он услышал звук выстрела. Он не смог оценить, насколько близко снайпер к нему подобрался, но не стал рисковать. Едва коснувшись подмостей, Сайго снова оказался в воздухе, который стал теперь густым и удушливым.

Он машинально задержал дыхание. Еще в полете он заметил тусклый блеск гранаты со слезоточивым газом и насчитал четыре выстрела; его икру обожгло резкой болью. Через мгновение ниндзя был снова на ногах и устремился вперед, туда, где был снайпер. Он не обращал внимания на боль в правой ноге; он умел локализовать боль так, чтобы она не притупляла его обостренное восприятие.

Снайпер, отчетливо разглядев, наконец, приближающуюся фигуру, выставил вперед винтовку. Сайго отбил ее локтем и нанес сокрушительный удар ребром ладони. Грудная клетка снайпера треснула, как яичная скорлупа. Он застонал и тут же получил удар ногой в лицо. Хлынула кровь, и полицейский кубарем полетел вниз, вслед за своим бесполезным оружием.

Сайго одним прыжком достиг лестницы, придерживая рукой свой меч.

— Они взяли его. Вы слышали?

Томкин имел в виду выстрелы.

Он стоял за своим письменным столом, наклонившись и упираясь в него кулаками.

Гулкие автоматные выстрелы из вестибюля доносились как отдаленные раскаты грома.

Николас замер на своем посту возле двойной металлической двери.

— Как ты думаешь. Ник?

Николас поразился тому, что Томкин стал вдруг так нервничать. Когда они виделись в последний раз, Томкин выглядел совершенно безмятежным, словно впереди у него был долгожданный отпуск. Теперь он, казалось, с трудом сохранял самообладание.

На лбу у Томкина выступила испарина. У него появились серьезные сомнения по поводу сделки с ниндзя. Его насторожило то, что там, внизу, слишком много шума. Томкин знал, сколько людей выставил Кроукер и как они были вооружены. Удалось ли им схватить ниндзя? Похоже, там идет настоящая война. “А что, если он пробрался наверх? Что, если он обманет меня? Господи, Линнер — моя последняя надежда, а я обрек его на смерть”.

Томкин открыл было рот, но в последнюю минуту передумал. Он не мог рассказать об этом Николасу, не мог. Он опустил трясущуюся руку в карман пиджака и почувствовал теплую сталь револьвера под потными пальцами. Ему было не по себе. Томкин любил быть хозяином положения, сидя за своим столом, укрощать непокорных партнеров, которым приходилось смириться со своей судьбой, назначенной Томкином. А теперь, когда его жизнь была в чужих руках, он вдруг испытал приступ страха, которого не знал шестнадцать лет — с того солнечного дня. Загородный дом, летняя жара, шум ветра в высокой траве, сухой песок, неумолчный прибой, стоны... Гелда. Господи, Гелда. Гелда!

Сердце Томкина, как молот, колотилось в груди, и что-то сжимало его живот все сильней, сильней.

— ... лучше сядьте и делайте, что я сказал.

— Что? Что?

— Сядьте, Томкин. Он скоро будет здесь.

— Здесь? Кто?

— Сайго. Ниндзя.

Свет был погашен, и лицо Томкина блестело в тусклом свете, проникающем сквозь окна.

— Значит, они не справились с ним?

— Думаю, что нет.

— А как же все эти люди — там, внизу? — Томкин думал о них как о первой линии обороны. Не могла же она быть прорвана так быстро, так легко.

Николас неправильно истолковал его слова.

— Вы меня удивляете. Это была не моя идея. Здесь должны были встретиться только я, вы — и он. Эти люди ни в чем не повинны.

— Выходит, — Томкин направился к окну, опасливо глядя на Николаса: ниндзя предупреждал, что Николас может пойти вслед за ним, — что мы — вы, я и этот фараон — виноваты. Николас не шелохнулся.

— Нет. Здесь, на Олимпе, трудно говорить о чьей-то вине. Когда вы смотрите на людей с такой высоты, их черты расплываются и все они становятся на одно лицо — как муравьи. Одним муравьем меньше — какое это имеет значение для истории? Не стоит и думать о таких пустяках.

— Ты сошел с ума, — пробормотал Томкин. — Не понимаю, о чем ты говоришь.

“К сожалению, — подумал он, — я это прекрасно понимаю”.

Томкин сжал виски руками и плотно зажмурил глаза, отгоняя от себя яркие образы. Гелда и та девушка. Ненависть струилась по его венам как яд. Кровь яростно стучала в висках. Как она могла... Он просто наказал ее, она этого заслужила. Мысли стали отчаянно путаться в его голове.

Чем кончилось невинное детство? Крашеные яйца на пасху, школьные танцевальные вечера, безмятежные летние дни, когда девочки выходили из моря как бронзовые русалки. Все это осталось только на выцветших фотографиях, безвозвратно похищено фотобумагой, развеялось как дым, как видения наркомана.

— Ты сказал, он скоро будет здесь, — Голос Томкина дрожал от волнения, и ему пришлось прокашляться. — Что ты собираешься делать?

— Сядьте. Я хочу, чтобы вы были подальше от окна.

— Я хочу знать! — закричал Томкин. — Речь идет о моей жизни!

— Сядьте, Томкин, — сказал Николас еще тише, чем прежде. — Если вы будете орать, он вас услышит.

Томкин пристально посмотрел на него; его грудь тяжело вздымалась под пиджаком. Внезапно он отошел от окна и бессильно рухнул в кресло.

Николас посмотрел в конец кабинета. Рядом с открытой дверью в ванную был узкий проход, ведущий в небольшое помещение, где располагались электрические щиты, и затем — в коридор.

Николас не думал, что Сайго войдет через двойную металлическую дверь — ему слишком долго пришлось бы с ней возиться. Нельзя было, конечно, пренебрегать и узким карнизом, но окна здесь, как и в большинстве современных зданий с центральной системой кондиционирования, не открывались. Разумеется, их можно было разбить без особого труда, но на это, опять же, потребовалось бы время, и, более того, это вызвало бы ненужный шум.

Значит, следовало ожидать нападения с задней части кабинета. Николас подумал, не стоит ли ему отойти от двери и укрыться, например, в щитовой. Но тогда он не успеет подготовиться, если Сайго все-таки решит воспользоваться передней дверью.

В том, что в эту минуту Сайго уже пробирается наверх, Николас не сомневался.