Мадлена чувствовала, что для нее все кончено, но все же как-то поутру, чтобы не огорчать старшую дочь, согласилась пойти с нею в лечебницу для бедных. Однако они понапрасну потеряли полдня.

Прием начинали в девять часов; мать с дочерью вышли из дому в восемь, надеясь, что окажутся первыми и скоро вернутся. Первыми? Как бы не так! Для этого следовало встать гораздо раньше. В приемной было полным-полно: здесь толпились и многочисленные жертвы несчастных случаев, происшедших на работе, и те, кто заболел, но еще в силах был держаться на ногах.

К одиннадцати часам врачи все еще не пришли. Больные, ожидавшие в слишком тесной комнате, большей частью стоя, томились нетерпением, стонали, вздыхали, кашляли, плевались… При одном взгляде на них мутило… Мадлена стояла, опираясь на дочь, и тоже приняла участие в этом невеселом концерте.

— Сядьте на мое место! — предложил ей сапожник (он уколол себе шилом руку, которая вздулась как опара). — Сядьте! Правда, у меня болит лапа, но ходули, да и все остальное в порядке. Я могу постоять!

Тронутая Мадлена приняла предложение, подумав, что хотя на свете немало плохих людей, но есть и хорошие, особенно среди бедняков. Недостатки есть, конечно, и у рабочих, но как они отзывчивы!

Анжела торопилась: ей еще предстояло отнести в магазин работу, а дома ждали голодные сестренки… Но она старалась не проявлять нетерпения и, чтобы отвлечь внимание больной матери от печального зрелища, начала рассказывать о своем первом посещении художников. Описывая негра, Лаперсона, невообразимый беспорядок, царивший в их мастерской, и добрую хозяйку, требовавшую, чтобы все приняли слабительное, Анжеле почти удалось вызвать у Мадлены улыбку.

Пробило одиннадцать. Прием все еще не начинался. Не отрывая глаз от дверей врачебного кабинета, больные восклицали:

— Уже одиннадцать… Смеются они над бедняками, что ли?

— Вот оно, бесплатное лечение!

— Дорого обходится народу их благотворительность!

Наконец дверь открылась. Все облегченно вздохнули. Появился служитель. Но вместо обычного: «Женщины — к доктору!» — он громогласно объявил:

— Сегодня приема не будет.

— Но почему? Почему?

— Узнайте сами у врачей.

Только этого ответа добились люди, пришедшие к назначенному по расписанию часу, в надежде получить помощь. Да, с простым народом не очень-то церемонились…

Больные негодовали. Но кому жаловаться? И что толку? Кто они такие? Вьючный скот, изнуренный, хилый, доведенный до изнеможения тяжелым трудом… Разве будут с ними считаться?

Анжела с матерью вернулись домой, а на другой день, подобно большинству остальных, пришли снова. На этот раз они услышали: «Прием окончен!» А ведь было только девять часов… Начинай все сызнова!

Наконец, явившись в третий раз, Мадлена была принята главным врачом. Седовласый эскулап узнал ее, так как мать Анжелы уже у него лечилась, и он велел ей прийти опять, если ей не полегчает. Выслушав больную, он спросил, как она себя чувствует, как ей живется и, покачав головой, предложил лечь в больницу. Но Мадлена отказалась: она не хотела расставаться с близкими. Да и к чему? Она знала, что все равно долго не протянет и ни один доктор на свете ей не поможет. Врач отнесся к ней с видимым участием, написал рецепт и дал талон на бесплатное лекарство, посоветовал лучше питаться, пить старое вино… Но в этот вечер больная легла спать, не пообедав и не поужинав: по ее словам, ей вовсе не хотелось есть. Девочкам дали пустую похлебку, а Анжела сварила себе две-три картофелины.

Посещение лечебницы оказалось бесполезным и только помешало Анжеле сдать работу вовремя. Вместе с болезнью нищета со всех сторон вторгалась в убогое жилище Бродаров…

Госпожа Руссеран твердо решила разойтись с мужем; но она не желала придавать огласке его вину перед нею и все связанное с делом Анжелы Бродар. Ей казалось предосудительным использовать в качестве оружия против мужа то, что могло его обесчестить. Ее совесть была неспокойна. Предстоящее судебное разбирательство пугало Агату, она все время думала о Валери, о том, что члены их семьи связаны общими интересами… Как быть справедливой ко всем? Ей очень хотелось повидаться с Мадленой, но она понимала подозрительность этих славных людей; ведь они не знали, что хозяйка намеревалась уплатить им весь свой долг, установив его размеры с помощью расчетов, изложенных Агатой бывшему учителю.

Агату удивляло, почему этот человек, внушивший ей живейшую симпатию и глубокое доверие, до сих пор не сообщил, как им выполнено ее поручение. Правда, он принял его не без колебаний; но разве этого достаточно, чтобы не отчитаться перед наиболее заинтересованной стороной?

Госпожа Руссеран ни на минуту не усомнилась в порядочности Леон-Поля, хотя обстоятельства давали ей на это право. Она питала к нему инстинктивную приязнь, ибо, как все люди с возвышенным умом, была склонна верить больше в добро, чем в зло. С первого же взгляда Агата почувствовала, что бывший учитель ей духовно близок. И все же его длительное отсутствие и молчание Мадлены казались странными и тревожили ее. Не то, чтобы она боялась, как бы не пропали деньги, посланные Бродарам; но она не без основания опасалась, что члены семьи кожевника, не догадываясь о мотивах ее поступка, сочтут эту тысячу франков подарком или оскорбительной подачкой. В первом случае Мадлена поблагодарила бы ее, во втором — вернула бы деньги обратно… Агата терялась в догадках.

Господин А. явился допросить раненого, чье состояние было уже вполне удовлетворительным. Следователь и владелец завода поняли друг друга с полуслова и расстались взаимно довольные, причем каждый из них думал, что обманул другого.

Агата также была вызвана к следователю. Чиновник, не сомневаясь, что между супругами царит полное согласие, почти не стал задавать вопросов, касающихся Анжелы. Он был убежден, что г-жа Руссеран не верит корыстным наветам каких-то презренных Бродаров. Ведь она привыкла к неблагодарности рабочих и хорошо знает, до чего эта неблагодарность доходит…

Агата возмутилась. Хотя она решила ничем не выдавать своих мыслей, прямодушие взяло вверх. Следователь крайне удивился, когда, повинуясь чувству справедливости, заставившему ее отбросить все прочие соображения, она ответила:

— Чаще бывают неблагодарны не рабочие, а хозяева.

— Сударыня, подобное мнение…

— Кажется вам странным, господин следователь?

— Мало того, опасным. Но я не стану ни обсуждать его, ни оспаривать. Это ваш личный взгляд на вещи.

— Да, к сожалению, сударь; весьма желательно, чтобы он стал всеобщим.

— Это к делу не относится.

— Не думаю. Впрочем, все равно. Вернемся к сути вопроса.

— Речь пойдет об Анжеле Бродар. Как вы полагаете, эта девица оклеветала вашего мужа?

— Не знаю.

— Есть у вас основания сомневаться в верности господина Руссерана?

— Возможно.

— Объясните.

— Мне нечего объяснять, поскольку у меня нет прямых доказательств преступления, за которое Бро-дары хотели отомстить своему хозяину.

— А что вы сами думаете по этому поводу?

— Об этом я не скажу.

Хитрый чиновник был приведен в замешательство. «Странная женщина! — подумал он. — С ней надо держать ухо востро. Лучше бы ей не выступать на суде. Но как добиться этого?»

Каждый из Бродаров — и отец, и сын — брал вину на себя. Это осложняло дело и могло возбудить интерес публики, симпатию к обвиняемым. Г-н А. решил, что если на скамью подсудимых сядет только один из них, то можно будет обойтись без вызова жены потерпевшего. Доказывать, что имело место покушение на убийство, не придется, раз преступник это не отрицает. Его признание упрощало всю судебную процедуру.

Хорошенько взвесив все за и против, следователь решил, что достаточно освободить старшего Бродара, и все будет в порядке. Это устранит состязание в великодушии между отцом и сыном, состязание, могущее привлечь присяжных на сторону подсудимых. Кроме того, тогда не понадобится выступление г-жи Руссеран в качестве свидетельницы.